Прах имени его

Кое-как Баалатон доковылял до дома, но на первом этаже, в зелейной лавке Фивы, его встретила не благодатная тишина, а резкий оклик:

– Баалатон! Какого демона ты удумал?!

Фива, когда злилась, говорила так, что дрожали горы и падали ниц цари. Она схватила Баалатона за плечо и с силой потянула на себя – тот, обессиленный, даже не сопротивлялся.

– Кого ты, идиот, привез с собой из страны Медных Барабанов?! Что за девушка, дурень?! И почему ты… так, а это что еще такое? – Фива коснулась его века.

– Да что ты делаешь! – Баалатон зашипел от боли и резко отвел ее руку. – Зачем же так…

– А, – вздохнула она, лукаво улыбнувшись. – Значит, ты не видел. Ну ничего…

Фива достала медное зеркальце с ручкой и ободком в форме змеи, свернувшейся кольцами. Ничего не говоря, подняла зеркало перед собой – так, чтобы Баалатон сам все увидел.

Увидел – и не поверил.

Вокруг правого глаза вены надулись и позеленели, как и кожа – покрытая чешуей и блестящая. Казалось, глупость – кто-то просто неудачно пошутил, растолок травы, добавил краски и измазал лицо, но потом, даже в мутном медном отражении, Баалатон увидел свои зрачки – покрасневшие и почему-то угловатые, как необработанные драгоценные камни.

– Это… – только и прошептал он, а потом, окончательно запутавшись, сел на один из сундуков. – Все, конец.

– Хоть расскажи, конец чего, глупый ты купец. – Фива забрала зеркало и загремела сосудами с лекарственными отварами.

Баалатон молчал, не готовый озвучить предательские мысли: как же так – вновь сделать огромный шаг, приложить столько усилий, почти коснуться сияющего золотом счастья, а потом будто снова оказаться над краем воющей пропасти, не имея больше никаких дорог, кроме как вперед, к обрыву, в холодную бездну, прямо вниз – ломая крылья надежды.

– Конец всего, Фива! – застонал он. – Глупая женщина, как ты не понимаешь! Я так устал стараться! Так устал падать и вставать! После этой страны Медных Барабанов, после глупого поручения Фалазара я наконец разом обрел все: деньги, возможности. Сначала у меня украли деньги… да я почти уверен, что стараниями старого скупердяя Фалазара, Эшмун бы побрал этих самолюбивых халдеев! И эта глупая дикарка! Обезьянка! Мой трофей! Я мог продать ее или, в конце концов, обменять на диковинную фантастическую тварь, а она сбежала! Искать ее в Карфагене – хуже, чем иголку в стоге сена. Если она вообще останется жива… И теперь еще это!

Баалатон коснулся века и зашипел.

Фива подошла, держа в руках глиняную миску с пахнущей горькими травами мазью. Тут же влепила пощечину – одну, вторую. Посмотрела Баалатону в лицо: стеклянный глаз, как обычно, словно видел вещи далекие, скрытые, мог уловить движения сверхъестественных субстанций.

– Ты скотина-мужлан, Баалатон, решивший сделаться из благородного купца грубым варваром. – Она окунула пальцы в мазь, стала натирать его веки и кожу вокруг глаз. – Я искренне презираю тех, кто торгует людьми, и искренне не хочу презирать тебя. Когда придет время, я хочу, чтобы статуэтка богини Маат не перевесила твое сердце, чтобы ты обрел свою вечность, дурак. А торговля рабами… особенно девушками, сам знаешь для чего… это пережиток старых времен, Баалатон. Их эхо еще здесь, но угасает с каждым днем. Не говори, что не чувствуешь, как мир меняется. Окончательно, бесповоротно. И я мечтаю, чтобы он менялся в лучшую сторону. Видеть величие там, где сейчас руины, идти на поводу у призраков – значит уподобляться Фалазару. Пусть он и твердит, что так лучше, что прошлое – якорь, за который можно ухватиться. Пусть думает, что я – такая же, как он, дочь павших империй, скучающая по великому прошлому. Ты меня понял, Баалатон, купец, сын Карфагена?

Не в силах ответить, он кивнул. Никогда бы не позволил отчитывать себя женщине, но Фива… ей сопротивляться не мог.

– Вот и отлично, – блеснула лукавая ухмылка. – От этих мазей полегчает. Еще дам тебе один отвар. Но, клянусь солнцем, я не знаю, что это за дрянь. Нужно… время. Очень постараюсь разобраться.

Баалатон хотел было сказать Фиве, что слышал странный голос – будто его собственный и чужой одновременно; что в эти моменты мир окрашивался призрачно-гранатовым. И еще сказал бы, что действительно стало легче от этой мази, холодящей веки.

Но тут дверь в зелейную лавку распахнулась.

– Нет, – только и пробормотал Баалатон, увидев, кто на пороге. Закатил глаза и повторил: – Эшмун, нет… Лучше бы Фалазар!

Краем сознания Баалатон слышал, как рокотом кованых доспехов смеется над ним злой рок, а ему вторит тоненькое посвистывание переменчивых струн судьбы. Молча, стараясь не корчиться от угасающей боли, смотрел на застывшего у порога Магона, а тот с интересом бегал взглядом по стенам и утвари: умел определить цену любой вещи молча, просто посмотрев на нее, – все вокруг твердили об этом, но никто не хотел проверять. Магон словно бы растирал между большим и средним пальцами песок.

– Чем обязаны? – наконец смог выдавить Баалатон. Прекрасно знал, чем обязаны, но тянул время, понимая: Магону зубы просто так не заговорить.

– Да так. – Магон шагнул в лавку, не дождавшись приглашения. Фива откашлялась, давая понять, что не рада гостю. Магон пожал плечами. – Почтенная Фива, к тебе никаких вопросов нет! Уж прости, но здоровье меня все еще не подводит – так бы первым делом пошел к тебе. Хороших врачей, даже, как ты, из Египта, сейчас не сыщешь… – Магон вновь обратился к Баалатону: – А вот ты что-то неважно выглядишь, купец, – пальцем указал на веко. – Неужто в тебе проснулся юношеский азарт и ты решил сэкономить на хороших девочках?

– Говори, зачем пришел. – Баалатон совершенно не желал поддерживать какую бы то ни было беседу. Раньше думал, что в жизни не обратится за кредитом, тем более – к такому расчетливому мерзавцу, но что оставалось делать? Ведь казалось, до мечты шаг, еще чуть-чуть, и счастье фениксом запорхает в руках – тогда ни о каких долгах думать и не придется. И вот нежданно-негаданно, на пороге триумфа – все рухнуло, рухнуло, рухнуло!

– Будто сам не догадываешься? Впрочем, погоди, сейчас напомню, – Магон чуть присвистнул и махнул рукой.

В зелейную лавку вошел человек, до этого ждавший на улице. Римлянина в нем Баалатон распознал с первого взгляда – слишком грубый для здешних мест, слишком бледный, лишенный азарта в глазах, но закаленный сталью сражений. Баалатон вздрогнул – зачем он здесь? Какой карфагенянин вытерпит римлянина на своей земле? Разве что ради выгодной сделки, да вот только римлянин дельца не напоминал даже отдаленно.

– Знаешь, я тут пересчитывал свои деньги, вел учет должникам, – продолжил Магон, улыбаясь, – и обнаружил, что ты, купец, – второй в списке на выплаты. Прости уж, что не первый, так вышло. Чудесный тут домик, не правда ли? И чудесный прилавок у тебя на рынке, почти у самого центра – ты же не забыл, на чьи деньги покупал его? Помнится, ты говорил, что отдашь все если не раньше срока, то день в день, только вот… либо у тебя проблема с обещаниями, либо у меня – с чувством времени. В последнем очень сомневаюсь. Купец, этот римлянин сказал, что готов побыть моим добрым другом и помощником – если ты понимаешь, о чем я. И, думаю, ты более чем понимаешь, что лучше не злить ни его, ни меня. Я даю тебе день, купец, – день, чтобы вернуть всю сумму.

Ростовщик Магон цокнул языком – еще одна мерзкая привычка, от которой Баалатона бросало в дрожь.

– Ты, говорят, побывал в стране Медных Барабанов и привез оттуда какую-то диковинку. Уверен, золотой песок прихватить тоже не поскупился – так что я точно знаю: тебе нужно было лишь напомнить про долг. А остальное у тебя и так получится. Скажи мне, я прав? Так ведь?

Баалатон сглотнул – Эшмун, и что теперь делать?! Прохрипел:

– Так.

– Ну и славно. – Магон вновь цокнул языком, похлопал Баалатона по плечу. – День, помнишь? А мы с моим римским другом просто присмотрим за тобой.

И Магон ушел. Прежде чем последовать за ним, молчаливый римлянин, все это время почему-то смотревший в пол, взглянул на Баалатона – так пристально, будто они знакомы; взглянул, сверкнув глазом, над которым поверх шрама вилась черная татуировка – дракон.

Баалатон не находил слов. Сначала смотрел в одну точку, потом закрутил головой по сторонам. Остановил взгляд на Фиве. Та, опережая его вопрос, пожала плечами и сказала:

– Найди ее.

– Что?

– Ты все прекрасно понял, Баалатон. Найди ее, – повторила Фива. – Как будто у тебя еще остались варианты. А я пока попытаюсь понять, что за болезнь тебя поразила. Но, как уже говорила, чувствую, что это не по моей части. Вот почтенные матроны…

– Что ты имеешь в виду?

Фива не ответила.

Да уж, подумал Баалатон, верно Магон отметил про диковинку из страны Медных Барабанов – только не знал, что диковинок у него две. Первую забрал халдей, а вторая сбежала.

Баалатон вздохнул, вновь уселся на сундук.

– Фива, скажи мне, почему боги так несправедливы к нам?

– Справедливы. – Она загремела сосудами с мазями и отварами. – Они многое забирают, но многое дают взамен. Вопрос только, когда – и в каких деньгах.

Стоило Куллеону отойти от купеческого дома, как Магон проговорил, смотря куда-то в сторону:

– Проследи за ним, римлянин. Я честный человек, но у меня есть сомнения насчет его честности. Следуй за ним до завтрашнего дня, а там уж посмотрим, пригодятся ли нам твои варварские мускулы.

– Не командуй мной, старик. Говори не таким тоном.

Магон вскинул руку, продолжил идти. Не останавливаясь, снова потер палец о палец.

– О-хо! Как мы запели. Заметь, не я пришел на порог твоего дома наниматься. Не я попросил образованного человека взять на службу грязного варвара, пусть и с парой блестящих медалей на груди. – Магон бесцеремонно щелкнул пальцем по лику Горгоны. – Давай напомню тебе простое правило, которое у вас в Риме, видимо, ленятся объяснять детям. Кто платит – тот и прав. По крайней мере, в наших с тобой отношениях. Пока плачу я, делаешь, что скажу. Дальше – валяй.

Магон взмахнул руками.

– Я слишком уважаемый человек, римлянин, чтобы бегать за должниками. Тем более – следить за ними. А ты на этой земле – никто.

– Знал бы ты, – сухо процедил Куллеон, гремя доспехом, – кто я на своей земле…

– У себя можешь быть хоть богом.

– Воля богов священна, – отчеканил Куллеон.

– Чудесно. Полностью поддерживаю, – эту фразу Магон будто прожевал. – Повторяю. На своей земле – хоть бог-герой. Тут – никто. Даже меньше чем никто. Сделай дело – я ведь хорошо заплачу. А зачем еще оказываться в таком дурном положении, как ты, если не из-за денег? Так сделай дело, а потом выпей, найди себе хорошую девочку…

– Не все решают деньги, Магон.

– Слишком тянешь «а» в имени, – поправил он. Снова цокнул и потер палец о палец. – Все, дружок. Не моя беда, что у вас деньги, видимо, еще не изобрели.

Если бы не бремя долга, если бы не рвение отмыться от позора, если бы не заключенная с Грутслангом сделка, Куллеон прикончил бы ростовщика Магона на месте. Голыми руками или нет.

Оставалось надеяться, что седой халдей, о котором шептал Грутсланг, – видимо, нахмурился Куллеон, его все же придется отыскать, – окажется не таким заносчивым и сможет без слов понимать язык силы и холодного металла.

Кири думала, что ей станет дурно от яркого солнца, но голова раскалывалась только от звуков, от сотен сказанных тут и там слов, предельно понятных по оттенкам и смыслам. Легкие и нежные бытовые фразы – что, сколько, зачем купить, – и металлические ругательства, и обжигающие замечания в ее адрес. Кири чувствовала на себе взгляды – иначе быть не могло. Переодетая в местную тунику, все равно не выглядела местной, в ней видели брошенный товар.

А то, что плохо лежит, принято забирать.

Кири, каждое мгновение проверяя бусы из красных камушков, наконец вышла к порту. Здесь стало легче – не так шумно, свежо; обдувал, трепал волосы морской ветер. Кири посмотрела по сторонам: у гавани теснились небольшие торговые ларьки и многочисленные мастерские; пахло деревом – его обрубали, стругали, шлифовали. Кири сделалось так спокойно, что она даже не заметила, как кто-то коснулся ее плеча.

Когда надавили сильнее, она резко обернулась, отпрыгнув в сторону.

– Э-ге-гей, – поднял руки смуглый мужчина. Моряк? – Чего же так пугаешься?! Первый раз в городе? Не местная, да? А откуда? Никогда таких не видел…

Кири молчала, просто изучая его взглядом.

– Хотя бы понимаешь, что я говорю?

Вновь вспомнила, чему учил ее Грутсланг. Сказала, донося саму суть слова:

– Да.

– Ну и странный у тебя акцент! Откуда к нам все-таки? Из каких-то диких местечек?

Кири не успела даже подумать, что ответить, – ее крепко обхватили сзади.

– Да хватит с ней уже сюсюкаться, – прохрипел схвативший. – Сам знаешь – делу время…

– Ты вообще умеешь быть любопытным? – тут же скис моряк. – Или тебе интересно только мясо?

– Спасибо, что избавил от ответа, – фыркнул схвативший, попутно зажав рот Кири рукой.

– Прости, – обратился к ней моряк. – Милой беседы у нас не получится. Но мы и так догадываемся, кто ты и зачем здесь, – впрочем, как обычно. Просто не хотим переплачивать, ладно?

Стоявший сзади ослабил хватку, чтобы толкнуть Кири в нужную сторону. Она только этого и ждала. Тут же вырвалась и, размахивая руками, не давая морякам опомниться, побежала куда глаза глядят.

– Ну уж нет, дура! – рявкнул державший ее, кинувшись следом. Второй моряк поступил точно так же.

Кири не замечала, в кого врезается, кто посылает в спину проклятия, а кто пытается остановить, – казалось, город всеми силами стремится убить ее. Чудом не задела кучу ящиков, пронеслась через толпу купцов, только-только вернувшихся из плаванья и с важным видом рассказывающих новые байки толпе зевак. Показалось, оторвалась, но только сбавила скорость – тут же почувствовала, как ее схватили за запястье. Резко затормозив, она чуть не упала.

– Ну все, – прорычал моряк. – Теперь не уйдешь!

Он потянул ее на себя и тут же вскрикнул от боли – хватка ослабла, Кири выскочила, тяжело дыша. Повернулась, увидела мужчину с деревянной балкой в руках – ею он только что ударил моряка по голове. Второй – начавший безобидный разговор – попятился, недоуменно смотря на нового участника погони.

– Убирайтесь, – рявкнул мужчина, переложив балку в другую руку. – Я доходчиво объясняю?

– Да успокойся. – Моряк помог стонущему другу подняться. – Если ты настолько хочешь забрать ее себе, просто сказал бы. Мы бы уступили…

– Я говорю: убирайтесь, – сквозь зубы повторил мужчина, тут же повернувшись к Кири. – А ты иди за мной, если не наобещала этим двум… всякого.

Она не хотела идти и с этим незнакомцем, но старейшины – как же не хватало их советов сейчас! – всегда учили выбирать меньшее из зол.

Дошли до мастерской. В нос ударил уже знакомый запах дерева. Хозяин захлопнул дверь.

Кири осмотрелась: кругом валялись инструменты, доски, бруски; пол был усыпан крупными вьющимися стружками, угловатыми обрубками и мелкими, как песок, опилками; на сундуках стояли простые, без росписи, глиняные сосуды или валялись отрезы плотной ткани. В стране Медных Барабанов не делали ничего подобного, даже сосуды лепили иначе – грубо, подражая творениям бога, которые, по легендам, тот ваял в полном мраке, до того как сгорел, чтобы стать солнцем, – но Кири не удивилась, не замерла от восторга и неожиданности. Грутсланг рассказывал, как мастерят в отдаленных уголках мира самые разные диковинки, что не чета их острым копьям, безвкусным одеждам, скудным бусам.

– Не бойся, – внезапно заговорил мужчина, наконец убирая доску. – Я не собираюсь просить у тебя того же, что они. Да и староват уже…

– Спасибо, – коротко ответила она.

– Мне не важно, кто ты, но я знаю, откуда ты, – усмехнулся он. Кири насторожилась. Заметив это, мужчина добавил: – Говорю же, не бойся.

Он вернулся к инструментам, совсем не обращая внимания на гостью.

– Я видел тебя недавно – когда тот купец вел тебя в город. Я знаю, куда отплывают некоторые корабли и откуда возвращаются. Тот плыл из страны Медных Барабанов – значит, ты оттуда же. Поверь, мне нет дела до диковинных зверушек…

И вот, зазвенело в голове, опять ее назвали так. Кири сделала пару шагов назад, уперлась в большой сундук, чуть не повалив стоявший на нем глиняный кувшин с остатками воды. Мужчина обернулся и на этот раз откровенно рассмеялся. Подошел ближе.

– Говорю же, не бойся. Я просто закончу работу, а потом мы найдем того купца, и я продам тебя ему обратно. И все в выигрыше, отлично придумано? А что это у тебя тут? – Он потянулся к бусам. – Что за камушки? Драгоценные? Твои или купец подарил?

Он коснулся бус. Решил рассмотреть. И Кири сделала единственное, что могла: схватила глиняный кувшин и, замахнувшись, ударила его по голове. Он зашатался, кривыми движениями начал отряхиваться от осколков, и этого мимолетного промедления Кири было достаточно, чтобы скользнуть мимо и выскочить на свежий воздух.

Она не знала, как долго бежала, – помнила только, что бешено оглядывалась, старалась держаться подальше от порта, нигде особо не задерживалась. Долго бы еще бродила, если бы не споткнулась в маленьком, плотно застроенном домами переулке. Ударилась коленками, оперлась ладонями о землю и оглянулась – поняла, что задела умело замаскированный люк; их мужчины делали нечто похожее, чтобы хранить запасы мяса убитых хищников.

Инстинкт потянул Кири вниз, туда, где прошла большая часть ее жизни, под землю. Чувства подсказывали – там безопаснее.

Она с трудом подняла крышку – благо в переулке было безлюдно – и начала осторожно спускаться по широким каменным ступеням. Сделав несколько шагов, задвинула за собой люк. Вздохнула – глаза давно отвыкли от темноты.

Она уже подумала, что ступени ведут в никуда, но тут внизу замерцал слабый свет; снова раздались голоса. Кири остановилась – может, вернуться наверх? – но, помедлив, спустилась до конца.

Здесь тоже были люди, говорили вполголоса. Важно чесали бороды, звенели кошельками. Широкий тоннель тянулся вперед, разветвляясь; вдоль стен виднелись подобия торговых рядов.

Кири молча шла вперед, всматриваясь и вслушиваясь.

– Этот василиск еще не дозрел, – говорил кто-то рядом, доставая из каменного контейнера, погруженного в деревянный ящик с землей, твердое на вид яйцо.

– …мне плевать, что будет с этой птицей и как ей будет больно, – я плачу только за два пера, понятно?!

– …да, три живых человека. Думаете, это большая плата?! Для них – как бы не так! Они кровожадный народ, но в обмен они предлагают такие чудеса, подмешивают кровь с искрами их богов в вино…

– …конечно, я слышал о шепотках в совете ста четырех – их решения всегда мудры, но в этот раз они дали слабину. Взгляните на этих римских выскочек – скоро они начнут портить нам все планы!

Путь освещало пламя ламп, стоявших у торговцев на прилавках или подвешенных к потолку. Кири легким ветром скользила по центральному тоннелю, искала место потише – не осмеливалась свернуть в ответвления.

Наконец нашла. Смогла успокоиться. Не хотела бегать дальше. Оставалось либо отыскать путь назад, к рокоту Медных Барабанов, либо броситься в открытое море, либо услышать подсказки от него. Но он молчал.

Додумать Кири не успела: сильный удар по голове – и мир померк, напоследок вспыхнув лунным серебром.

Фалазар помнил папирусы настолько древние, что те буквально рассыпа́лись в руках, – достать их стоило больших денег и усилий, как казалось тогда, тщетных. Снова и снова попадались витиеватые каскады слов – сплошь мутные иносказания, говорящие не об умудренности древних поэтов, жрецов и философов, а лишь об их косноязычии. Фалазар не нашел ничего сверх ему известного: Драконий Камень откроет путь к иным материям, к миру за гранью фантазии, к воздушной субстанции идей и, как следствие, к прозрению. Как, зачем, какой ценой – так и не смог понять.

Сейчас, когда в голове изредка звучал подсказывающий шипящий голос, все вставало на свои места.

Драконий Камень Фалазар нес с собой. Не трогая руками, словно боясь их запачкать, переложил в плотный мешочек и подвязал к поясу, спрятав под пестрым одеянием.

Выяснил у одного из старых знакомых-торгашей – никогда не питал любви ни к одному старому знакомому в этом городе, – не изменились ли входы в подземные тоннели. Когда тот, радостный, улыбчивый, готовый сколько угодно говорить о том о сем, подтвердил, что всё на своих местах, Фалазар окинул его надменным взглядом. Улыбнуться себе позволил, только когда отвернулся.

Прежде всего Фалазар решил зайти к Фиве – часто заглядывал к ней, блуждая по городу и пытаясь найти ответы на мучившие вопросы, главный из которых – когда потускнеет жемчуг Карфагена? Фалазар верил: Фива способна понять его; звал сестрой, но не по людской крови, а по имперской, благородной и, поговаривали, золотой; по крови великого прошлого, держав, что давно потускнели, но – Фалазар верил! – способны воскреснуть и воссиять, смеясь, вновь. И каждый раз Фива слала его прочь, иногда вежливо, иногда, если оказывалась особо занята, – самыми грубыми словами, шипя проклятия; а он отвечал тем же, стараясь не переусердствовать, ведь это сестра. Когда-нибудь поймет, что неправа.

Фалазар долго топтался возле зелейной лавки, размышляя. Сперва прошел мимо, но вернулся, не в силах справиться с искушением. Фива, только завидев его в дверях, бросила:

– Сгинь, седой халдей, с глаз моих, пока я не наслала на тебя проклятье двенадцати ночных демонов…[37] – Она отвернулась. – Уж не по твоей ли милости я теперь не могу найти лекарство, ломаю голову? Не волей ли твоих мертвых богов, которых ты рьяно молил ночами, проклиная весь Карфаген, Баалатона поразила странная болезнь?

– Сестра, ты ведь понимаешь, я…

– Сгинь, седой халдей! Докажи мне свою мудрость, в которую я перестаю верить с каждым твоим словом.

Фалазар не разозлился – только вздохнул, оплакивая упрямство Фивы и ее слепоту, неспособность увидеть очевидное и признать ошибки.

Грутсланг в голове зашипел, словно засмеявшись.

Теперь же Фалазар спускался по старым широким ступеням под землю – там прятался еще один рынок Карфагена, вросший в саму его плоть, ставший его жилами[38]. Знать бы, появились ли эти тоннели до неугомонных финикийцев или те выкопали их для защиты от ночных хищников, а потом – по порочной привычке – нашли более подходящее применение?

Фалазар презирал потаенный рынок – как и всё в этом глупом городе, по сравнению с сокровищницами гигантов древнего мира и гроша ломаного не стоящем. Но вот странность: именно здесь на Фалазара тонкой бархатной вуалью ниспадало такое спокойствие, что эту клоаку, где совершались десятки грязных и черных сделок, где, дабы не портить лоск Карфагена, торговали людьми и товарами, на которые совет ста четырех наложил запрет, – текстами о темной магии, проклятыми амулетами, одержимыми тварями из далеких земель, – даже хотелось… любить. Иногда. Отчасти. Но теперь – без разницы.

Фалазар понимал, что станет с городом. Знал, что сыграет в этом роль. Но опять – обрывки, опять – метафоры, опять – недосказанность. Самое главное – пророчество, так почему оно все еще не даровано ему в полноте видений? Драконий Камень в его руках уже долго, а в легендах говорилось о переменах после куда более короткого взаимодействия.

– Ты не явил мне пророчество, Грутсланг, говорящий по ту сторону. – Камень ступеньки раскрошился и захрустел под ногами. Фалазар сбавил шаг.

– К чему, когда ты знаешь, чем все обернется? Когда знаешь, что сам приблизишь такой исход? – прошипел голос на краю сознания. Драконий Камень еле заметно нагрелся.

– Я должен знать, чтобы возвестить об этом так, как пророки в священных песнях воспели гибель моего города и крах золотого прошлого…

– Прошлое, пророк, – казалось, Грутсланг смаковал, растягивал шипящие. – Что оно, как не прах под нашими ногами? Леденящее эхо старых богов, мертвые камни замолкнувших городов, труха упокоившихся людей? За что ты так хочешь цепляться – за эти фантомы, с такой легкостью ускользающие из рук? Они ведь никогда больше не затвердеют – не станут ни златом, ни серебром, ни даже крошащейся глиной. Останутся грязью минувших воспоминаний…

Фалазар наконец спустился. Нехотя чуть склонил голову, приветствуя ближайшего торговца и вглядываясь в блики ламп на стенах тоннелей.

– Но я могу понять тебя, пророк, – продолжил Грутсланг. – В этом ты похож на богов – они не способны смотреть вперед, не могут даже задержать свой вездесущий взгляд на здесь и сейчас. Постоянно оборачиваются. Вся вечность для них – один размазанный рассветным солнцем миг прошлого. Да, я могу понять тебя – и я явлю тебе видение, пророк.

Фалазар хмыкнул – пустые разговоры! Все вокруг только и могут, что говорить, говорить! Но вдруг Драконий Камень обжег кожу даже через плотный мешочек, и Фалазар с опозданием понял: полыхает его сознание.