Теотль Сухоруков

Как же я ошибался.

Меня не трогали дня три. За это время мне удалось отдохнуть, даже каких-то сил набраться. От безделья я начал заниматься такими глупостями, как зарядка и вынашивание планов побега. Снова вернулись фантазии о том, что мои люди вот-вот освободят меня, разобрав по бревнышку этот чертов Уашкаякак. Глупец.

В разгар дня у ямы снова появился стражник. Я напрягся: обычно он появлялся только утром и вечером. Воин спустил в яму не очень толстое бревно с зарубками.

– Яу тлапак! – бросил он.

Лезь наверх. Я осторожно подошел к бревну. Астек крепко держал верхний конец, и я принялся карабкаться. Подняться удалось с первого раза, и я почему-то очень обрадовался этому. Почувствовал, что это добрый знак…

Меня вывели во двор, где собралась уже приличная толпа. Все астеки – явно знатные воины. Я плохо разбирался в их символике, но аристократа определить легко. Некоторые были одеты в плотные «комбинезоны»: черные, синие или желтые с «ягуаровыми» пятнами. Меня подвели к вкопанному в землю столбу, поставили спиной, завели руки – и крепко привязали.

Я запаниковал. Будут допрашивать?

Макуильмалиналли, кстати, был среди прочих. Тоже нарядный. Веселый. Он о чем-то оживленно общался с соседями, даже не глядя в мою сторону. Лишь, когда все подготовительные работы завершились, родич уэйтлатоани посмотрел на меня. Улыбнулся краем рта. Подошел.

– Тлатекуини! – коротко скомандовал он, не отрывая от меня взгляда, и протянул руку в сторону.

Нож! Чего он хочет?

Стражник моментально вынул из-за пояса тумбажный (тумбажный!) нож и вложил его в руку вельможи. Пятая Трава подошел ко мне вплотную… и ухватился свободной рукой за рубаху. Грязную, затасканную.

Взмах – и одежда легко распоролась надвое. Еще взмах, еще – лоскуты моей рубахи падали на землю. Астеки зацокали – не ожидали, видимо, что у калеки окажется такая развитая мускулатура. А я тренировок не прекращал. В пути из Четландии было не до этого, но в Эхутле снова активно занялся физухой… Видимо, чтобы удивить астекских воинов.

А Макуильмалиналли не останавливался. Нож нацелился на набедренную повязку (я пытался создать что-то вроде нормальных трусов, но выходило не очень). Острое лезвие прижималось к телу – и меня пронизывал холодный ужас.

В итоге я оказался совершенно голым. Крайне неприятное ощущение. Десяток мужиков спокойно разглядывали меня, а я же не мог оторвать взгляда от ножа. Когда Пятая Трава вернул его стражнику – даже не смог сдержать вздоха облегчения. И, видимо, поэтому проглядел следующее движение.

Черт его знает, как в левой ладони вельможи появилась колючка агавы. Но внезапно тот подшагнул и схватил меня за член. Прямо рукой! Схватил, не смущаясь, и потянул! А потом с размаху воткнул шип прямо в него. Прямо в мой хрен! По самую «шляпку»!

Я заверещал и задергался, как недорезанная свинья! Забыв о каком-либо лице. Заверещал больше от страха, чем от боли. Как?! Как такое вообще можно сделать!

– Нет! Отпустите! – завопил я, а тут еще и волна боли накрыла. – Ааааа!

Макуильмалиналли смотрел на меня, кривя лицо. Видимо, не такой реакции он ждал от владыки. Но мне было плевать! Мне больно и страшно! Ужасно больно и невыносимо страшно! Если бы он мне нож в пузо засадил, я бы так не испугался. Но он проткнул мой член! Мое самое естество…

Астек снова потянулся к паховой области. В ужасе я забился еще сильнее.

– Амо! Амо! – закричал я на науатле, наивно надеясь остановить царского родича.

В ответ почти сразу получил мощную затрещину по лицу. Это было сильнее, чем прошлый удар маки. Боль вспыхнула и расцвела ядерным взрывом в моей голове. Я снова заскулил, а ловкая рука астека уже выдернула колючку из члена. Из паховой области обильно потекла кровь.

Я перестал дергаться. Голова моя повисла и только подрагивала от всхлипов, между которыми я тихо просил их остановиться – на всех языках, которые успели поместиться в моей голове.

Только это был еще не конец. Нож снова оказался в руке Пятой Травы, и тот легким движением полосанул им по моему правому боку.

– Никтекуи! – торжественно взревел Макуильмалиналли.

Клинок мерзко царапнул по ребрам, кожа разошлась – и вот тут я понял, что такое боль! Оказывается, до этого была фигня! Даже колючка в члене не шла ни в какое сравнение с тем жгучим пламенем, которое заполыхало на моем теле. У меня были раны, но я даже не подозревал, что в разных местах тела боль может быть настолько разной. Края раны расходились – и меня словно током било. Я орал, только ухудшая ситуацию: крики требовали глубокого вдоха, а от этого рана расходилась еще сильнее. Пришлось изогнуться вправо, чтобы сжать разрез – а родич уэйтлатоани в тот же миг полосанул ножом по левому боку.

– Умоляю, остановитесь! – заорал я уже по-русски, забыв обо всем. Только остановитесь! Остановитесь!

Астеки обступили меня. Они погружали пальцы в раны (по счастью, неглубокие) мазали кровью лица. От моих извивов и кривляний они морщились, пару раз пытались успокоить меня затрещинами, но я их игнорировал: боли было так много, что хуже уже не будет. Оставалось только орать, рыдать и умолять всё прекратить.

Самое ужасное, что я ничего не мог для этого сделать. Они ведь не пытали меня, не задавали вопросы. Да я всё бы им с радостью рассказал, все тайны открыл, всех сдал!.. Но им ничего не надо было. Они просто истязали меня. Просто кромсали тело, тыкали пальцами в раны, сладострастно обмазывались кровью.

Это был ад. Это было гораздо хуже любого ада.

Как назло, я не терял сознание. Мое сознание полностью разделило страдание с телом. Каждую каплю боли.

Пытка длилась целую вечность. И плевать, что солнце за это время едва сдвинулось на своем равнодушном пути по небосводу – для меня прошли годы. Долгие и самые ужасные в моей жизни годы. Пока, наконец, Макуильмалиналли не махнул руками в стороны, отгоняя своих вельмож.

– Маукатлакатль, – разочарованно сцедил он в мой адрес единственное слово.

Трус? Да плевать… Я не вырос в вашем адовом мире, я не привык и не хочу привыкать к вашим бесчеловечным традициям. Будьте вы все трижды прокляты!

Какие-то служки отвязали меня от столба, и я без сил сполз прямо в грязь под ногами. Грязь, образованную от пыли и моей крови. Но мне было плевать. Я лежал на земле, скрючившись, весь вымазанный в грязи, крови, соплях и слюнях, и молился – пусть всё закончится. Всё равно каким образом – главное, пусть наступит конец. Я не могу, не могу больше этого выносить!

Когда служки, даже не пытаясь поднять меня, просто взяли за руки и поволокли куда-то по земле – я решил, что боги всё-таки есть. И молитва моя услышана.

Но я снова ошибся.

Глава 3

Эти самые служки оказались чем-то вроде знахарей. Или мелких жрецов. А, скорее всего, и тем, и этим в одном флаконе. Они протерли мое тело каким-то отваром, а потом напихали прямо в раны вонючую густую смесь. Через пару минут мое тело горело чистым огнем. Я орал и бился в их руках, не давая себя связать. Особенно полыхал член – мне хотелось собственными руками оторвать его и выкинуть. Как же ужасно, когда нет никакой возможности прекратить боль!

Где-то через час-другой меня отволокли к моей яме-тюрьме – и мешком бросили вниз. Как был – голого, израненного. Я лежал, осмысливая свой новый мир: рухнувший, разбившийся, разорванный на мелкие клочки… А вечером мне, как ни в чем не бывало кинули новую миску с отвратительным несоленым варевом – и я нашел в себе силы подползти к миске! Подползти и трясущейся грязной рукой запихать в рот холодный клейстер.

Как же омерзителен человек в своей жажде жить. Жить, несмотря ни на что.

– Шикалли! – началось новое утро. Первое утро, которое я встретил с ужасом. Ужасом от ожидания новых пыток.

Но на этот раз пронесло. Меня не вызывали из ямы. А вонючая мазь оказалась эффективной: раны горели огнем, но следов воспаления не было. Кормили меня редко, но обильно – так что даже клейстер потихоньку восстанавливал силы.

Оказалось: даже так тоже можно жить.

Я промыслил последнюю мысль и тут же яростно залепил себе пощечину. Нельзя! Ни за что нельзя жить так!..

Правда, через два дня в мою яму снова спустили бревно с зарубками. И весь ужас, упиханный заботливым разумом на максимальные глубины памяти, моментально всплыл на поверхность. Я забился в дальний угол ямы, бормоча:

– Амо… Амо… Амо… Амо… Амо…

Пришлось страже спускаться вниз, залепить мне несколько крепких затрещин, чтобы я перестал брыкаться и кусаться, и силой выволочь наверх. Мои подозрения оказались небеспочвенными: меня снова ждал столб для истязаний. И в этот раз всё было во много раз хуже, чем в прошлый. Я знал, я ждал всех тех ужасов, так что провонял страхом всё подворье еще до того, как нож коснулся моего тела. Трус во мне упорно отказывался принимать неизбежную боль, тело дергалось, отбивалось, поэтому астекам сперва пришлось крепко избить меня, чтобы я начал «достойно» принимать положенное.

И так стало происходить раз за разом. Иногда несколько дней подряд, иногда я получал пару-тройку дней «отдыха». Всегда по-разному. Макуильмалиналли мог воткнуть мне нож в плечо или начать резать щеки. Или заставлял высунуть язык и протыкал его каменным шилом. Это было самое страшное: когда ты сам должен что-то делать для того, чтобы тебе потом причинили жуткую боль. Всё тело вопит: нет, не смей! Но тебя уже так подавили, что ты не сопротивляешься. И сам смотришь на себя с изумлением (как будто со стороны): ты действительно делаешь это?!

Главный ужас в том, что к этому невозможно привыкнуть. Панический страх наполнял меня каждый раз. И он только нарастал, потому что я начинал готовить себя к нему с самого рассвета. Страх оказался хуже, чем боль. Он разъедал меня изнутри. Я становился его рабом. Превращался в зверя, которым командует его страх.

Только ночи, только накатывающая темнота давали мне какое-то утешение. Тьма и уединение – в этом сконцентрировалось всё мое понимание счастья. Сиюминутного жалкого счастья оскотинившегося от постоянной боли человека. Мне кажется, астеки смогли бы легко выдрессировать меня. Я бы с радостью исполнял любые трюки, делал самое унизительное – только им это не было нужно. Они хотели лишь причинять мне боль. И мою кровь.