Земля. Арназия.
4046 г. по Вервратскому земному календарю.
– Ух, ух, – встретили путников две неясыти, сидящие на крыше бревенчатой избушки.
Император с генералом перебрались через полуразрушенную изгородь, не найдя калитки в темноте.
– Государь, слышал я от отца, что старик этот очень непрост. Даже императору Вирасу он особого почтения не выказывал. А сколько жалоб от столичных вельмож на него приходило – все и не упомнить. Но ваш батюшка всегда ему все прощал. Однако уже около десяти лет никто об этом отшельнике не слыхивал.
Император покосился на колодезный сруб, с которого медленно сползла черная змея и скрылась в лесной глуши. Жуткое местечко.
В доме громко скрипнула половица и зажглись свечи.
– Кого нынче ночью носит по лесу? Кто там бродит? Разбойники или просто болваны? – послышалось хриплое ворчанье.
Открылась дверь, на пороге показался старик в длинной власянице. Он вскинул бровь и умолк, увидев перед собой императора в сопровождении генерала.
– Доброго здравия, старче, – поприветствовал отшельника император.
– И тебе не хворать, государь. Чего нужно-то посреди ночи?
Император шагнул вперед и сказал негромко:
– Дочь пропала. Ищу ее. Не видел ли ты златовласую девочку семи лет от роду?
– Хм, может, и видал. Да стар уже, припомнить бы, – отшельник пожал плечами и наморщил лоб. – И что, давно пропала?
– Около десяти дней назад, – император умоляюще посмотрел на старика.
Тот ехидно прищурился.
– Не родная, что ли? Вспомнили, видите ли, на десятый день.
– Ты! – прикрикнул генерал. – Не забывай, с кем говоришь! Как ты…
Император привык думать о своей падчерице как о родной дочери. Подобные колкости не трогали его. Сейчас он был во власти тоски, настолько тяжелой и гнетущей, что трудно было дышать.
– Ладно, – вздохнул отшельник, – у меня твоя дочь, царь.
Генерал скрипнул зубами, слыша, как старик принижает титул императора, но рта так и не раскрыл.
– Идемте, – отшельник повернулся и направился к двери, опираясь на березовый посох. – Но она спит, не шумите, – добавил он ворчливо.
У печи на кроватке, сбитой из дубовых досок и покрытой сильно выцветшим матрацем из вересковой соломы, лежала девочка. Голова ее была обмотана удивительно чистыми для этой медвежьей берлоги лентами холста.
Император склонился к изголовью дочери и дрожащей рукой провел по длинным золотистым локонам, выбивающимся из-под бинтов. Девочка была бледна, дышала хрипло.
– Доченька, – прошептал Кришатра, – я пришел за тобой, ты поправишься, моя дорогая. Обещаю, что больше никогда не оставлю тебя. Только живи, моя принцесса, только живи, – на глазах его показались слезы.
– Кришатра, – молвил старик, – сейчас ей действительно нужен покой.
Император взял девочку за запястье и почувствовал, как бусинками движется кровь по ее сосудам, как неровно бьется ее сердце. Капли пота скатывались с бледных щечек на подушку.
Он встал, провел ладонями по лицу, смахнул слезы.
– Дай бог, поправится. Не тужи, царь, – проворчал отшельник.
– Благодарю тебя, почтеннейший, что спас мою дочь. Проси все что угодно.
Астилирон не ответил, лишь махнул рукой, приглашая императора идти за ним.
На крыльце стоял генерал, натянутый как струна, и ждал приказов.
Кришатра велел ему оставаться на месте, а сам направился за отшельником вглубь двора.
Когда свет от факелов совсем померк, старик остановился.
– Скажи-ка мне, государь, – начал Астилирон, – как такое могло приключиться с твоей дочерью? И не лги! – он помахал указательным пальцем. – Помни: правда – свет, а кривда – тлен.
Император исподлобья поглядел на старика. Он не чувствовал в себе достаточной уверенности для того, чтобы солгать, но и рассказать всю правду был не готов.
– В том моя вина, почтеннейший, – покаялся Кришатра. – К сожалению, за наши с императрицей ошибки приходится расплачиваться нашей дочери. Но отныне, если моя Лила поправится, я сделаю все, чтобы защитить ее.
– У твоей дочери, – сказал старик, – невероятно сильная воля к жизни. Увидев ее на берегу реки, измученную, с разбитой головой, всю в ссадинах и ушибах, я решил, что она не проживет и дня, но взял с собой, чтобы кроха умерла хотя бы в тепле. Скажу откровенно, я не привык спорить с судьбой, поэтому использовать свои духовные силы для спасения девочки не стал. Но когда она спустя сутки впервые пошевелила разбитыми пальцами и закашлялась, я понял, что это дитя очень хочет жить. И что я воспротивлюсь воле небес, коли откажусь ей помочь. Теперь-то мне понятно, чья кровь течет в ее жилах и не позволяет отдаться на волю судьбы. Я узнаю в ней своего старого друга: сильного, волевого, непреклонного. Когда-то я дал ему обещание… Вот только… – старик осекся, будто вспомнив о чем-то, а потом проворчал: – Ну, полно, величество, для тебя койки на ночь нет. Так что можешь заночевать в сарае. Пара мешков с сеном у меня найдется.
Уголки губ императора приподнялись.
– В том нет нужды. Неподалеку мои люди разбили лагерь. Я заночую в шатре.
Старик фыркнул и бодрым шагом, забыв о своем посохе, направился в избушку.
– Ну и чудной старик, – сказал Ламир, когда император подошел к нему. – Не опасно ли оставлять вашу дочь с ним в доме?
– Генерал, – ответил Кришатра, – я полагаю, что этот старик не кто иной, как Астилирон.
– Что? – удивился военачальник. – Да разве это возможно? Великий учитель! Непревзойденный мастер боевых искусств, гений военных стратегий. Он ведь бесследно исчез еще во время последнего сражения за Горестан.
– Дело в том, генерал, что на смертном одре император Вирас повелел мне разыскать Астилирона и напомнить ему об обещании, которое тот ему дал.
– И что же это за обещание? – полюбопытствовал Ламир.
– Обучить достойного наследника Арназийской империи его искусству.
– Государь, но этот старик никак не может быть великим учителем. О подвигах Астилирона слагают легенды.
– Время никого не щадит. Даже великие дряхлеют и умирают. Подумай, зачем бы император навещал какого-то старого вояку, коли тот не был бы ему очень близок. А ведь известно, что император и Астилирон были очень дружны.
– Хм, но если этот старик действительно Астилирон, – окинув взглядом ветхую избушку, сказал генерал, – то грош цена его нынешним знаниям. Похоже, что ему самому не помешает помощь.