С одной стороны, его можно назвать приятелем, несмотря на всю разницу в возрасте. Добрый, порядочный, хороший друг, и пожалуй – хороший человек.
С другой – такие вот приятные во всех отношениях люди, которые ни разу не обидели никого лично, но не отказываются от доходов с имения, где ещё папенькой поставлен управляющий, выжимающий из крестьян все соки. А сам он просто не вникает… не хочет вникать. Грубые материи.
Отсюда, наверное, и вся та ностальгия по ушедшей Эпохе. От таких вот людей, приятных во всех отношениях, умных и образованных, которые были деликатны с прислугой, никого не обижали, и в сравнению с которыми представители более низких сословий не выдерживали никакого сравнения.
Глядя на прислуживающего нам лакея Савельича, с его серебряными бакенбардами и важным, генеральским видом; на Евгения Ильича и восьмилетнего Илью, я думал о конце Эпохи, которую потом будут идеализировать и воспевать.
О том, что нужно будет непременно вести записи, и что возможно, я когда-нибудь напишу книгу об этих днях, и назову её как-нибудь интересно и не без пафоса. Например "На пороге Катастрофы".
О том, что История учит нас тому, что никого и ничему не учит! А ещё о том, что она развивается по спирали…
Глава 8
Житиё моё, часть вторая
– Слыхал?! – выскочив из-за прилавка и схватив меня за руку, вместо приветствия выпалил букинист, – Война! С германцем!
Вцепившись в мою руку, Илья говорил и говорил, и как-то так получалось, что война в его речах представлялась занятием необыкновенно возвышенным и патриотичным, оздоравливающим Нацию и укрепляющим Государство. Не знаю как, но букинист ухитрялся произносить эти слова с заглавных букв. Лицо его дышит тем благонамеренным патриотическим восторгом, возражать которому не очень-то и хочется.
Пробрало даже меня, и подхваченные ненароком мурашки чужого патриотизма принялись отплясывать "русскую" вдоль позвоночного столба. Знаю ведь… ан нет, всё одно не сразу отпустило, и я успел хапнуть чужих горячечных видений.
По его блестящим от возбуждения глазам и несколько несвязной, но несомненно патриотической речи, было совершенно ясно, что видит Илья исключительно героику происходящего. Враг подл и коварен, но труслив, а наши – сплошь Герои и храбрецы, а сама война должна кончиться не более чем за три-четыре месяца.
В его представлениях, вываленных на меня в самые короткие сроки, война походила на смесь парада и учений, где суровые русские воины с благородными лицами идут в полный рост. Иногда они очень красиво падают, но остальные Русские Герои ещё теснее смыкают свои ряды, кричат ура и штыковой атакой выбивают засевшего в крепости подлого врага.
Потом – парад, смотр, награждение героев, и где-то очень далеко рыдающая мать-старушка, у которой непременно осталось ещё несколько сыновей, и которым теперь – необыкновенный почёт и уважение от Мира за то, что они родственники Павшего Героя. И все пути им теперь открыты!
– … а потом, брат, – фамильярничает мужчина, вцепившись мне в предплечье и горячечно дыша в лицо испокон века нечищеной пастью и патриотизмом, – заживём!
– Это да… – согласно прогудел тощий Ипполит Валерьянович – разночинец, обладающий удивительно густым басом и не менее удивительным самомнением. На Сухаревке он один из признанных политологов, умеет толково и доходчиво объяснить всю внешнюю и внутреннюю политику, делая весьма уверенные прогнозы. А чуть погодя – объяснить, почему они не сбылись и что мы все неправильно поняли Суть.
– Проливы! – он многозначительно поднял вверх указательный палец и встал, не шевелясь. Думается мне, что в такие мгновения Ипполит Валерьянович мнится себе фигурой величественной, благородной и несколько трагической. Из тех, кого не слишком ценят при жизни, но стоит телу остыть, как сразу ахают "Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало[25 - Николай Некрасов. Памяти Добролюбова]!"
… но мне он более всего напоминает суслика, вставшего на задние лапки у своей норки.
Среди букинистов тем временем разгорелась жаркая дискуссия о Проливах, и единственное, в чём были согласны все – надо брать! Разнились только мнения в способах захвата, ну и в количестве возвращаемых земель.
– … это предопределено! – надрывался фальцетом один из любителей "на грош пятаков", мнящий себя истинным коллекционером, – Предопределено! Самим Богом Империи Российской суждено править миром!
– … пора вернуть утраченные земли! – в тон ему гудел Ипполит Валерьянович, и по разговорам становилось ясно, что претендует он, ни много ни мало, на все земли, которые когда-то накрывала тень Восточной Римской Империи. Как минимум.
На багровом лице патриота воинственно подпрыгивала волосатая бородавка. Он большой поклонник идей Панславизма, и видит славян исключительно под благой сенью Матушки России. Для их же блага, разумеется.
– … в орбите, – кивал Савва Логгинович, отстаивая исключительное право Российской Империи определять судьбы прочих славян и всех соседних народов, – исключительно в орбите! Молдаване, право слово – что за народ?! Недоразумение какое-то!
Повертевшись на Сухаревке и везде слыша одно и тоже, я невольно поучаствовал в нескольких патриотических диспутах, парочку из которых можно было бы назвать скорее небольшими импровизированными митингами. Спорить с разгорячёнными людьми не стал, да и смысл…
Противостояние Антанты и Тройственного Союза в газетной риторике длится не первый год, и в коллективном бессознательном уже давно проросла идея неизбежности столкновения. Статьи, обсуждения экономистов и юристов, военных и политиков, обывателей и Церкви.
Постепенно риторика менялась, и хотя пресса не писала ещё о неизбежности войны, но идея "Мы" и "Они" набирала обороты месяц от месяца. Не думаю, что врали вовсе уж много, но однобокая подача одних фактов и замалчивание других привело к тому, что общество стало видеть войну не просто неизбежной, но – справедливой!
Много позже они прозреют, а пока…
… протолкавшись, я отправился прочь, не заработав ни копейки. Какая уж там работа…
Думал было сразу пойти домой, но состояние у меня взбудораженное, да и понимание историчности момента упорно сверлит разгорячённую голову. Народу на улицах ещё рано, всё больше спешащие на рынок домохозяйки и прислуга, но даже эта своеобразная публика дышит патриотизмом и национализмом, обсуждая не цены на рынке, а политику, проливы и Наших Бравых Героев.
Дворники под присмотром полицейских снимают вывески с немецкими фамилиями и названиями, которые хоть сколько-нибудь пристрастный человек может заподозрить в "иностранщине".
– Живее шевелитесь! – рявкает полицейский офицер, задирая голову наверх, где дворник на пару с приказчиком снимают вывеску, – Да что ж вы…
Привлекать внимание полиции не стал и прошёл мимо, остро жалея об отсутствии хотя бы плохонького фотоаппарата. Понятно, что потом в архивах можно будет найти всё и немножечко больше, но когда это потом настанет, и сколько времени на это придётся угрохать, боюсь даже представлять. До оцифровки ещё очень и очень далеко.
Кое-где заколачивают витрины – от греха… Я так понимаю, прежде всего те, где иностранщина выведена прямо на стекле сусальным золотом. А то патриотизм, он такой… не всегда созидательный.
Пошатался по улицам, впитывая впечатления, но довольно-таки быстро нахапался впечатлений так, что голова начал гудеть, обещая мигрень, если её носитель не одумается.
– Передозировка сенсорики, – бурчу вслух, сверяясь с часами. Рано… но деваться некуда, и я отправился домой с гудящей головой.
– Война, а?! – встретил меня папенька, светящийся от радости и излучающий оптимизм вперемешку с запахом свежего алкоголя. Так-то по утрам он не пьёт, но если повод имеется, то может и тяпнуть. А сегодня ни одна собака не упрекнёт… ещё один повод для радости!
– Война, – покорно соглашаюсь с ним.
– Ну-с… – Юрий Сергеевич потёр руки, – Глафира, поторопи девочек к завтраку!
Я отговорился было, что уже позавтракал, но папенька неумолим как Рок и усадил меня за стол.
– Совместная трапеза, – не совсем понятно выразился он. Хм… считает этот день праздничным? Похоже на то.
– Наконец-то сбудется вековечная мечта русского народа о Проливах! – витийствовал он, дирижируя вилкой и жмурясь от нахлынувших эмоций, – Это день, дети, когда-нибудь будут отмечать как праздник, как начало войны, которая принесла нам Величие!
– Что, Алексей Юрьевич, – внезапно сменил он тему, обратившись ко мне по имени отчеству, что делает всегда, когда хочет подчеркнуть важность своих слов, – небось думаешь на войну сбежать?
Я кисло улыбаюсь, потому что как иначе реагировать на такое, даже не знаю… Но папенька воспринимает это так, как ему удобно и гулко хохочет, запрокидывая голову и промокая платком выступившие слёзы. В такие минуты он почти красив, этакое олицетворение Дворянства.
– Смотри! – он грозит мне пальцем, – Не вздумай!
– Понимаю… – папеньку внезапно пробивает на ностальгию, – сам таким был! Ох, каким сорванцом я был…
Несколько минут мы слушаем одну из историй о детстве дражайшего родителя, только что с неизвестными ранее подробностями. Ну, как обычно.
– Война… – взгляд Любы затуманивается романтикой и желанием замужества – так, что почти уверен, будто вижу в её глазах мелькающие фотокарточки бравых военных, увешанных орденами, и Она, ради которой все эти ордена и зарабатывались.
– Я сестрой милосердия пойду, – непосредственно заявляет Нина, – корпию щипать!
После завтрака отец ушёл на службу, а чуть погодя и сёстры убежали к каким-то своим знакомым, оставшимся на лето в городе. Я отправился к себе в комнату и повалился на заправленную кровать как был, в одежде.
В голове роятся безрадостные мысли, безумно тяжело видеть всю эту военную вакханалию и знать, чем это всё закончится…