Черепашкина любовь

– Семь! – скандировали они, демонстративно загибая пальцы вытянутых вперед рук.

Но и на этот раз мяч не попал в корзину.

– Садись, Люся, хватит! – грустно сказал физрук.

– Так нечестно, Эдуард Дмитриевич, у меня еще три попытки есть! – как-то нараспев, с едва уловимой обидой в голосе ответила Черапахина, готовясь к восьмому броску.

А спустя несколько секунд спортивный зал взорвался от ликующего, оглушительного крика.

– Молодец, Черепашка! Так держать! – что было сил орали ребята, вскакивая со своих мест. – Покажи класс! Че-ре-паш-ка! Че-ре-паш-ка!

Люся смущенно улыбнулась, положила мяч на запрокинутую ладонь правой руки, подпрыгнула на одной ножке и… о чудо! Через мгновение мяч снова проскользнул через кольцо!

Публика, что называется, ревела и плакала.

А Люся Черепахина привычным жестом указательного пальца поправила очки на переносице, потом слегка присела и, распрямившись как пружинка, будто бы всем телом вытолкнула мяч к корзине. И тот третий раз подряд угодил точно в цель.

Эдуард Дмитриевич поставил Люсе четверку с минусом. Он относился к ней с симпатией и часто жалел. Он считал эту девочку воздушным созданием, совершенно неприспособленным к существованию в грубом современном мире, где выживает тот, кто окажется проворнее и успеет урвать лучший кусок. Таких, как Люся Черапахина, он называл про себя инопланетянами.

Почему-то именно это слово навязчиво крутилось в голове у Геши Ясеновского, когда они с Шуриком курили под лестницей. «Инопланетянка какая-то! Вот влип!» – думал он, уставившись пустым взглядом в пыльный бетонный пол.

2

Этот сон приснился Люсе под старый Новый год, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января. Обычно на утро она, как ни силилась, никогда не могла вспомнить, что же ей снилось? Оставалось какое-то общее ощущение, похожее скорее на запах или на что-то неуловимое, а вот сами события куда-то ускользали. На этот же раз Люся настолько детально помнила все, что произошло с ней в этом странном сне, будто речь шла о кинофильме или же о только что прочитанном фантастическом рассказе. Впрочем, общее ощущение тоже осталось. Оно было похоже на предчувствие очень важного, радостного, но вместе с тем тревожного события… И сейчас Люся, вспоминая свой сон, с удивлением ощутила выступившие на глаза слезы.

Она шла по многолюдной шумной улице. Шла, как обычно, никуда не торопясь. Душа буквально разрывалась на части от переполнявшей ее радости и гордости. Люся как бы видела себя со стороны: видела улыбку на своем лице, удивительной свежести румянец, длинное голубое платье и точно такого же цвета шляпу с широкими полями, которая необыкновенно ей шла. И туфли. Лазурного цвета, лаковые, с маленькой золотой пряжкой. Во сне Люся как будто бы знала, что туфли эти новые, и именно на это обстоятельство списывала легкий дискомфорт, который ощущала при ходьбе. Туфли ей слегка жали. Но в остальном все было просто замечательно: Люся казалась себе удивительной красавицей. Встречные прохожие расступались, уступая ей дорогу, они буквально столбенели и провожали девушку долгими, восхищенными взглядами. Мимо, по проезжей части, с визгом проносились машины. Но сидевшие за рулем мужчины, а в некоторых случаях и женщины все же успевали заметить ее необыкновенную красоту и столь же необыкновенного спутника. Причина ее гордости крылась именно в нем, в том, кто шел с ней рядом. И хотя Люся не смотрела на него, она знала наверняка: он здесь.

Она чувствовала его присутствие и любовь, которую, казалось, излучало все его существо, и эта любовь была осязаема не только Люсей, но и всеми вокруг. Ее спутником был кот. Весь дымчатый, гладкошерстый, и только самые кончики лап, словно одетые в носочки, были белыми. Кот грациозно ступал, мягко опуская лапки на асфальт, и смотрел прямо перед собой, а не на Люсю. Хвост его был гордо задран, а самый его кончик слегка подрагивал.

Во сне Люсе вовсе не казалось странным, что она идет по многолюдной улице на пару с котом. Она знала, что это ее кот, но при этом совсем не ощущала себя его хозяйкой, а скорее наоборот. И вообще она относилась к нему даже не как к существу равному себе, а как к высшему. Из всех людей он выбрал именно ее. И от осознания этого счастья можно было умереть. Она шла и думала: «Неужели так будет всегда?» И в следующую секунду услышала: «Ну вот и все». Ее спутник не открыл рта, он даже не посмотрел в ее сторону. Он сказал это телепатически. А когда она, вздрогнув, остановилась и посмотрела вниз, то не увидела его. В ужасе Люся начала озираться по сторонам в поисках кота. Но люди, те самые, которые только что в безмолвном восхищении раступались перед ними, сейчас, будто не замечая ее, толкались, с досадой цыкали и с совершенно равнодушными лицами проходили мимо.

И тут она испытала отчаянный ужас, как однажды, когда была совсем маленькой и потерялась в огромном магазине. Тогда какая-то сердобольная тетенька повела ее куда-то, она рыдала, вокруг суетились взрослые, а потом за ней пришла мама. Но сейчас, во сне, Люся знала: никто не станет ее искать, потому что она никому не нужна. Она осталась одна, одна на всем белом свете. И тогда Люся подняла голову вверх и увидела, что на троллейбусных проводах сидит огромная ворона и беззвучно открывает клюв. И тут Люся поняла: это и есть ее кот, только теперь он уже не кот и не ее. Ворона же продолжала широко разевать клюв. И в этот момент до Люсиного слуха откуда-то из далекого далека донесся низкий, грубоватый смех. Было ясно, что птица хохочет над ней. На этом месте сон обрывался.

Люся села на кровати, глянула в окно и внезапно вспомнила, что именно смех, реальный мужской смех и разбудил ее. Они с мамой жили на третьем этаже, и в окнах у них стояли самые обыкновенные деревянные рамы, а не стеклопакеты, как у многих сейчас. Поэтому все громкие звуки легко проникали в их квартиру. Вполне возможно, что на улице засмеялся какой-нибудь прохожий и смех его вначале вплелся в Люсин сон, а потом окончательно ее разбудил.

Люся посмотрела на стенные ходики. Их стрелки показывали пятнадцать минут восьмого. Будильника на столе не было. «Ну и хорошо, что мужик засмеялся, – подумала Черепашка, – а то бы точно в школу опоздала».

Шлепая босыми ногами по холодному полу, она отправилась на кухню. С вечера мама предупредила, что уйдет на работу очень рано. Еще мама обещала завести будильник, но в спешке, наверное, забыла это сделать. Такое с ней случалось частенько.

На кухонном столе Черепашка обнаружила пустую сковородку, магнитолу с раздвинутой во всю длину антенной и записку от мамы, в которой та велела дочери не лениться и поджарить себе на завтрак яичницу с колбасой. Антенна же магнитолы, почти упиравшаяся в навесной шкаф, свидетельствовала о том, что мама перед работой «гадала на радио». Это было ее собственным изобретением. Прибегала же она к нему в тех случаях, кода намечалось какое-нибудь важное событие и маме не терпелось узнать его исход. Способ был предельно прост, но, как утверждала Елена Юрьевна, безошибочен. Иногда, чаще всего по выходным, они гадали вместе с Черепашкой. Все, что требовалось, это заранее настроить приемник на «Наше радио» (так как на этой волне крутят песни только на русском языке), затем мысленно или вслух задать волнующий тебя вопрос, посчитать до трех и включить приемник. Если в этот момент по радио передавали новости или рекламу, всю процедуру следовало повторить спустя несколько минут. Та строчка песни, на которую ты в конце концов попадал, и служила ответом на волнующий вопрос.

Черепашка обычно подсмеивалась над мамой. Сейчас же она стояла перед приемником и боролась с искушением спросить у радио, что означает ее необыкновенный сон. В тот момент, когда рука уже потянулась к кнопке, Люся почувствовала, что сердце ее сделало два лишних удара. Она волновалось, и это было удивительно и странно. Раздался тихий щелчок, и грустный мужской голос проникновенно запел: «Зачем топтать мою любовь? Ее и так почти не осталось…» Слова эти моментально отозвались в душе Черепашки щемящей болью. Но она не успела прислушаться к своим ощущениям, потому что в следующую секунду из прихожей раздалась унылая электронная трель. Такой уж немелодичный голос был у дверного звонка.

Вопреки обыкновению, Люся посмотрела в «глазок». На пороге стояла Лу Геранмае – самая близкая, а вернее, единственная подруга Черепашки.

– Лу! – не сдерживая радости, выкрикнула Люся и широко распахнула дверь.

Подруги кинулись обниматься. Можно было подумать, что они не виделись целую вечность. Впрочем, это почти так и было. На все зимние каникулы мама увезла Луизу в загородный дом. Конечно, Лу настойчиво предлагала Черепашке поехать с ними, но Люся при всем желании не могла принять это предложение: ей необходимо было подтянуть геометрию. Юрка Ермолаев, их одноклассник, который жил в том же подъезде, только на первом этаже, активно помогал Черепашке в постижении теорем и аксиом. И вот теперь, после двухнедельной разлуки, подруги встретились.

– Ну как ты? – Черепашка осторожно дотронулась до густых, иссиня-черных волос Лу, будто желая удостовериться, что перед ней не мираж, а настоящий, живой человек.

Лу была значительно крупней и почти на полголовы выше ее и, в отличие от самой Черепашки, ни капли не походила на существо, сотканное из света и воздуха.

– Нормально, только скукотища там дикая! Одно слово – деревня! – Лу тряхнула волосами, и на Черепашку повеяло знакомым, чуть сладковатым запахом ее духов.

– Ну, а ты как тут, без меня? Небось весь учебник наизусть вызубрила? Слушай, а ты чего это еще не собралась? – Лу быстрым взглядом окинула Черепашку с ног до головы.

Та стояла босиком, непричесанная, во фланелевой пижаме с желтыми утятами. Люся виновато поправила очки, сползшие на кончик носа.

– А Лелик где? – внезапно Лу перешла на свистящий шепот. – С утра пораньше на телевидение свое укатила?

Люсину маму подруги называли между собой Леликом, потому что именно так обращались к ней все ее друзья и сослуживцы.

– А ты чего такая кислая? Не выспалась, что ли? – без умолку сыпала вопросами Лу.

Похоже, ответы на них ее ничуть не интересовали. Впрочем, это была обычная манера Лу, к которой Черепашка за семь лет их дружбы давно успела привыкнуть. На секунду Лу замолчала, вся как-то напряглась, а потом опрометью, не разуваясь, кинулась на кухню. Черепашка машинально выключила в прихожей свет и поплелась за подругой. Не то что бы Люся чувствовала себя невыспавшейся, просто ей действительно было как-то не по себе, она как будто бы все еще находилась в своем сне, и больше всего на свете ей хотелось сейчас рассказать о нем Лу. Но той явно было не до того. Врубив приемник на полную громкость, Лу стояла посреди кухни и округлившимися от удивления глазами таращилась на Черепашку:

– Ты что, новый альбом Земфиры прикупила?

– Да это радио, – отмахнулась Черепашка.

– То-то я думаю: с каких это пор ты такой продвинутой стала? А жаль! – разочарованно протянула она и добавила без паузы, силясь перекричать музыку: – Нельзя же всю жизнь одну классику слушать! Так и засохнуть недолго!

Люся не стала ничего отвечать. Невольно она начала вслушиваться в слова песни. Чистым, тревожным, проникающим в самое сердце голосом Земфира пела про то, что она якобы разгадала знак бесконечности. И снова на Черепашку нахлынуло ощущение ее странного сна.

– Лу, мне надо тебе кое-что рассказать… – решилась наконец Люся. – Сделай, пожалуйста, потише.

Лу моментально исполнила ее просьбу, села на табуретку и, устремив взгляд внимательных черных глаз на подругу, распахнула дубленку. Подперев подбородок рукой, она приготовилась слушать.

Отец Лу был арабом. Ее мама познакомилась с ним в университете, на первом курсе. Тогда же ее родители поженились, а через год родилась Лу. По настоянию отца девочку назвали Луизой. С таким не очень привычным для русского слуха именем ее мама смирилась, но когда речь зашла о том, чью фамилию дать ребенку, матери – Сорокина или отца – Геранмае, она всеми силами пыталась настоять на своей, русской, фамилии. Но гордый и своенравный Мухамед Геранмае и слушать ничего не желал: дочь должна носить фамилию его благородных предков, в чьих жилах течет исключительно королевская кровь. И мама Лу уступила, потому что очень любила тогда своего мужа. Однако родители прожили вместе недолго. Они развелись, когда Лу и двух лет не было. Понятно, что она не могла помнить своего отца. Но в семейном фотоальбоме во множестве имелись его фотографии. Глядя на них, Лу не без удовольствия отмечала, что ее отец – настоящий красавец, а стало быть, она тоже красавица, потому что была как две капли воды похожа на него.

Частенько при знакомстве с очередным кавалером Лу выдавала себя за внучку цыганки. Вообще-то Лу обожала «вешать лапшу на уши» и приписывать себе всяческие необыкновенные, паранормальные способности. То она умеет видеть через стену, то мысли на расстоянии читает, как газету, а то и вовсе медиумом себя назовет: она, дескать, по ночам общается с душами умерших. На ребят, особенно на сверстников, это обыкновенно производило очень сильное впечатление. Впрочем, чем-то таким необычным Лу и правда обладала. Не в такой, конечно, степени, как хотелось бы ей самой, но все-таки! Уж кто-кто, а Черепашка – ее самая близкая подруга – уже не раз в этом убеждалась.

Во-первых, Лу совсем неплохо гадала на картах. Почти все ее предсказания сбывались. Еще она каким-то непостижимым образом умела предугадывать события. Возможно, у нее просто была очень развита интуиция, но так или иначе, если, например, Лу говорила Черепашке: «Можешь не париться, тебя сегодня не вызовут», – в девяносто девяти случаях из ста именно так и происходило.

Девчонки в классе буквально замучили Лу просьбами разгадать их сны. Впрочем, она редко кому отказывала. Надо же было поддерживать имидж сверхчувствительной особы! Черепашка же обратилась к ней с такой просьбой впервые. Ведь она никогда не помнила своих снов. Возможно, именно по этой причине Лу слушала подругу с исключительным вниманием. Она буквально впилась в нее своим просвечивающим насквозь взглядом. Ни разу не перебила, хотя и очень хотелось – ведь Люсина плавная и неторопливая манера говорить всегда немного раздражала взрывную, реактивную Лу. Черепашка наконец замолчала. Лу тяжело вздохнула, посмотрела на свои маленькие (но при этом золотые швейцарские) наручные часики и изрекла тоном врача, ставящего диагноз смертельно больному человеку:

– Ну, Черепашка, на физику мы с тобой уж точно опоздали… – И вдруг неожиданно весело предложила: – Слушай, а давай забьем сегодня на школу?!

– Нет, – решительно мотнула головой Люся. – Второй урок – геометрия. Ты как хочешь, а я пойду.

И по ее скучному, бесцветному голосу и интонации, с которой эти слова были произнесены, Лу поняла, что спорить и уламывать подругу бесполезно: даже если сейчас снег грянет с небес сплошной лавиной или ураган сорвет с дома крышу, ее настырная Черепашка сквозь бурю и ветер, рискуя собственной жизнью, поползет в школу, за знаниями. Лу снова вздохнула, лицо ее тотчас же посерьезнело, вернее, оно посуровело, и прекрасная прорицательница приступила к расшифровке сна:

– Сон твой, безусловно, знаковый, – средним пальцем правой руки Лу медленно проводила по левой брови, – то есть каждый образ в нем означает определенное событие будущего. И я искренне желаю тебе, подруга, чтобы этот сон не оказался вещим. Хотя это очень маловероятно: во-первых, день сегодня такой – сны с тринадцатого на четырнадцатое января обычно сбываются, во-вторых, сегодня пятница. А в-третьих, тот факт, что ты его запомнила, первый раз в жизни, можно сказать, сам по себе говорит о том, что все это не просто так.

После этих слов Черепашка почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось. Так бывает, когда прыгаешь вниз с приличной высоты или когда катаешься на подвесных качелях и обрушиваешься с головокружительной скоростью, чтобы потом снова взлететь… Люсе казалось, что в лице ее ничего не изменилось. Однако это было не так, потому что в следующий миг Лу еще пристальней посмотрела на нее и сказала:

– Да ты не дергайся раньше времени, Че!