Пепельные сны

Василий П.

ПЕПЕЛЬНЫЕ СНЫ

Пролог

Сначала была тишина.

Не та, что приходит после грозы или темной ночи,

а иная – первозданная, слепая,

как будто весь мир был отвергнут и забыт.

Как будто сама суть звука покинула реальность.

Я не помню, где все началось – или когда.

Только как открыла глаза – и небо было серым,

а кости – черными,

и ветер знал обо мне больше, чем я сама.

Сквозь сломанные города я шла,

через корни, проросшие сквозь бетон,

через стекло, что больше не отражает лиц,

через улицы, что были когда-то именами,

а теперь – линиями в пыли.

Я шла не потому что знала дорогу.

Я шла, потому что стоять – значило умереть снова.

И даже смерть в этом мире – не то, чем была прежде.

Остались следы.

Шепот в стенах, тени под языком,

страницы, что не пишутся, но помнят.

Они зовут. Они тянут. Они смотрят.

Мир умер. Но не ушел.

Он просто стал другим.

Он впитал все, что мы когда-то строили,

и выплюнул наружу в форме кошмара.

Иногда мне кажется,

что я слышу его дыхание.

Медленное, гниющее,

как дыхание чудовища под кожей неба.

Я – часть его.

Я – тень, идущая сквозь пепел.

Я – память, что не забыть.

Я – забытая.

Но даже забытые несут в себе свет.

Пусть тусклый, пусть рваный, пусть лживый.

Я не ищу спасения.

Я ищу следы того, кем мы были.

Потому что даже в разложении – есть красота.

Вступление. Мир после слов

Когда-то здесь были города. Теперь – тени. Стекло вросло в землю, башни осели, как старики, перед своими могилами. Ветер несет обрывки мыслей, записанных на бумаге, которая не успела истлеть.

Я не знаю, сколько мне лет. Может, мне сто. Может, десять. Я – не последняя. Но я стала одной из тех, кто еще помнит, как звучит тишина. Настоящая. Не та, что перед бурей. Та, что после всего. Люди исчезли. Не сразу. Болезнь пришла, как забытая молитва. Молча, без крика, без войн. Кто-то думал – это кара. Кто-то – перезагрузка. А кто-то просто не успел сказать «прощай». Я не была там, когда все началось. Но я хожу по их следам. Я ищу слова, которые остались. Вот дом. Обвалившаяся крыша, на стенах мох. Внутри – детская кукла, накрытая пеплом. Я сажусь рядом, словно это алтарь.

– Ты помнишь? – спрашиваю я.

Конечно, она не отвечает. Но в ее молчании есть что-то, что я понимаю. Иногда я нахожу дневники. Люди писали, пока могли. Пока не боялись слов. Сегодня я нашла один в библиотеке. Переплет был объят ржавчиной. На первой странице – только одно:

«Если ты это читаешь, значит, ты уже выжил дольше, чем я. Добро пожаловать в тишину».

Я иду дальше. Мир мертв. Но в мертвом мире тоже есть дыхание.

Фрагмент 1. Записка в прахе

Я не жду ничего. И все же – нахожу. Ближе к закату я увидела здание, стоящее на полпути между городом и лесом. Оно напоминало школу. Надпись над входом давно выцвела, буквы выпали, словно вставная челюсть. Я вошла. Пыль здесь была не просто пылью – она стала частью здания. На полу следы. Детские. Давние. Как если бы кто-то ушел отсюда, оставляя за собой остатки шагов, будто хотел, чтобы его нашли.

Я прошла вглубь, осторожно, как будто не хотела разбудить стены. На одном из столов лежал сверток, завернутый в старую рубашку. Под ней – бумага. Настоящая, шуршащая, ломкая. Я развернула. Письмо. Написанное детской рукой:

«Меня зовут Л. Если ты читаешь это – может, ты не болеешь. Не забывай, пожалуйста, что люди были добрые. Даже если в нас была болезнь – она не отняла у нас душу. Просто мы испугались. Все боятся. Я тоже боялся. Но я прятался здесь, в классе, и мама говорила: бойся и иди. Только иди. Всегда. Пожалуйста, если ты увидишь синюю птицу – скажи ей, что я скучаю».

Я перечитала это трижды. И почему-то заплакала. Не громко. Просто позволила глазам сделать то, что давно забыли. Боль не живет в сердце, она живет в памяти. А память – это то, что делает нас людьми. Даже если все люди исчезли. Снаружи ветер перевернул пластиковую бутылку. Она каталась по асфальту, словно смеясь. Я села на порог здания и положила письмо в карман. Оно будет жить во мне, пока я жива. Где-то в небе пролетела птица. Не синяя. Но я все равно прошептала: «Он скучает».

Я ушла из школы на рассвете. Небо было мутным, как грязное стекло. Воздух пах пеплом и дождем. К полудню я наткнулась на здание, которое, кажется, когда-то было медпунктом. На вывеске – стертые буквы: «…НИЦА». Внутри пахло железом, плесенью и чем-то иным… чем-то, что не хотело быть забытой. Я нашла еще дневник в выдвижном ящике стола. Обложка серая, на ней засохшие пятна. Кровь? Страницы были плотно исписаны, и почерк был взрослый, резкий, как будто каждая строка была написана с отчаянием.

«Это не болезнь. Это было решение. Мы выбрали, и оно сожрало нас. Боялись не заразиться, а помнить. Первых прививали ложью, следующих – страхом. Мы жгли книги, а потом людей. Прости нас, если ты читаешь это. Или не прощай. Я бы не простил». На следующей странице: «Дети верили, что все это просто сон. Мы поддерживали иллюзию. А потом они исчезли первыми. Не от болезни. От одиночества».

Я перечитала это и почувствовала, как земля подо мной дрожит. Не в буквальном смысле, а внутри. Два письма. Одно – детское, полное надежды. Другое – взрослое, сожженное виной. Оба настоящие. Оба ложные? Я не знаю. Может, истина – это не то, что было, а то, что осталось. Я сижу в этом разрушенном медпункте, среди ржавых кушеток и потекших потолков. Сижу и слушаю. Мир молчит. Но это молчание – громче любой проповеди. И я понимаю, даже среди руин у каждого – своя правда. А мне остается только идти. И помнить все, что я прочла.

Я вышла из медпункта и пошла по разбитому асфальту, не думая ни о чем. Лишь звук собственных шагов сопровождал меня, глухой и равномерный, как отблеск сердца в пустоте. Ветер играл обрывками газет, которые прилипали к ботинкам, и мне казалось, что это шепот забытых голосов, призывающий меня остановиться и вслушаться. Ряды покосившихся домов растянулись по обеим сторонам, словно усталые сторожа, опустившие головы. Я прошла мимо полуразрушенной школы искусств, где из-под снега торчали фрагменты разбитых мольбертов, и мимо пустого стадиона, где сетка ворот свисала, как уставшая паутина. В каждом из этих мест я чувствовала присутствие тех, кто когда-то верил, рисовал, играл… а потом исчез. Тишина была плотной, как влажный туман. Ни птицы, ни насекомые не тревожили ее. Я остановилась посреди площади, подняла голову к небу, но там, вместо солнца или облаков, была лишь стальная выхолощенность, словно мир забыл дышать. Я закрыла глаза и позволила себе на мгновение забыть все: и дневники, и письма, и собственные мысли.

Когда я снова открыла глаза, передо мной на стене заброшенного театра блеснули странные символы. Они были выцарапаны в штукатурке – темные, словно высохшая кровь. Я узнала круг, в котором вписаны переплетенные треугольники, и спирали, будто отпечатки пальцев незнакомца. Рядом слова, написанные каллиграфическим почерком: «Здесь кончается страх и начинается дом». Ни одного следа чей-то обуви, ни капли краски на полу, только эти знаки, спокойные и уверенные, как заклинание. Я провела пальцем по одной из спиралей, и сердце дрогнуло: в этих линиях было что-то знакомое, как будто они шептали мне о пути, который я еще не прошла. Я сделала шаг назад, чтобы рассмотреть всю композицию. Мир вокруг остался прежним – разрушенный, мертвый. Но здесь, на этой стене, возникла крошечная искра смысла. И я поняла: даже в тишине можно найти зов. Я отступила в тень и присела на корточки, чтобы запомнить каждый изгиб этих символов. В следующий раз я вернусь с бумагой и углем, чтобы перенести их на страницы. Пока же я снова поднялась и продолжила свой путь, неся в себе новый вопрос: кто оставил эти знаки и какой дом ждет меня за их пределами? Я не могла забыть эти знаки. На следующее утро, когда первые бледные лучи солнца коснулись разбитых витражей театра, я вернулась. Ветер еще не поднялся, и мир вокруг спал в бесшумном оцепенении. Я развернула сверток бумаги, достала уголь и, опираясь на колено, медленно и тщательно обвела каждый контур. Спирали, треугольники, круг – все это складывалось в узор, будто ключ к скрытой двери. Когда я закончила, мне показалось, что стена слегка вибрирует, реагируя на прикосновение рисунка. Я провела пальцем по бумаге, изучая получившийся чертеж, и в голове зародилась мысль: символы не просто указывают путь, они собирают пространство вокруг, собирают время.

Я продолжила путь по узкой улочке, где асфальт сменялся брусчаткой, а дома стояли почти вплотную, словно усталые солдаты. Впереди – невысокая арка из обожженного кирпича. Ее кирпичи были покрыты таким же узором, только более выцветшим, почти стертым. Я приложила бумагу к стене и узнала линии, которые копировала: это тот же знак. Под аркой лежала решетка, за которой было темно, но сквозь прутья пробивался слабый свет – теплый, янтарный. Я присела и прислушалась: тихое журчание воды и отдаленный звук шагов, которые не могли принадлежать мне. Я дотронулась до металлической решетки. Холод, пронзающий кости, перекликался с теплом света за ней. В этот миг я поняла: дом, о котором говорили слова на стене – не в стенах, а в звуках и тенях за этой преградой. Собравшись с духом, я прижалась ухом к прутьям и вдохнула. Вода капала ровным ритмом, и в ее звуке было обещание: куда-то вести дальше. Я вынула маленький нож и, преодолев дрожь, приподняла одну из досок в земле у основания решетки. Под ней блеснул железный язычок задвижки. С легким скрипом решетка отворилась, и я шагнула внутрь. За аркой оказалась каменная лестница, ведущая в глубину. Полумрак обволакивал меня, и капли воды рассыпались по стенам, словно древний хор. Я опустила бумагу в карман, глубоко вдохнула и начала спуск. Внизу меня ждал мир, где символы не просто указывали путь, они создавали его. А я шла, ведомая тишиной, в дом, который начинался там, где кончался страх.

Я спустилась по каменной лестнице, ступая осторожно, чтобы не соскользнуть на мокром камне. Внизу воздух был густым и тяжелым, как в старой пещере, где капли воды падают бесконечным монотонным дождем. Тусклый свет, в котором я разглядела вход, обнажил передо мной длинный коридор: стены усеяны плесенью, зелено-черные узоры которой сползали вниз, словно кровь из старых ран. В коридоре стояла тишина, настолько плотная, что каждый мой вдох отдавался в ушах. Я шагнула вперед, и мои ботинки оставили мокрые отпечатки на каменном полу. Где-то вдалеке зазвенела капля, отдав эхом по каменной галерее. Еще шаг, и я заметила на стене древние каракули: то ли руны, то ли наброски – линии, напоминающие рисунок ветвей. Они перекликались с символами на поверхности города, но были иными: изломанными, хаотичными. Я подошла к развилке коридора и увидела в нише груду костей: ребра, черепа, мелкие фаланги пальцев. Похоже, это было не просто захоронение, а чья-то последняя попытка спрятаться здесь, в глубине, от голода или страха. Кости были сухие и ломкие, словно высохшие ветки, а вокруг них росла пушистая бело-зеленая плесень, обволакивая останки мягкой, подвижной паутиной. Я опустилась на колено и прикоснулась к одному из черепов. Холод пробежал по венам. В глазницах еще можно было представить пустоту тех, кто когда-то ходил по этому миру, кто надеялся на убежище за аркой. Но здесь – ни тени жизни, ни следа света, лишь плесень, медленно разрушающая и тело, и память. Я поднялась и прошла дальше. Коридор разделялся еще раз, и в боковой нише лежал деревянный ящик. Я осторожно сдвинула крышку – внутри не было ни бумаг, ни вещей, только трехрядная цепочка крошечных керамических бусин. Они были желтыми, покрытыми коркой грязи, но у каждой была аккуратная дырочка, словно они когда-то украшали чью-то шею. Я вытащила одну бусину и провела пальцем по ее гладкой поверхности. Внутри чувствовалось тепло – память о руке, что носила ее. И я поняла: здесь не было ни злого умысла, ни ритуала. Люди пришли искать убежище и умерли от тишины и одиночества.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.