История Тайной канцелярии Петровского времени

После указа 1722 года Тайная канцелярия, с очевидной определенностью, все «интересные» дела выключает из своего ведения. В этом году кн. Мих. Голицын присылает Ушакову колодника, сказавшего «слово и дело». Когда же на допросе выяснилось, что колодник доносит только по «интересному» делу, то Ушаков отправляет его обратно Голицыну, мотивируя это тем, что «ведает он о похищении его императорского величества интересов, и по оному его вопросу к Канцелярии Тайных Дел следованием не подлежит». В ноябре 1724 года Тайная канцелярия шлет в Кабинет «доношение» за подписью Толстого, при котором пересылает дело по челобитью фискала Терского ввиду того, что «о деньгах к Тайной Канцелярии не приличествует». В 1721 году, когда Адмиралтейств-коллегия прислала в Тайную канцелярию «доносительные пункты» с обвинением обер-секретаря Тормасова во взятках, то по определению Тайной канцелярии, за подписями Бутурлина и Ушакова, дело не было принято, «понеже по оным пунктам к тайным делам важности не касается». В 1720 году один солдат сказал «слово и дело» и был прислан в Тайную канцелярию, но она отказалась «следовать» это дело, поскольку, на ее взгляд, в нем «важности не явилось», и солдата отправили обратно. Здесь содержится намек, что Тайная канцелярия занималась только делами тайными с «важностью».

Вопрос о «важности» – вопрос сложный и запутанный. Где, как и когда образовалось выражение «важность», «важное дело», установить трудно; по-видимому, понятия эти вошли в обиход Тайной канцелярии уже в более или менее готовом виде. В 1720 году в определении о посылке одного доношения о «непристойных словах» в Сенат Тайная канцелярия писала, чтобы «оного доношения, кроме Правительствующего Сената, ни обер-секретарю не распечатывать, понеже в нем важность имеется не малая». Из этого уже видно, что понятие «важности» включало в себя дела «против первых двух пунктов» указа 1715 года и что «важность» должна вообще быть строго скрываема от более или менее постороннего взора.

В 1722 году, отсылая Адмиралтейств-коллегии дело о «слове и деле» и колодника с ним, Тайная канцелярия писала: «…Вчерашнего числа из помянутой коллегии в Тайную Канцелярию присылали колодника из матросов Андрея Лебедева и с ним при промемории роспросные его Лебедева речи, где объявлена на капитана Кошелева, да на кап.-лейтенанта Фогенкегеля важная причина… и (этого) принимать в оную канцелярию не подлежит, ибо та коллегия вступила в действо не свое, и матроса обстоятельно распрашивать не надлежало… и не так, чтоб его важность изъяснять». Действовать же надо было по указу 28 апреля 1722 года о говорящих за собой «слово и дело». Далее в письме говорится, что дело по извету матроса Лебедева «Тайная Канцелярия следовать не может, ибо то дело начало возымело не тайно, но многим явно, которым ведать было не подлежало; и роспросные речи присланы в Тайную Канцелярию незапечатаны, просто». Отсылая все обратно, Тайная канцелярия в заключение просит известить ее о том, «что учинено» будет по этому делу в Адмиралтейств-коллегии. Коллегия аккуратно исполняет просьбу, сообщив в январе 1723 года, что извет оказался ложным, а Лебедев казнен.

В 1722 году по вопросу дачи справки по делу о злоумышлении на царя Ушаков велит секретарю Топильскому дать справку так, чтобы не говорить в ней о сущности дела вследствие его важности. Тогда же Тайная канцелярия в определении своем делает замечание Св. Синоду, который принялся выяснять подробности по одному «важному» делу, что ему «расспрашивать не надлежало» «о следовании таковых важных слов». В 1723 году Тайная канцелярия уже определенно «главному магистрату имеет предосуждение», а бурмистрам грозит «учинением наказания» «за такую продерзость», что в допросах своих по извету они «самую важность открыли, чего весьма чинить им не подлежало». Наконец, в январе 1725 года в протоколе есть запись о том, что в ответ на указ Сената о присылке непосредственно по требованиям генерал-фискала всех дел Тайной канцелярии ему на просмотр Тайная канцелярия возражает, что у нее есть «государственные важные секретные вершеные дела приличные к первым двум пунктам» и «таковых вершеных и невершеных дел к генералу фискалу Тайная Канцелярия отдавать не смеет, понеже о секрете и о важности оных многим ведать не подлежит», от чего «может не без вредности государственной быть». Толстой в одном письме 1724 года к Ушакову упоминает, что «важные» дела, бывшие в тот момент в Тайной канцелярии, – это дело новгородское и дело Санина; оба они касались вопроса об оскорблении чести Его Царского Величества.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что к делам «важным» относились все дела «против первых двух пунктов» и что тайна была непременным условием ведения этих дел, поскольку если важность делалась всем явной, то от этого могла произойти «государственная вредность». Едва ли дальнейшие поиски могут привести к более точному выяснению понятия «важности». Надо полагать, что за термином этим не было вполне определенного значения; понятие о важности было, видимо, шатко. Но, во всяком случае, ясно, что к 1723–1725 годам все дела по преступлениям государственным (не случайным и бессознательным) входили в категорию «важных», причем «важность» и «тайность» всегда и неизбежно должны были сопутствовать друг другу. Итак, дела «интересные» из ведения Тайной канцелярии вымывались, а «важные» дела «против первых двух пунктов» присылались в нее, так сказать, «обычаем». Это до указа от 28 апреля 1722 года время от времени приводило к недоразумениям. Петербургский генерал-полицмейстер Девиер, в чье ведение часто попадали колодники по «слову и делу», порой впадал в затруднение, что делать с ними дальше. Как раз в день указа 1722 года, 28 апреля, он пишет Толстому письмо, в котором говорит: «…и о тех (то есть о говорящих за собой “слово и дело”. – В. В.), куды их ныне отсылать, требовали от вашей милости известия, но токмо того известия и поныне не получили: а оные колодники и по их оговорам другие держатся под караулом… Того ради вас, моего государя, прошу, дабы меня уведомить: вышеозначенных колодников и по тем делам оговоренных людей, також которые и впредь за собой будут сказывать Его Императорского Величества слово, в С.-Петербурге к следованию к кому отсылать…» Итак, вопрос, что называется, назрел; довольствоваться обычаем стало трудно; по совпадению, указ в подтверждение установившегося обычая состоялся в тот же день, и Толстой на письмо Девиера, уже имея указ, отвечает: «…И на оное Вашему Превосходительству предъявляю: таких колодников изволите отсылать в С.-Петербурге в Тайную Канцелярию, а в Москве – в Преображенский Приказ».

Так был окончательно решен вопрос. С 28 апреля 1722 года Тайная канцелярия уже имела своей прямой обязанностью следовать дела по «слову и делу»; к этому же времени она отклонилась от дел «интересных». Дела случайные теперь в нее почти не попадали, и Тайная канцелярия быстро приобрела облик учреждения, ведавшего исключительно государственные преступления. В следующем году она уже ревниво следит за своим исключительным правом следования по «делам государственным», разделяя их только с Преображенской канцелярией. Когда в 1723 году главный магистрат и ратуша Старой Русы осмелились сами допрашивать по поводу сказанного «слова и дела», Тайная канцелярия в определении за подписью Ушакова написала: «…бурмистры вступили не в свое действо… и в расспросе… самую важность явно открыли, чего чинить весьма им не подлежало», за что «Тайная Канцелярия главному магистрату имеет предосуждение», а помянутым бурмистрам обещано было «за такую продерзость наказание». Так устанавливалась компетенция петровской Тайной канцелярии.

В 1720 году Тайная канцелярия сообщала, что все дела, кроме суздальского и кикинского, «вершены по Уложению второй главы и по военному артикулу третьей главы по 19-му и по 20-му артикулам». Таким образом, уже в конце 1720 года Тайная канцелярия опиралась как на правовые нормы на вторую главу Уложения и параграфы воинских артикулов; мы уже видели, что это ничуть не исключало указов царя по конкретным случаям, решавших дело помимо Уложения. Отметим, однако, что – хотя бы в общей идее только – Тайная канцелярия кладет все-таки в основу своих действий правовые нормы.

Конечно, эти нормы действуют не в самом процессе, а единственно при наложении наказания. Вторая глава Уложения в этом смысле дать ничего не может; если там намечены двумя-тремя чрезвычайно общими штрихами процессуальные нормы, то даже в этих общих штрихах они совершенно не годятся для Тайной канцелярии; в воинских артикулах процессуальная сторона не сильнее. Весьма вероятно, что на обращение Тайной канцелярии к Уложению и артикулам, пусть даже в незначительных пределах, повлияли многочисленные указы Петра о решении то того, то другого дела «по Уложению». Как бы то ни было, с 1722 года ссылки на Уложение в приговорах весьма часты, а в делах более мелких, менее важных, о которых не доводилось до сведения Петра, можно сказать, постоянны. Иногда (значительно реже) решение выносилось с опорой на статьи воинских артикулов.

Впрочем, нормы Уложения и артикулов применялись на практике очень растяжимо и часто совершенно отвергались, что по тем временам отнюдь не считалось предосудительным уклонением от законного пути. Например, в 1723 году в одном определении читаем: «…по уложенью второй главы семидесятая статьи надлежало было ему учинить смертную казнь, отсечь голову, а по мнению генерала-майора Ушакова смертной казни ему Корноухову не чинить… а вместо смертной казни… быть ему тамо (в земляной тюрьме. – В. В.) неисходно»; этот приговор вошел в силу после того, как Толстой высказал «согласное» с Ушаковым мнение. Приходившие в голову «министрам» разного рода, иногда весьма субъективные соображения, видимо, считались вполне уместными; эти соображения приводились обычно в тексте «определений». По поводу присланного в 1721 году из Малороссии монаха и его видений было решено, что все это «плутовство» и «его ложному плутовству верить не мало не подлежит»; монаха присудили к вечной ссылке в монастырь Архангелогородской губернии. В 1723 году Тайная канцелярия определяет по поводу малоросса, сказавшего непристойные слова по адресу монаршей особы, что, хотя два свидетеля показали его невиновность в отношении царя, «без наказания отпустить той вины невозможно для того, что никакой персоны такими непотребными словами бранить не надлежит»; малоросса приговорили «бить нещадно батогами». Здесь уже Тайная канцелярия вводит свою собственную уголовную норму – наказание за брань вообще. По поводу доноса («слова и дела») одного уже приговоренного к смерти колодника Тайная канцелярия определяет не задерживать ввиду этого его казни и не докладывать царю, «понеже он… может и часто такие бездельные доношения подавать, продолжая жизнь свою». По поводу доноса на некоего Муравщика в определении написано: «…в пятом розыску и с огня говорил, что тех слов он никогда не говаривал, а свидетели стоят в первых своих словах», то есть обвиняют; Тайная канцелярия почему-то верит именно свидетелям и ссылает так и не признавшего вину Муравщика «в дальние города в работу».

Так нередко личное усмотрение главенствовало над законом установленными нормами – правда, весьма несовершенными. Есть намек, что иногда при этом стремились руководствоваться «прежде бывшими примерами». Ушаков в письме Толстому в 1721 году, касаясь одного раскольничьего дела, ссылался на «прежние у нас примеры», когда раскольники были «отсыланы в Невский и Соловецкий монастырь для исправления».

Таким образом, поначалу деятельность Тайной канцелярии не нормировалась никакими законодательными актами; да этого и не могло быть, коль скоро это было учреждение для исполнения поручений. Однако не проходит трех лет, как она уже считает своею обязанностью опираться на правовой базис; впрочем, надо признать, постоянное отклонение от норм продолжало господствовать в ее практике.

Среди государственных учреждений Тайная канцелярия занимала высокое место. Лишь по отношению к Сенату Тайная канцелярия находилась в прямо подчиненном положении: это видно уже из того, что Сенат служил для нее непосредственной апелляционной инстанцией. Он рассматривал жалобы на Тайную канцелярию; к нему же Тайная канцелярия посылала те дела, которые сама по каким-либо обстоятельствам не осмеливалась решать.

Некоторая подчиненность в отношении к Сенату установилась с самого возникновения Тайной канцелярии. Еще в марте 1718 года, когда она была учреждением, занятым почти целиком следствием по царевичеву делу, все приговоры по этому делу чинил Сенат; обычно сенаторы съезжались в помещение Тайной канцелярии и выслушивали здесь выписки по розыскам. Таким образом, с самого возникновения Тайной канцелярии Сенат стал над ней, но, с другой стороны, как раз в это самое время император принимал весьма деятельное участие в ее работе, что едва ли допускало над Тайной канцелярией еще какое-либо начальство. Вероятно, этим можно объяснить, что до 1720 года Тайная канцелярия всегда обращается к Сенату только по непосредственному указу царя; да и в 1720 году она отправила в Сенат дело особого рода, и это скорее было дипломатическим шагом в сложных обстоятельствах, чем демонстрацией подчиненности: некий подьячий по фамилии Орлов, сказав за собой «слово и дело», обвинил во взятках и всяческих беззаконных потворствах дьяков Преображенского приказа и самого кн. Ромодановского. Произведя об этом «следование», приведшее к полному обелению и Ромодановского, и дьяков, Тайная канцелярия учинила только «мнение» и все дело послала для окончательного решения в Сенат; здесь с ее мнением согласились, и был прислан указ: доносителю «учинить вместо натуральной смерти политическую».

Не имелась ли тут, ввиду щекотливости дела, затрагивающего такого человека, как кн. Ромодановский, возможность устраниться и снять с себя ответственность за всякие возможные недоразумения, прикрывшись сенатским решением? На это предположение можно возразить тем, что в том же 1720 году Сенат также принял решение по делу о подьячем Курзанцеве, следовавшееся в Тайной канцелярии, – однако это произошло в силу прямого указа Петра, и никакого выражения формальной подчиненности тут искать нельзя. Лишь в декабре 1721 года Петр именным указом по частному делу ставит Тайную канцелярию под начало Сената, а к 1724 году отношения этих двух учреждений, по-видимому, перешли в более или менее постоянную форму подчинения и некоторого даже контроля со стороны Сената – по крайней мере, Сенат указом своим от 26 февраля 1724 года требует от Тайной канцелярии «доношения» о числе колодников и «за чем кто держится и для чего оным решение не учинено». Уже с 1723 года (а может быть, и ранее) Тайная канцелярия была обязана отправлять Сенату «месячные репорты» и ежемесячно посылать счетные выписки в сенатскую ревизион-контору.

В 1725 году Сенат выразил желание, чтобы «по требованию генерал-фискала» Тайная канцелярия отправляла ему все свои дела, «не требуя о том из Сената указа»; в этом видна попытка полностью подмять под себя Тайную канцелярию. Однако тут Сенат получил отпор – в «доношении» Тайной канцелярии говорится, что она никак «отдавать не смеет важные секретные дела, приличные к первым двум пунктам», почему и требует о том указа из Сената; был ли этот ответный указ, установить не пришлось; дела Тайной канцелярии, однако, в руки генерал-фискала не попали. Обратим внимание, что, несмотря на явный протест, Тайная канцелярия заканчивает «доношение» тем, что ждет указа, то есть как бы только представляет свои соображения, а уж там как Сенат распорядится.

Итак, Сенат не только остается апелляционной инстанцией, но до известной степени начинает даже контролировать деятельность Тайной канцелярии; все это, по-видимому, окончательно закрепляется в 1724–1725 годах. Необходимо заметить, что как раз в это время Тайная канцелярия начала очень тяготить, как увидим ниже, ее первенствующего министра П. А. Толстого, и он стал предпринимать попытки сложить с себя полномочия.

Найти точно установленные и определенно формулированные отношения между Сенатом и Тайной канцелярией едва ли возможно. Однако можно сказать, что со второй половины 1718 по 1720 год подчиненное положение Тайной канцелярии по разным причинам почти не было выражено, но позднее оно начинает приобретать все более очевидную форму; возможно, это облегчается ясным уже в начале 1724 года желанием Толстого сбыть Тайную канцелярию с рук.

Кабинет Его Величества во времена Петра Великого не представлял собой учреждения, достаточно сформировавшегося, будучи как бы действительно личным кабинетом Петра, откуда выходили царевы указы и распоряжения. По отношению к Кабинету Тайная канцелярия являлась учреждением низшим, подчиненным, и ее связь с Кабинетом осуществлялась в форме «доношений». При этом много дел поступало в Тайную канцелярию из Кабинета – «от двора Его Величества». Возможно, этим их отношения и ограничивались.

«Доношениями» сносилась Тайная канцелярия также с Вышним судом и Св. Синодом, но при этом была от них абсолютно независима.

Довольно сложны были отношения Тайной канцелярии и Преображенской канцелярии (или Преображенского приказа, как это учреждение преимущественно именовалось в царствование Петра); ведь в огромной области государственных преступлений компетенции и сферы деятельности Преображенской и Тайной канцелярий – формально, по крайней мере, – были совсем не разграничены. Дела направлялись в одну или другую канцелярию только по соображению различных, чисто внешних, удобств «следования». Тайная канцелярия не прочь даже была при случае отделываться от мелких дел – «посредственных», по терминологии Ушакова, – передавая их Преображенскому приказу при первом удобном случае.

В приведенном в пятой главе «экстракте» из дел, поданном в мае 1722 года Петру, есть следующий вопрос, поставленный царю министрами: «Ежели в Тайную Канцелярию будут подавать доношения о здоровье Императорского Величества, о бунте, о измене, и по таковым доношениям следовать ли или оные отсылать в Преображенский Приказ?» Петр оставил его без ответа; это служит косвенным подтверждением неразделения компетенций этих двух учреждений: вопрос решался всегда для каждого отдельного случая, по различным чисто практическим соображениям.

Есть одно указание, что Тайная канцелярия могла считаться выше по рангу, чем Преображенский приказ: когда в 1720 году возникла жалоба на Преображенский приказ, то апелляционной инстанцией по указу Петра стала Тайная канцелярия.

Отношения Тайной канцелярии с коллегиями, в общем, были отношениями равных и независимых друг от друга учреждений: обычно переписка шла «премориями»; иногда же, когда возникала некоторая пикировка, то обе стороны начинали прибегать к указам. Видимо, Тайная канцелярия не считала себя вправе касаться деятельности коллегий – поэтому в одном случае, когда оказывается, что в деле имеется жалоба на Юстиц-коллегию, она передает его на рассуждение Сената. Однажды, впрочем, Тайная канцелярия прочла длинную нотацию Адмиралтейств-коллегии за то, что та «вступила в действо не свое», и в несколько раздраженном тоне разъясняет коллегии указ от 28 апреля 1722 года.

Из вышеизложенного обозрения отношений Тайной канцелярии с прочими государственными учреждениями Петровского времени выясняется, что в российской иерархии только одно из них стояло выше, чем она. Это – Сенат; все остальные учреждения или были равны Тайной канцелярии, или находились под ней; и, во всяком случае, только от Сената (и частично от Кабинета) зависела Тайная канцелярия хотя бы сколько-нибудь; в отношении всех других учреждений она, наравне с коллегиями, сохраняла полную независимость.