Призрак служанки, или Тайны старой аптеки

Глава 1

– Откройте, откройте!!! Есть же тут кто-нибудь! – надрывался детский голосок.

Был поздний вечер, и я – старый аптечный кот Лео – поужинав кусочком рыбки, уже предвкушал, как я устроюсь под боком у своего хозяина, юного аптекаря Маттеуса, и предамся сну. Но сейчас, сидя на аптечной стойке, я повернул голову в сторону входной двери, из-за которой раздавался звонкий полудетский голос вперемежку с ударами дверного молотка – там, за дверью, был кто-то, кому нужна помощь. Потрусив в комнату хозяина, я попытался своим мяуканьем привлечь его внимание.

– Что-то случилось, Лео? – осведомился он. Затем взял свечу и пошел следом за мной. Дрожащий огонек свечи последовательно осветил коридор, затем мраморную лестницу, холл с высоким потолком, украшенным старинной росписью, и, наконец, массивную входную дверь, запертую на щеколду. Когда дверь была отворена, мы увидели там миловидную девочку – судя по скромной одежде, юную служанку – лет двенадцати, не более.

– Чем могу быть полезен, синьорита? – осведомился Маттеус.

– Мне нужна синьора Оливия, хозяйка этого дома. Меня послали за ней… Прошу извинить, что я поздно, но мне важно увидеть ее прямо сейчас!

Голос крошки дрожал от волнения.

Лицо Маттеуса подернулось дымкой печали.

– Синьора Оливия умерла полгода назад, – отвечал он, – я сожалею.

Девочка отшатнулась так, словно с разбега налетела на стену.

– Но… как же…

– Сеньора Оливия – моя прабабушка, я очень любил ее, – тихо ответил Маттеус, – может, я могу вам чем-то помочь вместо нее?

Девочка опустила глаза, затем вздохнула глубоко, как бы прощаясь со всеми своими надеждами, и покачала головой.

– Умирает одна женщина… она всю жизнь служила в доме моих хозяев, старая нянюшка, – сказала она тихо, – она послала меня сюда…. хотела чтобы сеньора Оливия помогла ей…

– Помогла? Но чем?

– Я не знаю… и сеньор Антонио так расстроен… и что я теперь скажу им обоим?

Она развернулась и, опустив плечи, медленно побрела прочь.

Маттеус, вздохнув, закрыл дверь.

– Да, Лео, – сказал он, взяв меня на руки и запирая дверь, – уходят те, кого мы любим, и что бы я мог сказать в утешение этой бедняжке? Разве что помолиться за упокой души этой доброй женщины, ее няни…

Но мы еще не знали тогда, что душа этой доброй женщины не скоро обретет покой.

Глава 2

Ночью сквозь сон я слышал странный гул, свист: за окном поднимался ветер. И это бы не легкий ветерок, а ураганный поток воздуха, сгибающий деревья – несомненно, он сбил бы с ног любого человека, который осмелился бы в такую погоду покинуть свой дом. Я пошевелился, приподнял голову, встопорщил шерстку…

– Спи, Лео, – пробормотал сонным голосом Маттеус, которого я разбудил, ворочаясь у него под боком, – это трамонтана…

Да, видимо так, вздохнул я. Свирепый зимний ветер с гор, именуемый трамонтана – холодный и злой, пропитанный вековыми горными снегами, сейчас обрушился на наш город. В комнате становилось прохладно, и я забрался под одеяло к хозяину, прижался к его горячему телу…

И уснул. Во сне я снова увидел себя человеком – старым маркизом де Колле, чья душа днем была заключена в теле старого аптечного кота. Я сидел на краю кровати и слушал вой ветра, пытаясь понять, отчего моей душе так мучительно, так тягостно?

Словно не звуки стихии, а человеческий голос слышал я в завываниях ветра, и голос этот взывал, умолял… а этот стук – что это? это ветка, отломившись от дерева, стукнула в нашу дверь? Но нет, стук повторяется, – однако, возможно, это просто ветер шатает дверь? Странно: она плотно пригнана…

Мои беспокойные размышления были прерваны появлением в углу комнаты графа де Абрантеса – точнее, его привидения. Граф де Абрантес, извольте видеть, когда-то погиб с этой старой аптеке, проводя некий магический эксперимент – и теперь его дух был привязан к этому месту навсегда. Белоснежное, полупрозрачное, привидение графа некоторое время пребывало неподвижным, затем покойный граф поднял палец весьма многозначительно.

– Вы слышите? – спросил он.

– Да, – кивнул я, – но не могу понять, что это за звуки…

– Неупокоенная душа, – отвечал он, – и она, похоже, жаждет проникнуть именно в наш дом.

– Как же ее отогнать? – спросил я в тревоге.

– А стоит ли отгонять? Если она рвется именно в наш дом, то это, уверяю вас, неспроста – ей нужна либо помощь, либо…

– Либо что? – спросил я, замирая. – Месть? Кому-то из нас?

– Возможно. Но в любом случае, в покое она нас точно не оставит никогда, и нам придется жить в вечном напряжении – так что уж лучше впустить ее и спросить, чего ей надобно.

– А почему она сама не пройдет сквозь дверь? – осведомился я, – вы же умеете проходить через стены и запертые двери прекрасно.

– Я – старое и опытное привидение, – возразил граф, – а эта душа, возможно, стала неупокоенной совсем недавно…

– Но как же открыть дверь? – спросил я растерянно.

– Идите и откройте.

– Но погодите! Я же сплю. Значит, и дверь я открою не по-настоящему, а во сне, не так ли?

– Этого достаточно, – спокойно возразил граф, – она ведь тоже не принадлежит к материальному миру, так что вперед – пойдемте знакомиться.

И выплыл из комнаты.

Последовав за ним, я спустился по мраморной лестнице на первый этаж и отворил дверь. Во сне тяжелая щеколда отпирается как по маслу, а попробуйте-ка справиться с нею днем! – но это я так, к слову.

Из открытой двери в комнату ворвался ледяной воздух, колючий шквал снежных хлопьев, и на мгновение я узрел бездонно-черное ночное небо, словно проглоченное тьмой – и огромный, зловещий, кровавый диск луны. А на фоне всего этого – силуэт простоволосой старухи, чьи седые космы нещадно трепал свирепый ветер. Она была одетой в одну лишь ночную сорочку, но это ее, по-видимому, не смущало.

– Где дона Оливия? Мне нужна дона Оливия, – прохрипела она, – она меня вылечит… Проводите меня к ней!

– Но сеньора, дело в том, что… – начал было я, однако она не дала мне договорить. Обернувшись ко мне и уставив на меня горящий полубезумный взгляд, она разразилась тирадой:

– Разве вы не видите, сеньор? Перед вами тяжелобольная женщина, которая встала со смертного одра из последних сил, и пришла сюда в надежде на исцеление, несмотря на эту ледяную ночь и сбивающий с ног ветер! Будьте же милосердны, проводите меня к сеньоре Оливии!

Теперь, когда она вошла в темный зал аптеки, она явилась нашему взору совершенно полупрозрачной; было яснее ясного, что ее бренное тело осталось где-то далеко отсюда, и исцелять его уже поздно – и точно так же было ясно, что сама дама этого не осознает; она все еще считала себя живой.

– Сегодня вам стало немного лучше, да? – спросил тихо де Абрантес.

– Да, лучше. Но как знать, не временное ли это облегчение? Мне было так плохо, а мне нельзя болеть, мне надо встать на ноги – я должна понять, кто пытался убить меня и зачем, и вообще – что происходит в доме…

Она осеклась, словно спохватившись, что сказала лишнее.

– Так могу ли я видеть дону Оливию?

– Дона Оливия умерла полгода назад, – отвечал де Абрантес, – мне очень жаль.

Старуха тихо ахнула и прижала ладонь к губам.

– Какой ужас, – пролепетала она.

– Да, это ужасное известие, но боюсь, оно не единственное. У меня есть для вас еще одно известие, и даже более ужасное …

– Какое же?! – глаза ее широко распахнулись.

– Вы сами умерли, сударыня, но, судя по всему, душа ваша не обрела покоя, ибо здесь, в этом мире, у вас есть какое-то неоконченное, но очень важное дело… И да, не пытайтесь упасть в обморок, ибо вы теперь привидение, а привидения в обморок не падают.

Последние слова его относились к попытке дамы закатить глаза и тихо осесть на пол.

– Я бы охотно угостил вас вишневой наливкой для поддержания сил, – вмешался я, – но не знаю, можно ли этого снадобья привидениям…

– Но ведь я думаю, чувствую, следовательно, я существую, – пролепетала она робко.

– Рене Декарт тоже считал, что «Cogito ergo sum» – «Мыслю, то есть существую», но не уточнил, о существовании какого рода идет речь. Оставим этот вопрос философам, – возразил граф.

– Да что вы такое говорите! – вскричала она в растерянности, – что вообще происходит … Я пришла сюда поговорить с живыми людьми, а меня встречают привидения… И еще твердят, что я тоже умерла!

– Я могу только извиниться перед вами за то, что уже закончил свое бренное существование, – вежливо начал граф, – но что касается вас, то увы….

Старуха замолчала и как будто задумалась.

– Я вспомнила! – воскликнула она, – я вспомнила, прежде чем мое сознание померкло, я вслух, шепотом, молила небеса: «Пусть дух мой не будет знать покоя, пока я не выясню, кто и зачем лишил меня жизни!». Но неужели Бог услышал мою молитву?

Граф помолчал немного, потом усмехнулся.

– Кто-то ее услышал, – сказал он, – это несомненно. Теперь вы дух – смиритесь с этим.

– Нет, нет! – вскричала дама в отчаянии, – я вам не верю! Пусть хоть весь этот город умер, но я жива, и Оливия тоже – она не могла умереть…

С этими словами она взвилась в воздух, пронеслась вихрем по лестнице, юркнула в коридор…

– Куда это она, – спросил я в замешательстве.

– Вероятно, ищет Оливию, – отвечал граф, – что интересно – она точно знает, где ее комната… надо как-то ее успокоить, быть может, мы сможем ей помочь…

Но призрак уже пронесся мимо нас к выходу, проструился в неплотно прикрытую дверь и исчез.

– Интересно, откуда она знала Оливию, – вздохнул я, – но теперь уже не спросишь.

– Мне почему-то кажется, – заметил де Абрантес после небольшой паузы, – что нам еще не раз придется встретиться с этой шумной дамой, так что расспросить ее обо всем – у вас точно будет шанс.

Глава 3

Наутро ветер нисколько не утих. Он пел свою свирепую песню за окном, с подсвистом и аккомпанементом из шума падающих обломанных веток. Я был совершенно уверен, что сегодня у нас не будет ни одного посетителя: кто же высунет нос из дома в такую погоду? Таких безумных мало, точнее – вовсе нет. Поэтому, закончив завтрак, я свернулся клубком в кресле, лениво наблюдая, как Маттеус, кутаясь в меховую прабабушкину накидку, готовит глинтвейн.

Стук в дверь удивил нас обоих. Отодвинув кувшин с горячим вином, благоухавшим корицей, гвоздикой и мандариновыми корочками, мой хозяин встал, пересек холл и отворил двери. На пороге стоял мужчина, закутанный в плащ; войдя в зал и откинув капюшон плаща, он обратился к Маттеусу:

– Мне нужна сеньора Оливия.

Я рассматривал его, сидя на аптечной стойке: у незнакомца были правильные черты лица, но пока о его внешности я не мог сказать ничего определенного – кроме того, что лицо его было красным, словно ошпаренным кипятком – ледяной ветер славно потрудился, обжигая его кожу.

«Ну надо же, – думал я, нервно хлопая хвостом по стойке, – всем срочно потребовалась вдруг Оливия, да так понадобилась, что этот господин бежал сквозь ветер – а пока она была жива, про нее никто и не вспоминал».

Маттеус открыл было рот, желая сказать, что Оливии больше нет в живых, но мужчина его перебил. Вынув из складок плаща маленький конверт, запечатанный восковой печатью, он заявил:

– Я должен передать этот конверт лично ей в руки. Дело в том, что один очень дорогой и близкий мне человек в этом мире – моя старая нянюшка скончалась, вчера вечером. Но незадолго до смерти она попросила бумаги и чернил. И, собрав последние силы, написала короткое письмо, адресованное доне Оливии, запечатала его и попросила отнести. Она сказала, что это ее прощальное «прости». Поскольку просьба передать письмо, причем как можно скорее, была ее последней волей, я здесь…. Я должен немедленно видеть дону Оливию.

– Я сожалею, – развел руками Маттеус, – но дело в том, что дона Оливия…

– Ее нет дома? – резко перебил незнакомец. – В таком случае, передайте ей это письмо, когда она вернется. Полагаю, если это просто прощальное «прости», мне нет особой нужды передавать ей лично в руки…

Отдав конверт моему хозяину, он подул на руки, пытаясь их согреть – не слишком удачная попытка, ибо они, судя по их багровому цвету, тоже изрядно окоченели. Затем, коротко поклонившись, он повернулся к двери с явным намерением снова шагнуть туда, где властвовал колючий пронизывающий ветер.

– Постойте, сударь! – окликнул его Маттеус, – я вижу, вы продрогли, и вам бы не помешало отогреться, раньше, чем вы пойдете обратно. Вы позволите мне предложить вам бокал горячего вина?

– Вы очень любезны, – неуверенно произнес наш гость, – но мне, право, неловко…

– Было бы неучтиво с моей стороны не угостить чем-то горячим гостя в такую погоду. Уверен, что и моя прабабушка, и ваша нянюшка не хотели бы видеть вас простуженным, – улыбнулся Маттеус.

Улыбка у Маттеуса, надо сказать, имела такое свойство, что обволакивала нежным флером душу любого, за редким исключением, человека. Наш гость исключением явно не был, поэтому с благодарностью принял приглашение и устроился поближе к камину.

Когда горячее вино было разлито из кувшина по бокалам, Маттеус покосился на меня, и налил немного вина в блюдце, и обратился к нашему гостю.

– Я не успел объяснить вам, что дона Оливия была моей прабабушкой, и она ушла из жизни полгода назад. Мне очень жаль, но если это письмо адресовано ей, то – что мне с ним делать? Оставить нераспечатанным? – или воспользоваться тем, что я все же ее единственный наследник, которому она завещала все, что у нее было – и на правах этого наследника вскрыть письмо?

Гость подумал немного, пожал плечами, и сказал равнодушно:

– Прочтите, возможно так будет лучше.

Я сидел подле блюдца с горячим вином, однако не вино занимало меня сейчас. Лакая душистый глинтвейн, я следил за Маттеусом – а затем перепрыгнул на спинку кресла, и оттуда, через плечо моего хозяина, наблюдал за тем, как он ломает печать на конверте. Наконец, письмо было вскрыто. Глаза мои полетели по строчкам:

«Дорогая сеньора Оливия, пишет вам Адонсия Гарсия, ваша бывшая служанка. Я пишу вам на смертном одре – перед смертью не лгут, и это письмо вы можете считать предсмертной исповедью. У меня есть сын, и он ваш внук…»

На этом месте я оторвался от письма и покосился на Маттеуса: он был явно потрясен. Я продолжил чтение:

«Я любила Габриэля, вашего сына, но не смела и мечтать о нем. Я же понимала – кто он и кто я. Но он собрался на войну, и в последнюю ночь я решилась в отчаянии на безрассудство, я сама пришла к нему в комнату. Вскоре я узнала о своей беременности. Я не посмела довериться вам, я боялась, что вы меня осудите за распутство. Меня спасла сеньора Рамирес, она была бездетна, и предложила тайно усыновить мальчика, а мне остаться при нем няней. Сейчас этот выросший мальчик перед вами, его зовут Антонио Рамирес, но он ваш внук и сын Габриэля. А теперь главное: я умираю потому, что меня убили, отравили, я не знаю, кто это сделал и почему, но, возможно, опасность грозит моему сыну, поэтому молю вас, спасите его! Я вчера ничего не ела, но выпила остывший шоколад. Я уверена, что его сварили для Антонио, но он не выпил его. Однако, тот, кто сделал это, попробует еще раз свершить зло. Я ухожу навсегда и некому защитить моего ребенка. Вся моя надежда на вас и вашу прозорливость. Всегда преданная вам Адонсия.»

Почерк, коим написано было письмо, был корявым, старческим; женщина была не очень грамотна, и некоторые слова были написаны с ошибками; кое-где перо – видимо, от слабости руки – чертило бессильную линию вниз. Но, тем не менее, читать было можно. Дочитав письмо до конца, я был ошеломлен.

Как? У меня есть еще один потомок? Вот этот почтенный мужчина – мой правнук, внук Оливии? Интересно… А что значит: «выпила остывший шоколад»?

Антонио Рамирес, видимо, не подозревая ни о чем, с удовольствием отогревал руки о горячий бокал, прихлебывая из него душистое вино. Что до меня, я соскочил с кресла и кинулся в комнату моего хозяина. Там я попытался открыть ящик комода и добыть лорнет, но куда там! – тяжелый ящик, полный постельного белья, сидел в своей нише плотно и не поддавался усилиям кошачьей лапки.

Огорченный, я вернулся обратно. Маттеус перечитывал письмо; наконец, он поднял глаза на гостя.

Теперь, когда наш гость отогрелся у камина, я мог видеть, что этот человек, пожалуй, весьма недурен собой… Встретив задумчивый взгляд моего хозяина, он поинтересовался:

– Какие-то плохие вести?

– Тут больше о делах давно минувших дней, – ответил Маттеус нехотя. Видимо, он не знал, стоит ли сообщать незнакомцу содержимое письма, – хотя, надо сказать, есть и кое-что о делах недобрых уже нашего времени. Дона Адонсия почему-то уверяет дону Оливию, что ее смерть не была естественной – она убеждена, что она отравилась, выпив шоколад – и почему-то уверена, кто-то желает вашей смерти…

Он вопросительно посмотрел на нашего гостя; тот ответил лишь тем, что удивленно приподнял брови. Маттеус продолжал:

– Из письма трудно что-то понять, как вы считаете сами: почему дона Адонсия написала, что ее убили, и почему она просила у доны Оливии покровительства для вас? Почему она боится, что вам грозит опасность? От кого эта опасность исходит? Или она ошибалась?

Наш гость молчал, глядя в одну точку. Наконец, с сумрачным выражением лица, сказал таким тоном, словно желал оттолкнуть от себя мучительную истину:

– Полагаю, что это не более, чем затуманенное сознание умирающего. Нянюшка… то есть, дона Адонсия была больна уже давно. В тот день утром я получил от нее письмо с просьбой проведать ее, а то, по ее словам, она так и помрет, меня не увидавши напоследок. Я пришел ближе к вечеру, и узнал, что ей стало резко хуже… Так бывает, просто обострение болезни – да, да, обострение болезни… Так что едва ли это стоит принимать всерьез, включая ее фантазии о какой-то грозящей мне опасности.

– А можно еще вопрос, сеньор? Почему она упомянула чашку с остывшим шоколадом? Вас угостили в том доме шоколадом, но вы не стали пить, и это спасло вас от яда?

– Да, угостили, – произнес он слегка удивленно, – но я выпил свой шоколад… Да, выпил до дна всю чашку – и, как видите, жив. Так что я не знаю, о чем она говорит…

Маттеус задумчиво кивнул, вертя в руках письмо.

– Вы были очень добры, – продолжал наш гость, – отогрев меня и проявив гостеприимство. Пожалуй, мне пора. Прощайте.

Он поднялся и направился к двери.

– Прощайте, – отвечал Маттеус, отодвигая засов, чтобы выпустить гостя.

В комнату тут же ворвался холодный воздушный вихрь, едва не сбивший меня с ног. Шкурку мою тут же запорошило какой-то ледяной крупой. О том, чтобы отправиться следом за нашим гостем, и попытаться что-то разнюхать в его доме, не было и речи: я бы замерз насмерть раньше, чем вышел из дома.

Маттеус, в свою очередь, вернулся к столу, налил в бокал остатки вина, и, прислушиваясь к завыванию ветра за окном, тихо произнес:

– Какая-то зловещая история, ну скажи, котище – кому понадобилось убивать старую безобидную служанку? Где-то ходит зло, мой маленький Лео, – он плеснул в мое блюдечко глинтвейна, – где-то ходит зло, невидимое, неназванное, а мы с тобой – что мы можем сделать?

Глава 4

Трамонтана свирепствовал восемь суток, а потом наступила тишина. Скоро потеплеет, размышлял я, глядя в окно – и появятся первые посетители нашей аптеки…

Когда раздался стук дверного молотка, я решил, что, наконец-то, явилась еще одна дама, которой срочно потребовалось притирание для лица. Но дверь отворилась, впуская нашего старого друга Сильвио де Абрантеса. И он был не один, а в сопровождении девушки, настолько юной и прелестной, что я сразу понял: притирания ей точно ни к чему, ей хватает собственной свежести. При этом она была настолько подавленной и печальной, насколько возможно.

– Рад видеть тебя, Сильвио. Счастлив приветствовать вас в своем доме, сеньорита, – Маттеус был сама учтивость.

– Сеньора, – поправила его юная дама, сбрасывая плащ. По снятии плаща она оказалась одета в платье серого бархата, отделанного черным кружевом; скромный фасон, однако, был так ловко продуман, что очень мило подчеркивал все достоинства красавицы.

– Привет, братишка, – хлопнул кузена по плеву Сильвио. – Послушай, я к тебе с просьбой…

– Рад услужить.

– Будешь еще больше рад, если я расскажу тебе, в чем просьба, – он улыбнулся весьма лукаво. – Не мог бы ты приютить на время эту сеньору? В смысле – спрятать так, чтобы никто не знал, что она здесь? Не бесплатно, не думай: я возмещу расходы.

– Комната бабушки пустует…

– Вот и отлично. Сеньора Кармела, это мой лучший друг, сеньор Маттеус. Можете ему доверять всецело. А это сеньора Кармела Домингес, подруга еще одной сеньоры, чье имя я не буду называть, – он сделал хитрую гримаску, явно намекая, что с этой неназванной сеньорой у него какие-то любовные делишки, – ну-с, свари нам шоколада, да будем говорить о делах.

– Мне не надо, – запротестовала девушка, – я не люблю…

– Не любите шоколад? – брови Маттеуса взлетели вверх.

– С некоторых пор, – вздохнула девушка.

– Тогда я сварю вам глинтвейн?

– И мне тоже, – согласился Сильвио; наклоняясь к другу, он шепнул:

– Тут такое дело – это по твоей части, братишка.

– То есть?

– Ну, ты же поддерживаешь отношения с моим прадедушкой, графом де Абрантесом? – прошептал он тоном заговорщика.

Я оглянулся, ибо странное дуновение воздуха встопорщило мне шерстку: и точно, полупрозрачное привидение графа висело в воздухе, прислушиваясь к беседе. Очевидно, я был единственным, кто видел его.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.