Кавказская война. Том 2. Ермоловское время

Койхосро Гуриели, третий сын владетельного князя Георгия, с самого детства, по обычаям страны, предназначался к занятию важного духовного сана шемокмедского епископа и получил самое лучшее по тогдашнему времени образование: он говорил на многих языках и читал в подлиннике латинских и греческих классиков, что в стране, подобной Гурии, было чрезвычайной редкостью. Но пылкий, страстный характер Койхосро скоро, однако, отклонил его от предназначенного ему жизненного пути. Не чувствуя влечения к монашеству, он, уже посвященный в дьяконы, сложил с себя духовный сан и стал одним из блестящих политических деятелей своей страны в смутное время конца прошедшего столетия, когда Гурия признавала еще над собою власть Турции, а Турция опустошала и грабила край без всякой пощады.

По смерти владетеля Гурии Симона (преемника Георгия) законным наследником остался трехлетний сын его, Мамий. Пользуясь его малолетством, беспокойные дядья его, братья Койхосро, Вахтанг и Леван, попеременно захватывали власть в свои руки, наполняя страну ужасами междоусобия. Койхосро Гуриели, уже тогда известный своим умом и силой характера, заступился за малолетнего владетеля, выгнал Вахтанга в Турцию, смирил Левана и при ничтожных средствах сумел водворить порядок и спокойствие в стране, где в продолжение многих веков царило одно только право сильного. Эта темная сила, вконец губившая родину, олицетворялась в мятежных моуравах, князьях и сильных азнаурах, которые, запершись в свои заоблачные крепкие замки, предавались разбойничьему образу жизни.

На Аджарском хребте, отделявшем Гурию от турецких владений, поныне множество развалин старых замков и крепостей – Асканы, Ликауров, Байлети и других. Пустыми стоят теперь эти разбойничьи вертепы; рука времени довершила то, чего не сделали люди: рассыпались стенные зубцы, стены башен треснули, в расселинах выросли деревья и плющ своим изумрудным ковром покрыл развалины – могильные памятники прошлого. Человек давно уже не живет здесь, и лишь ящерицы да змеи, “злые, но, быть может, менее зловредные и ядовитые творения, чем прежние обитатели этих замков”, выползают из своих нор, да ворон, сидя на вершине башни, каркает еще, как будто жалуясь, что нет ему теперь уже прежней кровавой пищи, что не выбрасывают из замков трупов – обычных жертв насилия и вероломства, своды подземелий пробиты все тем же неумолимым временем, и луч солнца свободно входит туда, где сидели в цепях истомленные узники или назначенные в продажу для турецких гаремов красавицы…

Но тоща, в конце минувшего века, развалины были еще полны жизни, и из этих-то логовищ владетели замков выезжали на дороги с целыми шайками, грабили жителей и, забирая в плен красивейших женщин, девушек и мальчиков, продавали их в Турцию. Этот постыдный торг обратился наконец в постоянный и прибыльнейший промысел. Не только люди, чуждые друг другу по крови, но даже родственники перестали ценить священные узы, связывавшие их,– муж жену, отец дочь, брат сестру влекли на невольничий рынок и продавали пограничным туркам.

Койхосро не мог оставаться равнодушным зрителем такого глубокого падения родины и сумел обуздать своевольных разбойников-князей. Поныне памятна в стране борьба, которую вел Койхосро против двух злейших врагов порядка, двух моуравов: асканского – Давида Асатиани и ланчут-ского – Забуедиля Жардония.

Народное предание облекло падение Асканы легендарным ореолом, и в этой легенде рисуются в ярких чертах и характер Койхосро, и состояние в тогдашней Гурии нравов.

Построенный в глубоком ущелье, на отвесной скале, Асканский замок по выгодному местоположению более других крепостей представлял собою надежный оплот и притон для разбойников. В нем, после буйно проведенной молодости, доживал свой век старый Давид Асатиани, окруженный толпой своих родных, таких же своевольных и непокорных, как он сам, и всяких людей, отверженных родиной, укрывавшихся здесь от преследования закона.

Много мер было предпринято со стороны Койхосро, чтобы истребить Аскану, но все они были безуспешны, а от этого только умножалось число приверженцев Асатиани. Склонить его на мир, заставить добровольно отказаться от разбойничьей жизни нечего было и думать, и напрасно Койхосро засылал людей, предлагая старому Давиду сдать его неприступную крепость, чтобы получить взамен ее лучшие поместья Гурии. Гордый и надменный владелец замка упрямо отвергал все предложения. Уверенный, что в стенах древней Асканы он непобедим и не имеет надобности в чужом покровительстве, Асатиани не хотел отдаться без боя в руки того человека, к которому питал непримиримую ненависть, А между тем и оставить Асатиани в том положении, в которое поставили его смуты края и междоусобные раздоры князей, было еще менее возможно. Тогда Койхосро решился прибегнуть к помощи измены и предательства. К этому-то событию и относится легендарное сказание об Аскане.

“В одну из тех минут,– говорит оно,– когда азиатский вельможа с патриархальной торжественностью решает политические дела и вопросы под открытым небом, среди беспечного и праздного народа, Койхосро завел речь об Аскане.

– Я подожду еще немного,– говорил он,– посмотрю, что будет дальше, но если дела не изменятся к лучшему, то клянусь гробом отца моего истребить в ней всех, а старого Асатиани велю сжечь живого.

– Стоит ли этот зверь, чтобы о нем так много беспокоиться,– ответил один из присутствующих.– Пусть живет себе на скалах, как коршун, пока голова его не скатится с утесов. Нам следует только окружить Аскану, пресечь к ней все сообщения – и делу будет конец.

– Крепость была окружена шесть недель,– возразил Койхосро,– и мы ничего не выиграли. Давид жил себе, как живал всегда, а людей моих отправлял на тот свет десятками; в крепости есть подземные ходы, и для него все равно, хоть век сиди под стенами Асканы. Да и дело не в Аскане, нужно только вытянуть оттуда самого Асатиани. Истребить негодяя не грешно перед Богом, и я для общего блага готов пожертвовать собою, лишь бы достичь той цели, от которой ожидаю счастливой будущности для Гурии.

– Жизнь твоя нужна для всех,– прервал его старый Беридзе,– но жизнь такая, как моя, нужна очень немногим. Я стар, стою у дверей гроба. Скажи, что надо сделать, и за мной остановки не будет. Но об одном прошу: если меня убьют, не оставь жену и детей; ты знаешь – я беден.

Койхосро озабоченно и угрюмо посмотрел на говорившего.

– Фамилия Беридзе, фамилия древнейших азнауров Гурии,– сказал он,– издревле отличалась преданностью владельческому дому, и я это вижу теперь на деле. Семейство твое отныне будет моим семейством, но ты сам иди и приготовься на все, что я от тебя потребую.

Смутно почувствовал старый Беридзе, какую именно службу потребует от него Койхосро. Страшно и бесчестно казалось ему быть предателем Давида, с которым вместе они проводили первые дни своей беспечной молодости. Только к рассвету забылся он мимолетным сном, но и во сне воспоминания говорили ему о прошедшем, о дружбе с Асатиани.

Утром он пошел к Койхосро. Там застал он князя Т. Д., приехавшего в ночь на совещание с правителем по тому же делу. Беридзе, привыкший с юных лет уважать обычаи родины, был неприятно изумлен, не хотел поверить, чтобы князь Т.Д., некогда усыновивший Асатиани, мог изменить вековечным и святым обязанностям этого духовного родства. Но дело говорило само за себя. Подавив тяжелое чувство, Беридзе выслушал, что ему нужно делать, молча накинул на плечи бурку, закрыл лицо башлыком и отправился в путь с несколькими из своих товарищей.

Была темная ночь, когда путники приблизились к ущелью, где жил Асатиани, и стал осторожно спускаться по скалам и утесам к реке, шумевшей у обрывов Асканы. Как змеи подползли они к замку и залегли за каменьями. Никто не видел и не слышал их прихода. На рассвете Беридзе один поднялся на скалу и огласил окрестность громким криком. Но в крепости все еще спали, одно только эхо повторило оклик и перекатом отдалось по горам смутным, зловещим гулом. Беридзе стало страшно, он замолчал и плотно завернулся в бурку. Вот уже солнце поднялось из-за гор, и на крепостной стене стали появляться вооруженные люди. Беридзе стоял у всех на виду.

– Кто ты? – окликнули его из крепости.

– Божар Беридзе. Скажите Давиду Асатиани, что я безоружный, хочу его видеть. Бояться ему нечего; я один, а вас при нем целые сотни.

– От кого ты прислан?

– От князя Т.Д.

Прошло несколько минут, и в воротах неприступного замка показался сам Асатиани.

– Что тебе нужно, Божар? – спросил он, видимо ни на одну минуту не покидая осторожности.– Если ты хочешь погубить меня, то это труд, который не даст тебе покоя и в могиле. Ремесло, за которое ты взялся, приятель, тяжело и недостойно тебя, если ты только не забыл нашу молодость.

– Давид!– ответил Беридзе,– В роду моем не было предателей. Тридцать лет, как мы расстались с тобой, и вот ты живешь на этих скалах между орлами, а я, по-старому, все еще рыскаю на коне по лесам и полям моей родины.

– Зачем ты пришел ко мне?

– По просьбе князя, усыновившего тебя. Я пришел сказать, что он, как отец, принимает к сердцу твою ссору с родиной и желает видеть в своем Асатиани доброго азнаура, верного слугу отечества. Кроме того, я бы сказал тебе много, но отсюда говорить неудобно. Сойди, мы потолкуем наедине, а если боишься, возьми людей и оружие.

– Ни тебя, ни твоего владетеля еще никогда не боялись Асатиани,– гордо ответил Давид на коварные слова старого друга.– Один из предков моих построил эту крепость, и она после смерти моего отца досталась мне, также, как и ему, от предков. От меня она перейдет к моему наследнику. Следовательно, если меня и не станет на свете, для всех вас пользы не много. Замок будут защищать до тех пор, пока существует хотя один Асатиани.

Оба они замолчали. Асатиани вернулся домой.

Глубокая тишина царствовала повсюду, и только доносился по ветру отдаленный гул речки, бешено бившейся по обрывам и скалам в глубокой пропасти. Вдали виднелись сходившиеся тени пирамидальных горных вершин, из-за которых выходило блестящее солнце.

– Помнишь ли ты мой сон, который я вчера рассказывал тебе?– говорил Асатиани, обращаясь к жене,– Взгляни в ущелье, на тень, что падает правее реки. Не имеет ли она поразительного сходства с тем черным крестом, который снился мне на прошлой неделе? И это место назначено мне для свидания! Неужели там ждет меня измена? Неужели тот, кто усыновил меня, решится быть виновником моей гибели?

Томимые предчувствием, жена и дети не хотели отпускать его, но он, полный веры в самого себя, покорный судьбе, вышел из крепости и стал спускаться в ущелье. Там встретил его Беридзе.

– А где же князь Т. Д.? – спросил у него Асатиани.

– Князь будет сию минуту, а между тем мы поговорим с тобою вон там,– и он указал рукою на огромный камень, свалившийся с гор на дорогу. Молча они отправились туда, но едва Давид поднялся на обломок скалы, как грянул выстрел, и, пораженный смертельной пулей, старик свалился с утеса на то самое место, где тень образовала собою черный крест.

Падая, Асатиани успел, однако же, выстрелить из пистолета и тяжко ранил Божара.

В крепости слышали выстрелы. Из замка бросились вниз вооруженные люди. Но прежде чем они успели сойти, Беридзе скрылся; Койхосро и князь Т. Д., приехавшие также к замку и издали видевшие эту сцену, по первому выстрелу поскакали на место убийства, но там все было пусто и тихо, как за день перед тем, и лишь лужа свежей запекшейся крови указывала место, где совершилось предательство… Смертельно раненного Асатиани уже умчали в крепость.

Удачное начало обещало успех. Койхосро предполагал, что Аскана, лишившись главного своего предводителя, не представит ему серьезного сопротивления, и немедленно кинулся на приступ, но он был отбит,– торжество победы осталось все-таки за умирающим Асатиани. Но крепость не праздновала свою победу; в тот же день, к вечеру, изнеможенный смертельной раной, измученный душевными тревогами, старый Асатиани умер, заклиная детей и родственников защищать его Аскану.

Но час Асканы уже приближался. Старик, передавая детям все, что ему принадлежало при жизни, не мог передать им своего ума и опытности, а они одни в течение сорока лет только и поддерживали грозную славу Асканы, заставлявшую трепетать его родину. Понимали это и люди, окружавшие Асатиани, и, предвидя неизбежную гибель себе, если останутся в стенах Асканы, рассеялись, кто в Турцию, кто по полям своей родины, и Асатиани остались со слабыми и ненадежными силами. Койхосро, избегая потери людей, предлагал сыновьям покойного Давида сдать ему крепость, но все предложения его были, как и прежде, отвергнуты: потомки Асатиани опасались мучительной казни.

Тогда Койхосро решился овладеть Асканой посредством внезапного нападения. И вот однажды, на самом рассвете, с несколькими десятками отважных гурийцев он бросился на приступ и быстро, по ступеням, выбитым в скале, поднялся на крепостные стены. Перекаты беспрерывных выстрелов не умолкали почти до заката солнца, но потом вдруг все затихло, точно в крепости не осталось более ни одной живой души. А спустя немного и Аскана, вся закрытая до того пеленой порохового дыма, показалась на просветлевшем небосклоне как бы уходящей с грешной земли в волнах пламени: она пала, как падает окровавленный разбойник на сцене своей буйной и беззаветной жизни, в толпе себе подобных…

Беридзе, виновник успеха, не дожил до радостной вести; он умер накануне падения Асканы, и умер, “благословляя щедроты и милости к себе Койхосро”. Так говорит легенда.

Вслед за Асканой пал и Ланчутский замок, а вместе с тем прекратились и все беспорядки, тревожившие край.

Койхосро стал грозой беспокойных азнауров. Так еще до вступления Мамия в наследственное управление страной, в Гурии, благодаря энергии Койхосро, наступило спокойствие, и страна отдохнула от долго тяготевших над нею бедствий. Во времена Цицианова Мамий вступил под покровительство России, и тогда Койхосро, отличенный русским правительством, получил чин полковника. С этим-то энергичным человеком и приходилось теперь иметь дело Пузыревскому.

Итак, арест главных вожаков имеретинских волнений и бегство князя Абашидзе в замок Койхосро перенесли центр действий в Гурию и вовлекли в дело замечательнейшего человека этой страны. Обстоятельства усложнялись. А между тем, по внешности, по первому впечатлению, могло казаться совершенно иное, и сам Пузыревский поддался успокоительному действию окружавшей его тишины. Действительно, в марте 1820 года и в Имеретии и в сопредельной с ней Мингрелии было все так смирно, что он нашел возможным уведомить Вельяминова, что “тишина Имеретии и покорность ее жителей удостоверяют его, что последние слишком напуганы выдумками о его строгости”; при этом он прибавлял, что проводит все время в беседах с имеретинами, разъясняя им “попечение о них начальства и то благоустройство земли, которое последует, когда правительство уверится в доверии к себе народа”. “Имеретины,– писал он далее,– соглашаются, что теперешний способ их жизни, степень просвещения, хлебопашество и ремесла не соответствуют народу, озаренному христианской верой. Они желают училищ, желают устройства и тем заставляют меня обратить начальническое внимание на образование сей земли. В этих предположениях будут затруднения, даже препятствия, но постоянный ход к предначертанной цели преодолеет все, и страна, угнетаемая невежеством, лишенная от набегов турок христианской нравственности, нищая от лени и жадности князей и духовенства, будучи богата дарами природы, под защитой законов, озаренная необходимыми познаниями, утешит попечительное начальство своим благодействием”.

Очевидно, Пузыревский, одушевляемый такими добрыми намерениями, не придавал особенного значения смуте, затеянной князем Абашидзе, и послал ему предложение явиться с повинной головой. Но Абашидзе наотрез отказался. Отказался и влиятельный Койхосро выдать изменника. Можно думать, что Пузыревский не ожидал и этого; он был поражен и обижен. Есть сведения, что он до этих событий водил с Койхосро дружбу и уважал его ум и достоинства. Но теперь все переменилось: Пузыревский настаивал на истреблении Койхосро, “как известного разбойника, не стоящего пощады”, и просил разрешения внезапно напасть на замок Шемокмеди, чтобы уничтожить “гнездо и шайку Койхосро”. “Под предлогом исправления дорог и карантинов,– писал он Вельяминову,– я введу в Гурию войска по частям, и до последней минуты никто не будет знать о настоящей цели”. Затем решено было потребовать Койхосро на объяснения, и так как он, вероятно, не явится, то это и может послужить законным предлогом для действия против него оружием.

Действительно, девятого апреля Койхосро потребован был в Кутаис и, конечно, не явился. Тогда Пузыревский тринадцатого числа внезапно подступил к Шемокмеди и, остановив войска в отдалении, сам, с небольшим конвоем, отправился в укрепленный замок Койхосро. Но он нашел его покинутым и узнал только, что Койхосро находится неподалеку, в какой-то деревушке. На возвратном пути к отряду неожиданно стряслась над Пузыревским беда, которая сразу опрокинула все составленные до того расчеты и обострила до последней крайности все дело.

Спускаясь с горы по густому лесу, Пузыревский встретил трех гурийцев.

– Где Койхосро? – спросил он их. В ответ грянуло три выстрела, и Пузыревский, смертельно раненный в бок, упал с лошади; из бывших с ним конвойных казаков один был также ранен и потом побит кинжалами, а другой казак и офицер схвачены в плен и доставлены к Койхосро, который будто бы подарил убийце Пузыревского ружье и саблю. Отряд, стоявший под горою, слышал выстрелы, но не посмел броситься в лес и отступил к Озургетам. Так передает дело официальное донесение. Но есть частные сведения, в ином свете представляющие катастрофу. Говорят, ничего похожего на засаду не было, но что Пузыревский, расспрашивая пятнадцатилетнего мальчика о местопребывании Койхосро, ударил его плетью за то, что тот стал отговариваться незнанием, и юноша, не стерпев обиды, выхватил из чехла ружье – и положил его на месте. Теперь положительно известно также, что Койхосро не принимал никакого участия в убийстве Пузыревского и, напротив, был огорчен смертью человека, которого привык уважать, тем более что ему самому смерть эта ничего доброго не обещала. Но в то время вся вина преступления пала на одного Койхосро. Встревоженный смертью Пузыревского, он не решался возвратиться в свой замок, хотя и не предпринимал ничего враждебного против русских. Но уже и этого было достаточно; нашлись люди, которые постарались выставить поведение Койхосро явным доказательством его принадлежности к возмутителям, и сам Мамий, всем обязанный Койхосро, но давно уже тяготившийся влиянием умного дяди, первый представил его в этом свете перед Ермоловым.

А обстоятельства, между тем, все усложнялись. Когда известие о смерти Пузыревского дошло до Озургет, подполковник Згорельский, стоявший там с двумя ротами Мингрельского полка, при двух орудиях, вопреки советам владетеля тотчас двинулся на Шемокмеди, чтобы выручить тело Пузыревского и освободить захваченного в плен офицера. Это был тот самый Згорельский, который, под командой еще Несветаева, выдвинулся в 1809 году в знаменитом трехдневном бою с персиянами под Амамлами, Беканом и Гумри. В то время Згорельский был майором Саратовского полка, но с тех пор военная карьера его подвигалась вперед не особенно быстро. Ермолов застал его еще подполковником, исправлявшим обязанности дежурного штаб-офицера Грузинского корпуса. “Не должен был я сомневаться ни в способности, ни в храбрости его,– говорит Ермолов в своих записках,– ибо на подполковнике видел орден св. Владимира 3-ей степени, и оказанный им подвиг описан был великолепно”. И он представил его в командиры одного из кавказских полков. Но действия Згорельского в Имеретии объяснили Ермолову, почему он так долго оставался в тени.

В ночь на пятнадцатое апреля Згорельский прибыл в селение Чахатауры и, оставив здесь для поддержания своих сообщений сильный пост от двух рот сорок четвертого егерского полка, под командой подпоручика Клугена, двинулся дальше. От Озургет до Шемокмеди только семь верст, но на третьей версте дорога углубляется в дремучий лес, который тянется уже сплошь до подошвы Шемокмедской горы, омываемой речкой Бзуджи, глубокой и быстрой, через которую устроен был постоянный мост. В этом лесу, в пяти верстах от замка, Згорельский дал себя окружить сильному неприятелю. Пробиваясь штыками, отряд дошел наконец до подошвы высокой горы, на которой стоял замок Койхосро. Но там он нашел мост через реку уничтоженным, а между тем приближалась ночь, и переходить с боем глубокую, быструю речку вброд Згорельский не решился. Всю ночь шла перестрелка, а наутро Згорельский увидел весь противоположный берег в завалах и засеках, которые надо было брать штурмом. Не считая себя достаточно сильным, чтобы справиться с этими препятствиями, он начал отступать к Озургетам. Но едва отряд, теснимый на каждом шагу мятежниками, дошел до Марани, как вслед за ним туда же явились три унтер-офицера и двадцать рядовых с Чахатаурского поста и сообщили, что пост взят неприятелем.

Действительно, восемнадцатого апреля, в то самое время, как отряд Згорельского отступал от Шемокмеди, некто Давид Эристав, собрав большую шайку, напал на Чахата-уры. Пост этот не только не был укреплен, а даже, как можно предположить, не был и оберегаем с должной бдительностью. Подпоручик Клуген заперся с горстью людей в деревянном магазине и там защищался. Но когда строение охвачено было пламенем, команда бросилась вон и попала в руки мятежников. Клуген, раненный пулею, упал и был схвачен в плен. Большинство солдат перебито, больные, лежавшие в лазарете, вырезаны, до двадцати человек схвачено в плен, а остальные, пробившись штыками, рассеялись по лесу и кое-как успели добраться до Марани.