Детство

– Но то ерунда, Федул Иваныч! Жив, руки целы, глаза зорки – так уже рад до беспамятству! Проживу!

Мастер улыбается через силу и кивает.

– Ну а ты? – Ён смотрит на меня, – Давай я с врачом переговорю, тебя потом на выздоровление к себе…

– Не надо, дяденька Федул Иваныч! – Я ажно руками отмахиваюся, – Сразу всплывёт, что я бегунок от мастера, а ён такого наговорил полиции, что мало не преступником окажуся!

– Я думаю, что после такой трагедии полиция пойдёт навстречу, – Мастер настроен решительно, аждно напружинился весь.

– Федул Иваныч! Сбегу! Вот ей-ей сбегу! Ну что полиция сделает-то? По закону они должны мастеру меня вернуть, понимаете? А я туда не хочу, вот хучь убейте! Пусть сто глаз соседских присматривать будет за мной, ан всё равно – тошно жить-то будет под взглядами ненавистными.

– А Хитровка, – Перевожу дух, – то знамо дело, не мёд и мёд, но я-то не с нищими гужуюся и не с разбойниками. Земляки мои костромские на заработках, ну и я при них. На еду и ночлег заработать – ну вот легко получается, ей-ей! А тама и осмотрюсь, можа приткнусь куда получше.

– Без документов-то? – Видно, что Федул Иваныч возражает уже скорее для порядку, – Не тяжко так жить?

– А! – Машу рукой, – Позже сделаю, есть возможности. Многие так живут, безпашпортными, и ништо!

– А нога? Здоровье-то что?

– Хорошо всё! Через две недели должны гипс снять, – Стучу себя по уложенной в камень ноге, – и вроде как всё хорошо. Дохтура говорят даже, что и хромоты может не остаться.

– Но это, канешно, именно что может, – Кошуся на Мишку краем глаз, – но ходить нормально смогу, уже хорошо.

– И то верно, – Бледно улыбается мастер, – но смотри, если передумаешь, то буду рад видеть тебя.

Посидели, значица, да и попрощалися с мастером. А сами, значица, в палату не торопимся. На тёплышке-то оно получше, чем в промахоренной палате.

Говорим о всяком-разном, да я кошуся на соседнюю скамеечку, где два болящих с шахматами разложились. Пожилые такие мущщины, на крысок учёных похожи, что на ярмарках трюки разные выделывают. Из бывших канцеляристов, сошки мелкой из духовного сословия – издали то видно. На Хитровке таких полнёхонько – спиваются, да и на дно. Всякого люда хватает, из всех сословий, насмотрелси!

Енти до самого дна не дошли ещё, но рядышком, значица. Иначе не здеся бы лечились, а среди господ. Ну или что вернее – дома. Кошуся, значица, потому, что понятна мне игра. Слабо играют, до уровня третьего юношеского не дотягивают. Два хода ещё, и линейный мат[50 - Мат на крайних вертикалях (горизонталях), который ставится тяжёлыми фигурами (двумя ладьями, ладьёй и ферзём, двумя ферзями).] тому, что слева.

Вот опять всплыло в голове, а что, где… вот же ж!

– Мат вам, Порфирий Модестович! – Донеслося до меня, когда мы подошли к двери. Иль послышалось? Вот же ж!

Глава 15

– Ну-с, присаживайтесь, молодой человек, – Дохтур в пенсне, чернявый и носатый, показал рукой на низенькую широкую лежанку, стоящую прямо под открытым окном. Я уселся и солнце со всем летним жаром влупило мне в сощуренные глаза, – посмотрим, что там у нас с ногой.

– У меня! – Опасливо поправляю дохтура Иосиф Давыдыча, пытаяся спрятать ногу под кушетку, – Я это… не давал согласия, чтоб нога вашей стала.

Помощник дохтура, молодой скубент явно из духовного сословия, фыркает странно, а дохтур щурит весело глаза.

– Не давал, значит? – Переспросил ён.

– Не… а то знаю я вас! У кого другого ноги отрезайте для богачей. Я окромя рук, ног да головы, другого богачества не имею. А! Ишшо тулупчик!

– Договорились, – Дохтур странно дёрнул плечами, закрыв лицо бумажками.

– Честно-честно?

– Слово! На ваши руки-ноги, голову и кхм… тулупчик не претендую.

Протягиваю руку, чтоб скрепить договор, значица, и Иосиф Давыдыч пожимает её, странно корча лицо.

– Нарочно не придумаешь, – Говорит скубент, – История будет иметь определённый успех!

Присев чуть, скубент ловко срезал гипс с ноги, и увиденное мне не понравилося.

– Как у мертвяка! Цвет синюшный и опрела вся!

– Всё хорошо, – Рассеянно ответствовал дохтур, оглядывая ногу через очёчки, – Насколько я могу судить, кость срослась нормально, даже удивительно. А кожа – мелочь, недельки через две в норму придёт.

– Здоровски! – Настроение подскочило ажно до небес, – А то я когда вылез из-под трупов, кость так торчала, что ажно страшно было – ну как отрежут?

– Торчала? Кость? Молодой человек, вы ничего не путаете?

– Чего путать-то? – Я малость даже обиделся, – Память всегда хорошей была! Соображалка-то, она по-всякому бывало, а память хорошая, не жалуюся!

– Н-да, – Дохтур встал и снова уселся за стол, – удивительно даже, какой крепкий организм! Всё, казалось бы, против… и на те вам! Благополучное выздоровление. Кто пациенту перелом обрабатывал?

Чудной дохтур! Сам спросил, сам в бумажках и посмотрел.

– Мефодиев? Так-так! Ну-с, молодой человек, наступите осторожно на ногу… что чувствуете?

– Ногу. Ишшо как живот бурчит.

Дохтур, чудной, снова прячет лицо за бумагами, а скубент фыркает, чисто лошадь. А ишшо из духовного сословия!

– Боли нет? Тянущего ощущения?

– Чего? А… нетути, только наступать немного страшно – кажется всё, что нога как сосулька по весне, ломкая.

– Это пройдёт, – Усмехнулся дохтур, делая какие пометки пером, – Месяцок поберегитесь, а потом снова сможете бегать, прыгать, танцевать.

– Играть на скрипке, – Вырвалося у меня странное.

– Играть на скрипке, – Кивнул Иосиф Давыдычь, – А что, молодой человек, вы умеете играть на скрипке?

В голосе удивление, чёрные большие глаза как-то по-новому оглядели меня.

– Не знаю, раньше не мог. А теперя, значит, смогу?!

– Идите, – Махнул рукой дохтур, снова прикрыв лицо бумагами. Милосердная сестричка, приведшая меня и стоявшая всё это время истуканом у двери, тронула за плечо.

– Какой интересный молодой человек! – Услыхал я, пока дверь закрывалася.

– Полон народ русский талантов, их бы…