В ставке Верховного Главнокомандующего

В течение ряда лет до войны во главе морского ведомства стоял безусловно самый выдающийся морской министр, какого Россия когда-либо имела со времени Петра Великого – незабвенный адмирал Григорович.

Необыкновенно умный, прекрасно знающий свое дело, рыцарски благородный и честный человек, адмирал И. К. Григорович был замечательным знатоком людей и не боялся выдвигать на командные посты талантливых и заслуживающих того офицеров.

Окружив себя такими выдающимися сотрудниками, какими были начальник Морского Генерального штаба адмирал А. И. Русин, помощник министра адмирал М. В. Бубнов и командующий Балтийским флотом адмирал Н. О. Эссен, он неутомимо работал над воссозданием после войны с Японией русской морской силы и в короткий срок до 1-й мировой войны достиг таких результатов, которые история справедливо назвала чудодейственными.

Значительную долю в этих чудодейственных результатах история также справедливо приписывает командующему Балтийским флотом адмиралу Н. О. Эссену, герою Русско-японской войны, энергичному и умному начальнику, посвятившему всего себя подготовке вверенного ему Балтийского флота к войне, в чем адмирал И. К. Григорович и его помощники оказывали ему всестороннюю поддержку.

Идя по стопам знаменитых русских адмиралов Ушакова, Сенявина и Макарова, он создал в Балтийском море свою «Эссенскую» школу, из которой вышли такие выдающиеся начальники, какими были адмиралы: Колчак – впоследствии назначенный командующим Черноморским флотом; Непенин, бывший последним командующим Балтийским флотом и погибший на этом посту от руки наемного убийцы в начале революции; а также Трухачев, Кедров, Развозов и многие другие.

Сплоченные единством мысли и проникнутые возвышенным пониманием своего долга, эти выдающиеся люди, чуждые всякого карьеризма и прислуживания, согласной работой довели подготовку морской силы до такого совершенства, что она не только безукоризненно исполнила все задачи, поставленные ей планом войны, но послужила в области артиллерии и минного дела примером даже для английского флота.

Глава VI

План войны и наши союзные обязательства

Свобода действий верховного руководства военными операциями, особенно в начале войны, неминуемо бывает ограничена рядом факторов, называемых французской военной наукой «servitudes» и вытекающих из: замысла плана войны, различных союзных и дипломатических обязательств, особенностей подготовки вооруженной силы к войне и внутренне-политической обстановки.

На трудном деле верховного руководства военными действиями наших вооруженных сил тяжелым бременем лежали и ограничивали его свободу: 1) несоответствие своему назначению части командного состава; 2) недоверие к великому князю со стороны престола и некоторых правительственных кругов; 3) обещание, данное нами Франции, предпринять возможно скорее энергичное наступление против Германии; и 4) обнаружившийся с самого начала войны недостаток снабжения армии боевыми припасами.

Несмотря на чинимые ему препятствия, великому князю всё же удалось за время своего пребывания на посту Верховного Главнокомандующего сменить не отвечающих своему назначению военных начальников и назначить на их места выказавших свои способности в начале войны генералов, так что в момент ухода великого князя со своего поста высшее командование армии значительно больше отвечало своему назначению, чем то, которое великий князь застал во главе армии, принимая свой пост.

Но изменить к себе отношение престола и известных правящих кругов великому князю, несмотря на все предпринятые им с этой целью меры – о чем подробно было уже сказано выше, – не удалось, и в конце концов эти всё ухудшавшиеся, не по его вине, отношения привели к его смене.

Не мог, конечно, великий князь освободиться и от данного Россией обещания своей союзнице Франции; так же бессилен был он изменить критическое положение снабжения боевыми припасами, ибо таковое явилось следствием преступной непредусмотрительности правительства, и в частности военного министра генерала Сухомлинова, в деле подготовки армии к войне.

Так как вопросу снабжения боевыми припасами будет посвящена отдельная глава, мы здесь займемся лишь вопросом обязательств, взятых на себя Россией по отношению к своей союзнице.

* * *

Как известно в результате переговоров русского и французского Генеральных штабов, имевших место после заключения Франко-русского союза, Россией было взято на себя обязательство выделить с самого начала войны значительные силы для энергичных действий против Германии, в целях облегчения положения на французском фронте.

Это обязательство шло, конечно, в ущерб выполнению первоначальной главной задачи русской стратегии, состоявшей в уничтожении австрийских армий, сосредоточившихся в Галиции с целью вторжения в Россию.

Обязательство это, разбрасывая наши силы по двум расходящимся операционным направлениям, противоречило, конечно, основным требованиям стратегии о сосредоточенности максимума сил на главном операционном направлении и выделении лишь минимума сил на другие операционные направления.

Это обязательство послужило предметом жестокой критики нашего Генерального штаба, давшего на него свое согласие, не только со стороны талантливого военного писателя генерала Головина, но даже со стороны и некоторых авторитетных французских военных писателей.

При этом генерал Головин стоит на точке зрения, что сосредоточением максимальных сил против Австрии и выделением лишь незначительного заслона против Германии был бы быстро достигнут полный разгром австрийской армии, и этим был бы облегчен французский фронт, ибо Германия должна была бы подать помощь гибнущему своему союзнику и срочно снять известное число сил с французского фронта для переброски их на восток.

В действительности же, выделив значительные силы против Германии и предприняв наступление по двум операционным направлениям, мы хотя и решительно облегчили, ценой гибели Самсоновской армии, французскую армию, но сами лишились возможности нанести решительное поражение Австрии, вследствие чего война затянулась и привела Россию к гибели.

Эти рассуждения нельзя не признать с точки зрения «отвлеченной стратегии» правильными.

Однако в этом трудном вопросе может быть и иной ход мыслей, а именно: рассуждения генерала Головина могли бы привести к желанной цели, т. е. к победе коалиции Антанты над Тройственным союзом, лишь в том случае, если бы немцы, не добившись еще решения на французском фронте, перебросили с него значительные силы на восток, для оказания помощи своей союзнице Австрии в критический для нее момент.

Но полной уверенности в этом у Генеральных штабов Антанты быть не могло, ибо весьма возможно было предположить, что, несмотря на критическое положение своей союзницы, немцы не перебросят на восток сколько-нибудь значительных сил, до тех пор пока не разгромят Францию и не принудят ее к капитуляции.

В этом случае Россия, ослабленная большими потерями в борьбе с Австрией, оказалась бы после разгрома Франции один на один с Германией, понесшей, правда, тоже потери в борьбе с Францией, но относительно менее для нее чувствительные, нежели для России ее собственные потери, по причине значительно лучшего снабжения германской армии боевыми припасами и значительно более быстрой и полной мобилизации всех ее сил.

С другой стороны, как сие показал опыт всех минувших войн, Германия при выдержке характера могла бы добиться капитуляции Франции в значительно более короткий срок, чем этого могла бы добиться Россия по отношению к Австрии, ибо на пути русской армии к жизненным центрам Австрии лежали труднопроходимые Карпаты, которые эти центры прикрывали, тогда как на пути германской армии к жизненным центрам Франции, после разгрома ее армии на фронте, препятствий не было никаких.

Сколь же на самом деле оказались для нас труднопроходимыми Карпаты и сколь громадны были наши потери в Галиции, особенно принимая во внимание острый недостаток боевых припасов, ясно показал опыт войны.

Поэтому риск остаться даже после поражения нами австрийской армии один на один с германской армией был бы для нас слишком велик и был бы чреват катастрофой.

Значит, не только в интересах Франции, но и в наших собственных интересах было не допустить разгрома ее Германией.

Для этого необходимо было бы оказать Франции возможно более энергичную поддержку, которая могла быть достигнута в значительно большей мере непосредственным давлением на Германию, нежели разгромом австрийской армии, которым Германия при выдержке характера могла бы пренебречь.

Опыт войны и показал, что именно непосредственное давление наше на Германию в Восточной Пруссии спасло Францию от разгрома.

Насколько же велика была вероятность, что Германия могла бы пренебречь, во имя разгрома Франции, критическим положением Австрии, ясно видно из того, что после войны все военные авторитеты, даже в самой Германии, поставили в большую вину германскому верховному командованию отсутствие выдержки характера при нашем вторжении в Восточную Пруссию, выразившуюся в переброске двух корпусов на наш фронт, чем Франция и была спасена.

Если сами немцы считают, что было возможно пожертвовать, во имя разгрома Франции Восточной Пруссией – этим центром германского милитаризма и политико-экономической ее мощи – то что же говорить о возможном влиянии на германскую стратегию потери Австрией Галиции или угрозы вторжения наших войск в Венгрию через Карпаты?

Не подлежит сомнению, что такая постановка вопроса служила предметом обсуждения нашего и французского Генеральных штабов перед войной и отразилась на составлении нашего плана войны.

При этом Франция несомненно настаивала на возможно более энергичном давлении с нашей стороны на Германию, зная по собственному горькому опыту войны 1870 г. выдержку характера немецкого командования и не зная, конечно, что у фактического верховного руководителя всеми будущими операциями Германии Мольтке-младшего окажется в предстоящей войне неизмеримо меньше твердости характера, чем у его знаменитого дяди в 1870 г.

К тому же было еще одно обстоятельство, которое указывало на необходимость усиления давления на Германию и заставляло нас еще более ее опасаться: незадолго до войны было обнаружено, что мощь германской армии значительно больше, чем это предполагалось. Из одного немецкого документа, добытого агентурным путем, вытекало, что военный состав германской армии, после полной мобилизации будет почти на 30 % больше, чем наш и французский Генеральные штабы предполагали.

Данные этого документа показались в первый момент столь невероятными, что Главное управление Генерального штаба усомнилось в его подлинности, тем более что в нем было предусмотрено применение воздушных кораблей типа «Цеппелин» для военных целей; а сие показалось уже фантастическим, ибо никто не мог поверить, что германская техника шагнула столь далеко вперед.

Так как в этом документе были приведены также данные, касающиеся боевого развертывания германского флота, Главное управление Генерального штаба для проверки его подлинности запросило мнение Морского Генерального штаба об этих данных, каковые были найдены последним отвечающим действительности.

В конце концов после всестороннего рассмотрения этого документа пришлось прийти к заключению, что приведенные в нем данные о мощи германской армии могут быть правдоподобны.

Не подлежит, конечно, сомнению, что все вышеприведенные соображения о германской стратегии были подвергнуты всестороннему обсуждению на совещаниях Генеральных штабов, причем были учтены новые данные о вероятной мощи германской армии, что в конечном итоге и отразилось на последнем варианте нашего плана войны.

План этот был значительно более осторожный, чем план, выдвигаемый сторонниками так называемой милютинской стратегии, во главе которой стоял генерал Головин, подвергший после войны наш осторожный план и особенно его составителя генерала Ю. Н. Данилова острой, но, по моему скромному мнению, – неосновательной критике.

Генерал Головин, придерживаясь идеи милютинской стратегии конца прошлого столетия, считал, что мы должны были бы сосредоточить почти все свои силы для разгрома австрийской армии, выдвинув против Германии лишь за слон, и убедить при этом Францию, что разгромом австрийской армии достигается облегчение французского фронта столь же успешно, как сие было бы достигнуто непосредственным давлением с нашей стороны на Германию.

Что произошло бы, если бы германское верховное командование проявило «твердость характера» и после уничтожения Франции набросилось бы с значительно превосходящими силами на нашу армию, ослабленную большими потерями в боях с австрийцами и не вполне еще закончившую свою мобилизацию, – генерал Головин не учитывает.

Между тем наш «осторожный» план, учитывавший и эту возможность, на опыте доказал свое полное соответствие с обстановкой, ибо, не будь недостатка боевых припасов и революции, мы, действуя по этому плану, несомненно, вместе с нашими союзниками окончательно разгромили бы Германию и всех ее союзников.

* * *

Согласно замыслу нашего плана войны, разработанного после совещания с французским Генеральным штабом, давление на Германию должно было бы быть осуществлено: во-первых вторжением в Восточную Пруссию и занятием ее до нижнего течения Вислы, а затем наступлением в операционном направлении Познань – Берлин.

Для осуществления первой из этих задач предназначались 1-я и 2-я армии, которые должны были перейти в наступление тотчас же после начала войны, а для второй задачи – наступления на Берлин – предназначалась 9-я армия, сосредоточившаяся в районе Варшавы и долженствовавшая согласовать свои действия с результатами операций первых двух армий в Восточной Пруссии.

Нельзя, однако, не признать и не согласиться в этом с генералом Головиным, что последний из этих способов давления на Германию – то есть наступление на Берлин с теми силами, которыми мы могли бы для сего в начале войны располагать, – был весьма рискован и имел скорее в данной обстановке авантюристический, чем методический и стратегический характер.

Но именно этому операционному направлению французы придавали в вопросе о давлении на Германию наибольшее значение, считая его наиболее действенным, и с самого начала войны всеми путями воздействовали на Государя, на наше правительство и на великого князя в том смысле, чтобы мы развили, возможно скорей, наши операции в этом направлении; причем в дни кризиса на французском фронте эти воздействия приняли чрезвычайно нервный и настоятельный характер.

Вступая в должность Верховного Главнокомандующего, великий князь, конечно, во всех подробностях ознакомился с планом войны и точно знал о взятых нами на себя обязательствах по отношению к нашей союзнице – Франции.