Первое дело Еремея

Он машинально шагнул к обрыву. Другой шаг, третий. Стоп. Что-то здесь не так.

Еремей закусил губу – не по-детски, а до крови. Боль отрезвила.

– Стойте! – крикнул он и удивился своему голосу. Слышно было словно со стороны, и кричал не семинарист, а совсем маленький мальчик. – Стойте, здесь нельзя подходить к реке.

– Вы уверены, мастер Еремей? – почтительно спросил богатырь Боррис. – Ближайший брод в двух днях пути.

– Уверен, – Еремей постарался, чтобы и голос звучал уверенно. Он чувствовал, да, действительно чувствовал опасность. Но что за опасность, сказать не мог.

Стражи остановились, взяли клосей под уздцы.

А вдруг его, Еремея, путает Нечистый? Заставляет идти в обход, теряя время, теряя силы? Да и не известно, что там, на другом броде, а ведь здесь – картинка, загляденье, покой.

Из тайги на противоположном, пологом берегу выскочил олень, низкорослый, с длинной косматой шерстью. За ним бежали волки. Два волка. Для оленя и два слишком много. Не из-за волков ли он, Еремей, встревожился? Но для богатыря два волка – это два удара копьём. Это ему, семинаристу, волки кажутся страшными чудищами.

Олень большими прыжками несся к реке. Переберётся через речку, а там, глядишь, и спасётся.

Не перебрался. Тихая, зеркальная гладь превратилась в бурный водоворот. Олень закричал, и крик его, пронзительный, тоскливый настолько напоминал женский, что сердце сжалось, а потом забилось вдвое быстрее.

– Снапшер! – воскликнул Боррис.

Да, это был снапшер. Не очень большой, хотя это отсюда, издалека. А там, внизу, по другому.

Олень ещё раз крикнул, коротко, безнадежно – и исчез в глубине. Волки, поджав хвосты, метнулись назад, в тайгу.

Минуту в отряде царило молчание. Что снапшеру копья и мечи, зубочистки.

– Я никогда не слышал, чтобы снапшеры водились в Юкке, – Боррис старался говорить спокойно, но бусинки пота на висках выдавали волнение. – Так далеко к северу они, по-моему, вообще прежде не встречались.

– Если бы мы попытались перейти Юкку здесь, то… – начал было страж Шалси.

– То олень, наверное, остался бы жив. А мы – нет. Мастер Еремей, куда нам следует идти, вверх или вниз по течению? – Боррис просил так, словно полностью полагался на семинариста. Нет. Он не словно полагался, он действительно полагался на Еремея.

Юноша замер, прислушиваясь.

Хотел бы он быть так уверен в себе, как в нём уверены стражи…

Река, длинная, прихотливая Юкка предстала перед внутренним взором. Он в самом деле видит или все это – игра воображение?

Видение мелькнуло и исчезло.

– Вверх, – Еремей постарался говорить буднично, просто. – Нам нужно идти вверх. На два дня пути.

Стражи границы очень, очень спешили, но никто и не подумал усомниться в верности решения мастера Еремея.

Караван двинулся на восток.

3

Туман был порождением самой земли. Густой и плотный, он стелился понизу, не доставая клосю и до колена, но укрывал землю полностью. Не видно, куда ступать. Умные животные шли медленно, осторожно, неровен час угодить копытом в ямку. Если медленно – не беда, успеет вытащить, но если на бегу – плохо.

По счастью, ямки, норки, камни попадались редко. Пусть и дальше будет так.

Еремей соскочил с клося. Теперь он часть пути шёл пешим, благо из-за тумана скорость продвижения каравана сравнялась со скоростью человеческого шага.

Пользы от тумана, конечно, никакого, но роптать на стихию глупо. Какая есть, такая есть.

Где клосю по колено, человеку по пояс, даже и выше. Он шёл в тумане, а казалось – плывёт. Шёл, подражая клосю и стражам – те тоже время от времени разминались. Сначала следовало опустить ногу, удостоверится, что земля ровная, и лишь затем переносить на неё вес. Первые шаги выходили медлительными, неуклюжими, но затем появилась сноровка, и Еремей шёл немногим медленнее ходьбы обычной. Зато шаг получался крадущийся, бесшумный. Богатырь Боррис говорил, что разведчику туман – лучший учитель. Отчего ж не поучиться, если представился случай? Может, и пригодится.

Учился Еремей не только искусству крадущихся шагов. Здесь, в тумане проснулось чувство предвидения преград. Однажды он за сто шагов обнаружил снежную гидру. Богатырь остановил клося, остановился и весь отряд. Для хорошо одетого человека снежная гидра не опасна, но беззащитные ноги клося могут пострадать от жгучих щупалец-стрекалок. Боррис опустил на лицо вязаную маску, надел прочные перчатки из кожи змееглава, и с мечом в руке осторожно пошёл вперёд.

Щупальца взметнулись из тумана, пытаясь оплести, поразить добычу. Для гидры человек всего лишь добыча, наподобие куропатки или ледового кролика. Да не каждую добычу переваришь, все-таки богатырь не кролик. Острый меч рубил щупальца, словно траву. Затем весь отряд долго собирал веточки, и Боррис развёл костёр – всем кострам костёр. Обычно костёр стражей границ неприметный, бездымный, чтобы и пищу приготовить, и согреться, и себя не выдать, да и валежника извести поменьше, но сейчас жгли от души. Если не выжечь землю, то спустя луну вместо одной гидры из порубленных щупалец образуется целое сплетение, втрое, впятеро больше прежнего. Поэтому стражи тщательно собирали обрывки плоти снежной гидры и бросали в огонь. Искать их в тумане было трудно, и потому вокруг раскидали горящие ветки – чтобы выжгло основательно, если какой кусочек и пропустили, всё равно сгорит.

Гидра – тварь неразумная, не знает ни зла, ни добра, и уничтожали её без ожесточения. Будь она в стороне – прошли бы мимо, но гидра расположилась на тропе. Оставь сейчас, следующий путник мог бы угодить в её объятия. Чистить тропу – одна из задач стража границы, и потому они провели полдня, оставили после себя черную плешь, но Боррис поступить иначе просто не мог.

Второй случай был попроще – северный альбатрос летел в вышине, и Еремею удалось овладеть сознанием птицы. Всего на несколько секунд, но удалось – он увидел с высоты и отряд, и поредевшую тайгу, и реку в стороне, и холмы у горизонта. А горизонт был далеко, очень далеко!

Контакт с альбатросом длился недолго – птица, почувствовав чужое присутствие в мозгу, поставила блок, и Еремей потерял связь. Но всё же она была, связь, несомненно была! Получается, упражнения шли на пользу. Кончено, его успехи мизерны по сравнению с тем, что может Вениамин Голощёков. Голощёков овладевал сознанием практически всех существ и подчинял их своей воле совершенно. Птичьего блока он бы просто не заметил, настолько сильна его ментальная сила. Порой Голощёков, шутки ради, глазами мыши подглядывал за однокорытниками, а потом изображал сеанс ясновидения – давно, три зимы назад. Сейчас Голощёков стал серьёзнее, пустяками не забавляется.

Стражи к способностям Еремея отнеслись, как к должному. Казалось, иного они от семинариста и не ждали. В глазах суровых стражей границы он был не навязанным попутчиком, не обузой, а очень ценным человеком, и обращались с ним они даже не как с равным, а как со страшим. Еремей понимал, что здесь не его заслуга, а священников, с которыми стражам границы приходилось иметь дело прежде. То, что он учуял снапшера и снежную гидру для них, в отличие от самого Еремея, было само собой разумеющимся.

Ответственность давила, но, к удивлению Еремея, ещё и наполняла силой, уверенностью. Возможно, размышлял Еремей, это происходит оттого, что верившие ему люди отдавали, делегировали свою ментальную силу? И чем больше людей доверились тебе, тем больше и твоя ментальная сила? Хорошо бы посоветоваться с наставниками, но наставники остались в Монастыре. Хотя Настоятель Дормидонт говорил, что знание, добытое самим, ценнее знания, полученного от другого.

Путешествие протекало спокойно. Кроме снапшера и снежной гидры, никаких других помех не встретилось. Перейдя Юкку вброд выше по течению, они затем вернулись на прежний путь, потеряв три с половиною дня. Ещё полдня заняло происшествие с гидрой. Но считать дни – пустое. Путешествий без задержек не бывает никогда, так, по крайней мере, утверждает богатырь Боррис. Что-нибудь да задержит. По счастью, задержки у них были ненамеренные, вызванные силами природы. И снапшер, и гидра сами по себе не добры и не злы, они вне этих понятий. В отличие от лемутов, сознательно избравших путь зла. Но лемуты редко заходят так далеко на север, они любят юг. Владения Тёмных мастеров тоже далеко на юге. Но предаваться покою не след, путь пройден только тогда, когда сделан последний шаг.

И вот в двух днях пути от Но-Ома землю вновь устлал туман, и два дня превратились в четыре. Хорошо, что туман низкий, а поднимись он выше клося? Пришлось бы становиться лагерем и ждать изменения погоды. Порой, говорил богатырь Боррис, туман длится и пять, и шесть дней. А сейчас ничего. Сейчас терпимо.

Еремей и терпел. Терпел и учился. В хорошую погоду он даже правил клосем, но сейчас, в тумане, благоразумно отказался от роли первого всадника. Благоразумие – тоже ценное приобретение.

Сегодня они все-таки должны дойти до Но-Ома. Если, конечно, ничего не случится. А многое случается именно рядом с целью. Боррис объясняет это следующим: у порога дома человеку свойственно расслабиться, потерять бдительность. Ведь мыслями, в собственном воображении, он уже дошёл. И ещё – враги человека встречаются и в тайге, но больше всего их бродит поблизости от жилья. В тайге человек бывает редко, и грозят ему больше те, кому всё равно, какова будет добыча, человек так человек, олень, так олень, вроде давешнего снапшера. А у жилья человека подстерегают те, кому нужен именно человек, кто приспособился к охоте на человека, изучил его привычки и повадки, умеет и затаиться от человека, и напасть со спины. И, наконец, слуги нечистого. Им тоже нет особого резона ждать жертву там, где она бывает раз в год, да и не каждый год. В караванах идут закаленные богатыри, их запросто не возьмёшь. У поселений же куда проще подстеречь человека обыкновенного, слабого, нестойкого, которого можно либо уничтожить, либо склонить к службе Нечистому.

Все это Боррис рассказывал во время кратких минут между вечерней трапезой и сном. Остальное время стражи говорили редко, предпочитая обмениваться знаками – свернуть с тропы, идти медленнее, смотреть по правую руку смотреть по левую руку. Молчание не даёт услышать себя врагу, и острота слуха в тишине сохраняется.

И обычного слуха, и внутреннего. В Монастыре, что ни говори, много лишних слов произносится. Отвлекает, не даёт сосредоточиться.

Еремей поймал себя на том, что он и рад отвлечься. Вот оно, то самое предпороговое расслабление. Они ещё не пришли, ещё далеко не пришли.

Смутное беспокойство встревожило душу. Он попробовал мысленно нащупать источник тревоги. Нет, ничего. Маленькие, закрытые сознания всякой мелочи, мышей, куропаток. Для него закрытые. Возможно, ему бы и удалось проникнуть в сознание мыши, но для этого требовалось остановить караван. Терять время ради попытки выведать что-нибудь у мышки-норушки не хотелось, что она может знать, мышка-норушка? Её враги не всегда враги человека. Полярная лисица вводит мышку в дикий ужас, а многие слуги нечистого ей, мышке, безразличны. Вот рэт-лемуты, те опасны и людям, и мышам. Да, эти вонючие длинномордые мутанты с удовольствием лакомятся мышатинкой. Но так далеко на север они, рэт-лемуты, не заходили.

Беспокойство не исчезало. Что с того, что не заходили? Не заходили, не заходили, да и зашли. Появились же в Юкке снапшеры!

Он ещё раз ощупал окрестности.

Беда была не в том, что он чувствовал. Тревожило то, что он, возможно, чего-то не чувствовал. Или кого-то, опасного и злого.

Еремей тронул плечо Борриса, показал знаком, что нужно сделать привал.

Тот остановил клося. Идущие позади стражи молча окружили Еремея. Таков порядок – если грозит опасность, священник должен быть защищён. Еремей хоть и семинарист, но представлял собою главную ценность каравана.