Ливень в графстве Регенплатц

– Нарисовал, – усмехнулась Патриция. – Изуродовал! А что говорил ей при Зигмунде? Повтори, повтори это отцу.

– Если вы так настаиваете, – пожал плечами Берхард, сестру он выгораживать не собирался. – Маргарет задавала геру Зигмунду непристойные вопросы, и я напомнил ей, что она – дочь ландграфа.

– Ах ты, бесстыжий! – вскочив, воскликнула Патриция. – Ты обидел мою дочь, а теперь ещё и выставляешь её распутницей!

И женщина уже занесла руку для пощёчины, однако Генрих остановил её. Мужчина был поражён случившимся. Он всегда верил своим детям, но выяснилось, что они могут лгать ему, он доверял им, считая достаточно взрослыми и разумными, но оказалось, что они до сих пор требуют присмотра.

– Оставь, я сам разберусь, – сказал Генрих супруге. – Позаботься лучше о Густаве.

И позвав с собой Берхарда, Генрих покинул комнату.

Ландграф подписал письмо, свернул пергамент и скрепил его печатью с гербом Регенплатца.

– Пригласите гонца, – попросил Генрих стоящего рядом слугу.

Тот с поклоном немедленно вышел за дверь. Через минуту в кабинете появился молодой солдат, готовый исполнить указания господина.

– Поезжай в графство Кроненберг, – распорядился Генрих. – Вот два письма тебе, передашь графу. А прежде зайди к сыну моему Берхарду. Он, верно, тоже подготовил письмо для своего друга.

– Берхард уже сам нашёл меня и отдал послание для Кларка Кроненберга, – ответил гонец.

– Вот как? – заинтересовался Генрих. – Это оно точит у тебя из дорожной сумы?

– Да, ваше сиятельство.

«Интересно, о чём Берхард там пишет? – возникла в голове Генриха мысль. – С Кларком он намного откровеннее, чем со мной». Эта мысль уже не раз и раньше возникала, бередя любопытство, но обычно быстро улетала. А вот сейчас она отчего-то улетать не желала. Да ещё и после прошедших событий. И письмо сына сейчас столь доступно. «Наверняка Берхард пишет о том случае, – продолжал думать Генрих. – Другу он обязательно без стеснения поведает все мысли свои и всю правду».

Правду Генрих и так выяснил. Он поговорил отдельно с Берхардом, с Маргарет, с Густавом, поговорил с Зигмундом. Молодой человек старательно смягчал поведение юной Маргарет на том злосчастном уроке, однако скрывать что-либо не посмел. Наказания никто не понёс, но кое-какие выводы были сделаны. Так отныне на уроках обязательно должна была присутствовать Астрид, дабы усмирять ссоры детей.

Ландграф вышел из-за стола и приблизился к гонцу:

– Дай-ка мне это письмо.

– Но… Ваше сиятельство, – растерялся гонец. – Берхард его запечатал, и…

– Ничего страшного. У него такая же печать, что и у меня, только меньше.

Солдат вынужден был подчиниться. Он вынул из сумы свиток и отдал ландграфу.

«Нехорошо это, – подумал Генрих, занеся руку над печатью. – Берхард мне доверяет. Но, в конце концов, я же отец и имею право знать мысли сына». И Генрих уверенно сломал печать. Развернув пергамент, он отошёл к окну и начал читать.

«Здравствуй, дорогой друг мой Кларк. Как всё-таки жаль, что тебя нет рядом со мной. Сейчас, благодаря мастеру Вольфгарту, каждый день я узнаю что-то новое и интересное, а поделиться этим с тобой не могу. Поражаюсь, как много знает этот человек! Например, в этот раз мастер Вольфгарт рассказал нам о великом греческом учёном, а я теперь поведаю о нём тебе. Это был удивительный человек…»

«Берхард пишет о занятиях, – подумал Генрих. – Они для него важнее и интереснее ссор с сестрой. Это хорошо. Пусть учится. Сын станет умным и образованным правителем».

Но на этом Генрих не остановил любопытство. Он быстро пробежал глазами по ровным строчкам письма, и вскоре его взгляд остановился на одной из них: «…Маргарет упрямо не желает…»

«Чего она не желает?» – нахмурился Генрих и вернулся к началу предложения.

«Танцевать со мной либо с Густавом Маргарет упрямо не желает. Видишь ли, ей неприятны кавалеры, которые ниже неё ростом. А потому на уроках в танцах её ведёт только Зигмунд, а мы учим движения с её служанками. Да мне и не очень хочется танцевать с такой гордячкой… – Генрих невольно улыбнулся ворчанию Берхарда. – А сейчас Маргарет ещё больше нос задрала, решила, будто Зигмунд от неё без ума. Впрочем, он действительно плохо скрывает свой интерес к ней. Уж не знаю, что Зигмунд нашёл в этой ледяной особе? На днях он мне даже признался в своём желании написать портрет моей сестры, вот только боится, что отец наш не согласится на это».

Свернув письмо, Генрих вновь нахмурил брови. Данное известие ему не понравилась. У красавицы Маргарет, безусловно, имелись воздыхатели, но все они любовались ею издали, подходить к ней и говорить слова любви не смели. А этот Зигмунд слишком близок к Маргарет, они часто видятся и общаются. Как бы его любовные песни не запали в душу юной девушке да не вскружили ей голову. Учитель рисования, даже такой симпатичный и образованный, дочери ландграфа вовсе не пара. Маргарет быстро взрослеет, пора уже подбирать ей достойного жениха.

Грешно читать чужие письма, однако в них находишь много любопытного. Генрих снова открыл письмо и стал читать с первой попавшейся строчки:

«Уже больше двух месяцев отец дома, и я этому рад несказанно. Наконец я чувствую, что хоть кому-то нужен, что я не одинок. Ты не представляешь, дорогой друг мой, как я устал от бесконечных придирок сестры и брата и от угнетающей ненависти матери. Никак не могу понять, за что она меня так ненавидит, в чём я перед ней повинен? Может, спросить об этом у отца? Но я не решаюсь. Мне стыдно жаловаться на родную мать. А на душе такая тяжесть! Если бы знать, в чём вина моя, я готов искупить свой грех, понести любое наказание, только бы мама простила меня, полюбила. Я в сомнениях, что делать мне?»

Генрих опустил письмо и удручённо склонил голову. Он не ожидал узнать, что страдания сына столь велики, что ему так тяжело и сложно жить в родном доме. Вот в чём оказывается причина замкнутости и одиночества Берхарда.

Ландграф запечатал письмо сына и отдал его гонцу:

– Возьми, передашь адресату. Да смотри не проболтайся, что оно было вскрыто мной. Ступай.

Забрав письмо, гонец с поклоном удалился.

Генрих был очень расстроен. В его доме царила война, тихая, скрытая, но от этого ещё более жестокая. И против кого? Против невинного ребёнка, которому пришлось платить за ошибки своих родителей. Несправедливо это, жестоко. И Патриции следовало бы это понимать. Если уж ей так хочется повоевать, так пусть воюет с ним, с её мужем, а не со слабым мальчиком!

Ландграф покинул свой кабинет и направился в западное крыло замка, где располагались покои супруги. Но служанка сообщила, что ландграфиня изволит прогуливаться в саду. Генрих и вправду нашёл Патрицию там. В одиночестве она не спеша бродила по дорожкам сада, любуясь красками осенних цветов.

– Патриция! – окликнул её Генрих.

Женщина обернулась и, завидев мужа, приветливо улыбнулась.

– Как я рада, супруг мой, что ты пожелал выйти ко мне. Сегодня дивная погода…

– Мне необходимо поговорить с тобой, Патриция.

– Что-то снова случилось? Почему лицо твоё так серьёзно, а голос так тревожен?

– Обещай, что все твои ответы на мои вопросы будут честны, – потребовал Генрих.

– Ты пугаешь меня… – встревожилась Патриция.

– Обещай!

– Хорошо, обещаю.

– За что ты так ненавидишь Берхарда? И зачем настраиваешь против него Густава и Маргарет?

Поняла Патриция, о чём речь пойдёт. Неприятен ей этот разговор, но она всегда знала, что рано или поздно он всё равно возник бы, и была к нему готова.

– Почему ты так холодна к нашему сыну? – повторил Генрих, пристально глядя в глаза супруги.

– Ты, кажется, забыл, Берхард – твой сын, а не наш, – спокойно произнесла Патриция.

– Я ничего не забыл. И я помню, как ты перед многими свидетелями, перед моими вассалами согласилась стать для Берхарда матерью, воспитать его наравне с Густавом и Маргарет.

– И разве я этого не сделала? Берхард растёт вместе с моими детьми, играет с ними, он получает такое же образование, имеет такие же одежды и такое же количество слуг. Разве я его чем-то обделяю?