Володя принялся за яичницу. Он поглощал это нехитрое угощение с таким зверским аппетитом, что у Наумлинской появилось желание попробовать. Она взяла вилку и как бы нехотя ковырнула желток. Тот начал медленно растекаться по тарелке.
– Вкусно? – подпустив в голос иронических ноток, поинтересовалась она у Надыкто.
– Да ты попробуй, – буркнул тот с набитым ртом. – Дома так ни за что не получится!
Помедлив для приличия, Ира начала медленно и чуть лениво есть. С первого же кусочка она с удивлением поняла, что Надыкто прав. Глазунья оказалась невероятно вкусной. Настолько вкусной, что девушке даже захотелось добавки. Правда, она не призналась в этом Володе. Отодвинув от себя чистую тарелку, Наумлинская отхлебнула глоток «Кровавой Мэри» и, передернув плечами, поинтересовалась:
– Как ты думаешь, можно заказать стакан сока без водки?
Надыкто поднялся и направился к стойке. Через пару минут с довольной улыбкой на лице и стаканом томатного сока в руках он вернулся на место.
– Вот видишь, – миролюбиво склонил голову набок Володя, – не так уж все и плохо.
– А где же этот твой… как его? – спросила Ирина, нарочно делая вид, что забыла имя музыканта.
– Рэм Калашников, – напомнил Надыкто. – Готовится, наверное.
– Слушай. – Ира сделала маленький глоток и поставила стакан на место. – А что, танцевать никто не будет? – Она с сомнением осмотрела пространство перед подиумом. – Надо бы столики подальше отодвинуть, а то места совсем нет…
– Ир, – улыбнулся Володя, дотрагиваясь до ее руки, – это не то, что ты думаешь… Да сама скоро поймешь, – выразил уверенность он.
И тут на сцену вышел Рэм. Ира поняла это по раздавшимся с разных сторон аплодисментам, топоту и свисту. Володя тоже оживился и принялся энергично хлопать. Кое-кто выкрикивал приветствия: «Здорово, Рэм! Оу! Классно выглядишь, Рэм! Когда начнем, в натуре?»
Столик, за которым расположились Наумлинская и Надыкто, отделяли от подиума метров пять-шесть, не больше, и ребята могли как следует рассмотреть человека, появившегося на сцене.
Рэм улыбнулся, подошел к стойке микрофона, откашлялся. Невольно Наумлинская отметила про себя, что этот парень, как бы она ни была настроена против него, притягивает к себе взгляд, хотя внешность его не отличалась ничем особенным. Короткая стрижка, глаза не то чтобы очень уж большие, да и не слишком выразительные… обычные темные, глубоко посаженные глаза. Подбородок, который принято называть волевым, с ямочкой посередине, а на вкус Наумлинской, так тяжеловатый какой-то подбородок… Нос прямой и довольно-таки крупный. Брови… Густые, темные, четко очерченные. Вот рот действительно красивый. Губы будто бы улыбаются чему-то постоянно, а на самом деле они просто такие от природы. И лоб высокий и чистый. Такие бывают обычно у мечтательных и склонных к поэзии людей. Ира об этом в книжке читала. Интересная, кстати, книжка. Старинная, еще с ятями, а называлась она «Физиогномика». Там описывались различные типы лиц и соответствующие им черты характера. Так вот, лицо этого человека хоть и не отличалось особенной красотой или мужественностью, но на него почему-то хотелось неотрывно смотреть. И, подумав так, Наумлинская попыталась отвести взгляд в сторону, но не смогла этого сделать… Наверное, потому, что в эту секунду Рэм произнес первое слово.
4
– Привет, – сказал Рэм и взял микрофон в руки. – Волнуюсь, ужасно волнуюсь… Вы не представляете, какая это радость – видеть ваши лица. Не думал, что соберется столько народу. Честное слово, не думал…
Голос у Рэма был низкий, с хрипотцой, о таких принято говорить «с песком». С первого же слова этот человек расположил к себе всех собравшихся в клубе. Все звуки разом стихли. Взгляды были устремлены на эстраду, где в пересечении двух неярких лучей прожекторов стоял среднего роста, не худой и не толстый, самый обычный человек, похожий как бы разом на всех и в то же время не похожий ни на кого.
– Со мной это впервые. Я имею в виду презентацию альбома, – продолжал тем временем Рэм. – И совершенно не представляю себе, как это делается… Там, за кулисами, – Рэм кивнул на выкрашенную зеленой краской дверь, – мы с ребятами договорились, что будем сегодня играть старые композиции, те самые, которые записаны на альбоме «Выход». Но сейчас я почему-то не уверен в этом. Я подумал, что, может быть, вам будет интереснее послушать что-то новое? Как вы считаете?
– Супер! – выкрикнула девушка, сидящая с подругой за соседним столиком. – Давай свежак!
– Клево! – отозвался кто-то с дальних мест. – Альбом мы уже слышали!
Со всех сторон послышался гул одобрения.
– Вот и хорошо, – просто сказал Рэм. – Тогда мы, пожалуй, начнем…
Он обернулся назад, перекинулся парой слов с музыкантами. Они согласно закивали, и через несколько секунд раздались первые звуки. Поначалу музыка показалась Наумлинской настолько странной, что она даже шепнула Надыкто на ухо:
– Это чего такое? Так и будет, что ли?
– Я этой композиции еще не слышал, – так же шепотом отозвался тот.
А между тем звучащие со сцены звуки никак не складывались в единую мелодию. Каждый инструмент, казалось, вел свою партию, которая нипочем не желала вписываться в общий строй. Да и не было никакого общего строя. Какофония сплошная, а не музыка. Обычно про такую игру говорят: кто в лес, кто по дрова. Рэм с мечтательной улыбкой, застывшей на губах, слушал все это безобразие, полностью, как показалось Наумлинской, растворившись в странных, ни на что не похожих звуках. Наконец он поднес микрофон к губам и заговорил:
– Мне очень хочется, чтобы сегодня каждый из вас попробовал сделать то, что делаю я. Только не пугайтесь. Тут нет ничего сложного. Для начала давайте выберем тему. Вот сейчас я подумал, что это могут быть сны. Если бы перед нами стояла задача дать название новому альбому, я бы предложил следующее: «То, что мы называем снами». Потому что то явление, которое мы привыкли называть простым и коротким словом «сон», на самом деле, как мне кажется, представляет собой иную, более сложную, фантастическую реальность, чем та, которую мы называем жизнью. Итак, как вам название альбома? «То, что мы называем снами»? Или у вас есть другие предложения? – Рэм опустил руку с микрофоном и посмотрел в зал.
– А что делать-то будем? – выкрикнул парень откуда-то сзади.
– Рассказывать свои сны, – ответил Рэм. – Начну я. А потом каждый, кто захочет, сможет наговорить свой текст. Все рассказы будут записаны, а потом я внимательно прослушаю запись, немного поработаю над ней и, надеюсь, составлю новую композицию…
– Прикольно, – пискнула девчонка, сидящая за самым ближним к подиуму столиком. – А у меня тоже есть предложение.
– Отлично, – кивнул Рэм и подошел к девушке.
Он протянул ей микрофон.
– Предлагаю свое название: «Кошмарики»! – выкрикнула девица и залилась глуповатым смехом.
– Если принять это название, – на полном серьезе пустился в рассуждения Рэм, – то тогда нужно рассказывать только кошмарные сны… А мне бы не хотелось ни в чем ограничивать ни вас, ни себя.
– Короче! – выразил недовольство спутник девицы, предложившей свое название. – Хватит базарить! Какая на фиг разница, как назвать эту телегу? Пусть Рэм сам решает!
– Спасибо, – улыбнулся Рэм. – Ну вот, кажется, и тема подходящая пошла, – сказал он, оборачиваясь к своей группе.
К этому времени музыканты, казалось, действительно нашли общий язык, и то, что звучало со сцены, хоть и с натяжкой, но уже можно было назвать музыкой. Правда, стиль ее Наумлинская ни за что бы не взялась определить.
– Поехали, – притопнул правой ногой Рэм и для чего-то одернул свою темно-синюю, без всякого рисунка футболку. – Телега про Сегельфосс из ненаписанного альбома «То, что мы называем снами». Сегельфосс, Се-гель-фосс, Сегельфосс, – на разные лады произносил Рэм. Он словно бы крутил в руках это странное слово, рассматривая каждую новую грань, которой оно поворачивалось. Рэм будто пытался попробовать это слово на вкус, ощутить его запах, погладить его пальцами. – Сегельфосс… Забавно звучит, правда? Вам говорит о чем-нибудь это слово? – В зале царила тишина. – Вот и мне тоже до сегодняшнего дня оно не встречалось. А утром я проснулся, и это слово звучало в уме. Причем так настойчиво, будто кто-то невидимый вколачивал его в мои мозги молотком. Се-гель-фосс! – отрывисто произнес Рэм и повторил жестко: – Се-гель-фосс! Что за Сегельфосс такой дурацкий, думаю. Подумал-подумал и ничего не понял. А потом, где-то уже в середине дня, начали вдруг всплывать в памяти картинки. Я понял, что это сон. Тот, который снился мне ночью… Какие-то скалы, море, магазинчик, вернее скобяная лавка, люди, одетые в сюртуки, шляпы, с тросточками в руках, а на женщинах – пышные платья и шляпы с полями… Сейчас в таких никто не ходит. В общем, то ли конец позапрошлого века, то ли начало прошлого, я имею в виду двадцатый… На скалах рыба лежит распластанная… Много рыбы. Так много я еще никогда не видел. Во сне меня это нисколько не удивило даже. Я сразу понял почему-то, что так и должно быть – рыба, разложенная на скалах, она сушится. И все это, я точно потом вспомнил, называлось Сегельфосс. Так называлось место, в которое я попал во сне. И будто бы я не со стороны наблюдаю за жизнью этого местечка, а нахожусь как бы внутри… Ну, живу там. И знаю, что я – рабочий. Мои одежда, и руки, и волосы почему-то в муке, кое-где налипли куски высохшего теста… Я отряхиваюсь, поднимаю голову к небу и вижу верхушки сосен, опускаю голову и замечаю у ног своих огромный мешок. Я понимаю, что должен отнести его в амбар. Знаю точно, что в мешке мука и это моя работа – таскать мешки с мукомольни в амбар, потому что я работаю на мукомольне и зовут меня Уле Юхан. Вы можете себе представить такое? Уле Юхан из Сегельфосса! И так четко появилось перед глазами это имя, что в какой-то миг мне стало не по себе. Попытался вспомнить, может, фильм какой-нибудь смотрел накануне или книжку читал… Но нет, ничего похожего в обозримом прошлом мне на глаза точно не попадалось.
Наумлинская перевела дыхание. Удивительно, ведь ничего особенно захватывающего в рассказе Рэма не происходило, но с первых же его слов, вернее даже, с того самого момента, как Рэм произнес самое первое, незнакомое Ирине слово «Сегельфосс», она почувствовала себя втянутой в некое вязкое, желеобразное пространство, выбраться из которого было совершенно невозможно. Да и не хотелось, если честно, выбираться. Присутствовало во всем этом: в странных, ни на что не похожих звуках обволакивающей музыки, в словах Рэма – что-то удивительное, завораживающее и властно подчиняющее себе с первых же секунд.
– И когда я вспомнил, что во сне меня звали Уле Юхан, мне почему-то стало так жутко, как не было еще ни разу в жизни. Вы скажете, да что тут особенного? Ну Уле, ну Юхан, ну работаешь ты на мукомольне. И что с того? Чего тут пугаться? Это же сон! А вот не знаю… Но испугался я, надо признаться, дико. Потом все картинки этого сна закружились с бешеной скоростью, как в калейдоскопе, который вращает чья-то невидимая, но сильная рука, и резко вдруг тормознули, и я увидел лицо девушки. У нее были длинные прямые черные волосы, темные, почти черные, немного раскосые и узкие глаза… Их взгляд был насмешливым, не высокомерным, а именно насмешливым. Он будто бы говорил: «Не пугайся, малыш. Все будет хорошо». Широкие скулы, смуглая кожа… Сейчас вы, может, поймете, почему у меня при этих словах бегут по коже мурашки… Та девушка, которую я видел во сне – кстати, ее звали Мариана, я это как-то без слов понял, – была как две капли воды похожа на одну из девушек, сидящих в этом зале.
Рэм замолчал, опустил голову, потом резко поднял ее и устремил взгляд куда-то в глубину зала. По столикам пробежал легкий гул удивления. Все принялись озираться, пытаясь определить, на кого смотрит Рэм. А смотрел он на… Наумлинскую. И когда Ира поняла это, она вдруг почувствовала что-то сродни оцепенению. Девушка попыталась отвести взгляд в сторону, но поняла, что не в силах этого сделать, попробовала пошевелить пальцами, но и это простое действие оказалось ей неподвластно. Между тем Рэм Калашников, спрыгнув с небольшого возвышения, служившего подиумом, медленно приближался к их столику. В глазах у Наумлинской потемнело, дыхание сбилось, в эту секунду ей захотелось вскочить и убежать отсюда куда глаза глядят. Но, как уже было сказано, все существо ее будто сковало невидимой цепью.
Дойдя до середины зала, Рэм вдруг остановился, при этом он продолжал неотрывно смотреть на Наумлинскую, постоял какое-то время неподвижно, будто решая, стоит ли идти дальше, а затем резко развернулся и быстро зашагал в обратном направлении, к подиуму. У Наумлинской отлегло от сердца. Вздохнув, девушка снова обрела способность двигаться и говорить. Она посмотрела на Надыкто.
В глазах парня читалось удивление. Конечно, он тоже понял, что Рэм смотрел на Иру и шел именно к ней, а потом почему-то передумал. Но уже в следующий миг Наумлинская начала сомневаться: а может, ей просто показалось? Может, Рэм смотрел на другую девушку? Но тут же она возразила себе: «А внешность, которую описывал Рэм? Длинные и прямые черные волосы, широкие скулы, узкие раскосые глаза?» Но ведь, в конце концов, не у нее одной такая прическа и разрез глаз! Чтобы найти подтверждение своим мыслям, Ирина стала озираться по сторонам. Но ни за одним из соседних столиков не сидело девушки, похожей по описаниям на ту, что явилась во сне Рэму Калашникову.
После чересчур затянувшейся паузы Рэм, дойдя до подиума, заговорил снова:
– Это решение изменить программу сегодняшнего вечера я принял внезапно. Вы наверняка почувствовали это. И произошло это в тот момент, когда я увидел в зале свою Мариану из сна. Я не хочу знать, как ее зовут на самом деле, пусть для меня она останется Марианой, – вполголоса произнес Рэм и, мотнув головой, продолжил уже в другом, более быстром темпе: – Но то, что произошло сейчас, явилось продолжением, а может, и завершением тех странных событий. Итак, когда все это со мной произошло, я сильно озадачился, потому что понимал: должно существовать какое-то объяснение. Есть у меня один школьный друг. Сейчас он уже в аспирантуре учится, окончил Литературный институт и все такое… Профессором, наверное, хочет стать. Почему-то я не сомневался, что если кто и знает, что такое мой Сегельфосс и откуда взялся Уле Юхан, то этим человеком может быть только Боб Никитин, и никто иной. Сердце подсказывало мне, что все это неспроста, не простая игра звуков и слов, что наверняка где-то обо всем этом написано. Вообще-то моего одноклассника зовут Борис, но этот Боб приклеился к нему с первого класса. Короче, звоню я Бобу, рассказываю сон. И про лавку, и про скалы с распластанной рыбой, про мукомольню, ну и, конечно, про Уле Юхана. И вот тут происходит нечто такое, о чем я точно никогда не забуду.