Грань дозволенного
– Эй, Блин! Пойдем покурим! – гаркнул Чеботарёв, хлопая Блинова по плечу.
– Да ну, ща мымра придёт, мозги полоскать начнёт, – отмахнулся увалень. – В падлу это выслушивать…
– Да не очкуй ты, у них сейчас собрание, – давил Чеботарёв. – Ближайшие десять минут не явятся. Да и кто тебя такого ветерана трогать будет, а?
– И верно. Сейчас бы корягу парижскую бояться! – Блинов матерно выругался. – Пошли!
Стася проводила обоих взглядом, после чего сняла портфель Рокотова со спинки стула и положила к себе на колени. Убедившись, что за ней никто не следит, она расстегнула молнию. Внутри, вперемежку с тетрадями, лежал небольшой, перевязанный синей изолентой свёрток.
«Что это?» – Осмотрев свёрток, Стася нахмурилась. В голове роились догадки и, чтобы их подтвердить, она размотала часть изоленты, вскрыв свёрток.
«Я, конечно, не специалист, – разглядывая набитый белым порошком пакет, подумала Стася. – Но дело пахнет мрачным криминалом. И уксусом».
Сомневаться не приходилось – на её глазах происходила тёмная история. Девушка сразу вспомнила избитого отцом Блинова Рокотова, о чём бахвалился сам майорский сынок в закрытой беседе в «ВК». В голове Ясеневой быстро сложилась картина происходящего – чья-то жизнь должна была вот-вот сломаться.
Застыв на мгновенье и не зная, как поступить, взгляд Стаси упал на валяющийся на парте рюкзак Ковалёва. В следующее мгновенье её глаза загорелись, красивые алые губы растянулись в жестокой улыбке.
Аккуратно запаковав свёрток обратно и обтерев его своим носовым платком, стирая отпечатки, Стася боком подошла к рюкзаку Ковалёва. Спрятав свёрток на самое дно, Ясенева вновь вернулась на своё место – в класс как раз ввалились пришедшие с перекура Чеботарёв и Блинов, а с ними Ковалёв и прочие. За ними в кабинет вошли Евстафьев и Рокотов.
Кинув на Стасю угрюмый взгляд, он уселся на своё место.
«Знал бы ты, от чего я спасла твою упрямую башку – ноги бы мне целовал», – со злой иронией подумала Стася.
Тут подоспела Трубецкая – урок начался.
Стася совсем не слушала физичку, рассказывающую что-то о Фарадее – её внимание целиком и полностью было приковано к классу. Она переводила взгляд то на заливающегося хрюкающим смехом Блинова и Чеботарёва, то на преспокойно сидящего Ковалёва.
«Не просто так он подкинул эту дурь во время перемены, – в нетерпении думала Стася. – Рокотова должны были принять. Но вот когда? После школы? Очевидно, при выходе. Но тогда бы существовал риск того, что Рокотов, готовясь к следующему уроку, обнаружит подброшенный вес. Что-то тут нечисто…»
Словно в такт её мыслям в дверь без стука ворвалась запыхавшаяся и растрёпанная директриса.
– Что такое, Марина Евгеньевна? – удивлённо спросила «железная» физичка.
– Мария Юрьевна, там… – Всё никак не отдышавшись, отрывисто заговорила директриса. – Там полицейские…Они говорят – вы только подумайте! – что у нас есть в школе есть крупные наркодельцы…
«Ну, теперь всё встаёт на свои места», – Стася ловила каждое слово директрисы.
– Что вы такое говорите, Марина Евгеньевна? Какие наркодельцы? – Трубецкая окончательно сбилась с толку.
– А я им говорю: «Нет среди наших ребят таких!» Это клевета! У нас ребята хорошие…– начала было она, но была прервана зычным криком:
– Всем сидеть на местах, полиция!
Миг – и кабинет, как чёрная волна, захлестнули бойцы ОМОН. Быстро оцепив весь класс и перекрыв выход, они застыли, ожидая приказа командира подразделения. Тот вышел к доске.
– Поступил анонимный звонок, что среди учащихся одиннадцатого «А» класса есть человек, ответственный за крупный оборот наркотиков в вашей школе… – сурово отчеканил он твёрдым командирским голосом. – Прошу сохранять спокойствие, и приготовить к досмотру сумки, рюкзаки и ранцы…
– Послушайте, вы ошибаетесь, – зачастила директриса. – У нас одиннадцатые классы – образцовые ребята, победители многих олимпиад. Никто из них никогда бы не стал заниматься таким…
– Вот сейчас мы это и узнаем. Приступить к осмотру!
«Прямо-таки маски-шоу, бразильский карнавал, – Стася смотрела на Блинова – всем своим видом он показывал, что для него это не было неожиданностью. Он что-то шептал на ухо Чеботарёву, а тот посмеивался. – Ну, давайте, обыщите тут всех!»
Проверяли по рядам. Пока бойцы ОМОН выворачивали сумочки и косметички сидящих на первых партах бледных девчонок-отличниц, Стася всем своим существом ждала развязки. Дошла очередь и до неё – обыскав её сумку, силовики устремились дальше.
– Открой, – сказал один из них Рокотову, кивнув на рюкзак. Тот, ворча, подчинился.
Стася не сводила взгляд с Блинова, она видела, как тот, словно голодный пёс на кость, смотрел на обыск Рокотова. На парту падали тетради, пенал, мелкая шелуха, обёртки от шоколадок и жвачки…
– Чисто. Следующий, – Бойцы начали обыскивать соседа по парте, Мишку Дементьева.
Стася еле сдержалась, чтобы не рассмеяться при виде вытянутой, донельзя изумлённой хари Блинова. Больше девушке он был неинтересен – она пристально уставилась на Ковалёва. Тот ковырялся в своём смартфоне, переписываясь с кем-то – обыск его совсем не волновал.
«Погоди, ещё немного осталось…»
– Выложите всё содержимое вашего портфеля, – процедил боец Ковалёву.
– Да, конечно, – расхлябанно, с полуулыбкой, он расстегнул свой портфель, принявшись доставать оттуда немногочисленные тетради, зарядку для телефона, наушники…
Внезапно на его лице отразилось удивление. Рука наткнулась на что-то продолговатое.
– Ну, доставай дальше, – поторопил его силовик.
– Да, конечно, сейчас… – Он всё же достал из рюкзака перевязанный изолентой свёрток. Да так и застыл, глядя на него.
– Это…я…
– Дай-ка сюда, – Боец извлёк свёрток из негнущихся, скрюченных пальцев Ковалёва, аккуратно подцепил ножом изоленту, проткнул пакет…
– Героин, товарищ капитан, – изрёк он. – Грамм десять, не меньше.
Стася видела, как кровь отошла от лица Ковалёва, как оно побледнело, а затем посерело, вытянулось.
– Нет…нет, погодите…– мотая головой, он всё повторял одно и тоже: – Нет…
– Пакуйте его, парни, – кивнул капитан.
– Не дёргайся, бегунок, – Один из бойцов уже крепил бледному, как полотно Ковалёву наручники. – Пошли…
Один из них положил ему руку на плечо – Ковалёв принялся заваливаться набок, будто на него нагрузили не меньше тонны. Поддерживая его, бойцы повели Ковалёва по проходу между партами. Потерянным взглядом он метался по классу, стараясь хоть где-то найти поддержку.
– Да что же это… – Директриса осела на подставленный стул. Она была потрясена. – Это какое-то недоразумение, подождите…
Уже у самого выхода, подталкиваемый бойцами, Ковалёв пересёкся взглядом со Стасей. Дикий, необъятный страх плескался в его глазах, Ковалёва трясло. А Стася, скрестив руки на груди, смотрела на него полным презрения и ненависти взглядом. Улыбнувшись, она подмигнула ему.
– Ты… – Ковалёв выбросил кулак вперёд, указывая на Стасю. – Ты…
– Молчать! – Рывком бойцы выволокли совсем потерявшего рассудок Ковалёва, и поволокли его в сторону лестницы.
– Ты! Ты! – Его вопли разносились по всей школе. Обезумев, он бился в руках силовиков. – Тварь!!!
Наконец, всё стихло.
Всё до одного уставились на Стасю. В глазах читалось непонимание, изумление, и самое главное для неё самой – страх.
«И так будет с абсолютно каждым, кто посмеет сунуть в мою сторону своё жало», – Стася распрямила плечи.
– Мария Юрьевна, – сев за парту, Стася спокойно обратилась в физичке. – Давайте продолжим урок – нам к экзаменам ещё готовиться, пробники скоро…
Она открыла учебник, достала ручку, и также спокойно принялась за решение задач.
6.
Мрачная тишина установилась в классе. Никто никого не травил, не бил. Все настороженно приглядывались друг к другу. В классе, несмотря на приближающиеся праздники, царил страх.
О Ковалёве почти нечего было не слышно – он, благодаря стараниям своего папы, сидел дома под подпиской о невыезде, на связь не выходил, в соцсетях не появлялся. По крупицам до класса доходили слухи, что дело принимает дурной оборот, несмотря на связи его богатого и влиятельного папы.
В «Подслушано» нашей школы бурлили споры, выкладывались видео с бойцами ОМОН, ведущего помешавшегося Ковалёва по коридорам. В нашем классе если о таком и говорили, то только вполголоса, оглядываясь на читающую Стасю.
Касаемо же моего дела, то процесс шёл противоречиво – прошло уже несколько заседаний, но пока внятного вердикта суд вынести не сумел.
А время шло, близился новый год и пробные экзамены. Помимо учебной нагрузки, на нас, как на выпускной класс, взвалили организацию новогоднего огонька и дискотеки. Директриса особо напирала на этот факт, заверяя нас, что при должном старании все пройдет без сучка и задоринки.
Её стараниями, инцидент с Ковалёвым был быстро затёрт, и она делала вид, что ничего не произошло. Но, как говорится, человек предполагает, а располагает Кто-то другой…
Напевая себе что-то под нос, радостная и пахнущая морозом директриса, вошла в кабинет.
– Ниночка, сообрази чайку! – пропела она, раздеваясь, – Я немного замерзла.
Усевшись за своё кресло и прикрыв глаза от удовольствия, глава школы потихоньку отхлебывала из фаянсовой кружки.
– Ну что, Нина – живём! – Директриса широко улыбнулась.
– Немного не понимаю, Марина Евгеньевна…
– Я только что из департамента – нашей школе выделили деньги на ремонт старого крыла, а значит тёплое море и солнце нам обеспечены. И всё это несмотря не некоторые «недоразумения»…
Директриса отхлебнула из чашки.
– Ниночка, донеси до каждого классного руководителя то, что на ремонт школы ещё необходимо собрать. При помощи каждого ученика, соответственно. Кстати, там рабочие приехали – передай Антонине Васильевне, чтобы их чаем напоили. Помещения освободили?
– Тут-то как раз и проблема, Марина Евгеньевна, – зачастила секретарша. – В кладовую под лестницей уместилась лишь часть инвентаря. Куда девать остальное школьное имущество?
– Сложите всё это на запасной, черной лестнице. Всё равно она не используется, – перебирая бумаги, отвлеченно сказала директриса. Мыслями она уже была далеко в работе. – И ещё чайку мне завари…
***
– Фух, заколебался, – Потный Чеботарёв ухнул на заскрипевшую парту. Он уже успел трижды пожалеть о том, что согласился помочь рабочим разгрузить машину с краской, лаком и прочим. И это после того разноса три дня назад, когда он, опять-таки вызвавшись добровольцем, перетаскивал школьный инвентарь на чёрную лестницу. От машины в кладовку, из кладовки к машине…
«Лучше бы уж на химии с пацанами сидеть остался», – Раздраженному и уставшему, ему как никогда захотелось курить.
– Дядь, у тебя сигареты не будет? – окликнул он ближайшего работягу, побитого сединой.
– А не маловат ли ты, сынок? – Седой смерил увальня критическим взглядом из-под лохматых бровей.
– Дядь, ты кому другому это скажи, а мне лучше закурить дай.
– Золотая молодежь, мать-перемать… – отпустив ещё пару нелестных словечек себе под нос, рабочий протянул Чеботарёву пачку «Тройки». – Ладно, хоть помог. И здесь не курить – мало ли что! – Последние слова слышались уже издалека. – Двигай на улицу! Кладовку за собой закрой.
«Ну да, мне будто делать больше нечего, как на морозе стоять», – Выдохнув, Чеботарёв аж разомлел от удовольствия. Он курил не спеша, никуда не торопясь – работа не волк, в лес не уйдет. Однако, все хорошее когда-нибудь заканчивается – уже обжигая пальцы, затянувшись последний раз, Чеботарёв привычным движением отправил окурок в полёт. А затем все также неспешно побрёл на выход, на урок…
– Гринь! Гриша!
Подняв осоловевшее со сна лица, я увидел обеспокоенное и напряженное лицо Долофеева.
– Кажется, гарью пахнет, – Ответил на мой немой вопрос Долофеев. – Даже воняет! Чуешь?
Я шумно втянул воздух. А Долофеев, с загоревшимися глазами всё шмыгал и шмыгал носом. И тогда я действительно уловил едкий запах гари. И, судя по волнению, пробежавшемуся по классу – другие тоже.
Ведшая урок химичка Антонина Васильевна выглянула в коридор, чтобы разобраться, что происходит. Самые любопытные вышли вслед за ней, в зал, где уже толкались стайки школьников. С нижних этажей слышались крики. А между тем запах стал более ощутим, и когда Антонина Васильевна вбежала в класс, с бледным, как мел лицом, оживленный говор окончательно стих.
– Мы горим! Всем выйти из класса и построиться для эвакуации! – шумно дыша, чётко отчеканила химичка. На её лице отобразился ужас. – Быстро!
Все принялись собираться, оживлённый гул мигом охватил класс. Оживлённо болтая, школьники вышли в коридор, где рвущие голоса преподаватели организовывали строй.
– Идём к пожарному ходу! – срывая голос, кричала химичка. – Организованно, без паники!
– Нет, не надо слов, не надо паники! – Издевательски пропел кто-то в строю. – Это мой последний день на «Титанике»…
Среди толпы пробежал смех. Строй двинулся к двери внутренней эвакуационной лестницы.
Спускаясь по ступенькам, в полной тесноте, никто толком ещё не понимал, что происходит, а потому над толпой то здесь, то там, раздавались смешки, оживленный говор, шутки. Блинов, на голову выше любого старшеклассника, распихивая в сторону всех и вся, ржал жеребцом. За ним, вырываясь вперёд, шла вся ганза, во главе со Стасей. И только невнятный гул, крики, доносящиеся с первого этажа, где находился путь наружу, навевали беспокойство.
– Что ни день, то какая-нибудь лажа, – пробурчал идущий рядом Долофеев, насуплено глядя впереди себя. – Нельзя так просто взять, и жить спокойно…
– Вот черт! – Я едва не споткнулся, рискуя быть затоптанным. Я посмотрел вниз: пролёты лестницы были заставлены и перегорожен старым хламом, школьным инвентарем с чердака.
Снизу раздался неясный крик. Я вдруг понял, что остановился, врезавшись в спину идущего впереди Евстафьева, а толпа сзади уже напирала на меня.
– Дверь заперта! Где ключи, мля? – заорал кто-то зычным голосом из самого начала очереди, растянувшейся до первого этажа. Приподнявшись на цыпочках, я на мгновенье увидел напряженное, с твердо сжатыми губами лицо химички на лестничном пролёте впереди. А толпа всё напирала, не понимая, что вперёд хода нет.
– Назад сдайте, уроды! Дверь закрыта!
Хриплая матерщина поплыла над толпой. Рядом, затираемая, пискнула от боли Анюта Семиглазова. Я крепко выругался – сильно давило на спину, поясницу. Расталкивая окружающих, я попытался освободить себе и Анюте хоть немного места. Хриплый стон, тяжкое сопение сжатых со всех сторон людей, шарканье ног, адская духота – я прямо-таки на своей шкуре ощущал, как над толпой медленно, но верно растекается паника.
Внизу уже гремело и грохотало:
– Помогите открыть дверь! Кто-нибудь! –прорываясь к двери незнакомый старшеклассник принялся раскидывать хлам. В этом ему помогало ещё несколько человек.
Света не было – в полутьме, кашляя от дыма, школьники, не желая задыхаться в тесноте лестницы, начали разбредаться по этажам через входы на пролётах.
Что-то глухо ударилось о дверь – её принялись с ожесточением ломать. Удар, ещё удар…
Массивная железная дверь глухо стонала, отвечала на попытки взлома звоном металла, но не поддавалась. А между тем едкий дым всё сильнее начинал просачиваться с этажей, опутывая лестничные пролёты. На чёрной лестнице, мгновенно превратившейся в жерло дымохода, находиться стало невозможным – жар быстро расходящегося по фасаду огня, духота и давка вытесняли обезумевших от страха людей с лестниц, ещё больше увеличивая панику. Спасительного кислорода становилось всё меньше, чёрный чад выворачивал людей, заходящихся в жестком кашле.
– Какой кретин устроил всё это дерьмо?! –Держась за перила, задыхался от дыма Лизанный.
Толпа сзади напирала. Не желая быть растоптанным, я, растолкав беснующихся от страха школьников, прижался к стене. Моему примеру последовали идущие позади меня Оля Простая, Семиглазова и остальные ребята.
– Что там? Почему мы стоим?! – полу плача, закричал кто-то, срываясь на фальцет.
За всех ответил Блинов, тараном прущий через толпу обратно, вверх.
– Внизу огонь!
…Директриса отрешенно смотрела на объятую огнём школу. Пламя, полностью охватившее второй этаж, распространялось с немыслимой скоростью, и вот уже языки огня заплясали на третьем.
Как только пожар охватил лестницу и холл, в кабинет ворвалась растрёпанная секретарь Нина, прокричав, что школа горит. Кабинет главы находился на первом этаже, а потому директриса, под шипенье полурабочего огнетушителя, которым охранник пытался погасить пламя, быстро эвакуировалась.
Пересиливая гул бушевавшего огня, из разбитых окон страшно кричали люди, моля о помощи. В попытках спасти себя, они прыгали со второго, третьего этажа, и чёрный дым поднимался столбом, далеко разносимый метелью.
Вокруг уже собиралась толпа, а глава школы так и стояла на холодном ветру в накинутой на плечи шубе, недвижима и нема. Перед её глазами стояла забитая хламом черновая лестница, «поделенная» с местным участковым пожарная сигнализация и чёрный-чёрный дым, в котором задыхались сейчас дети и взрослые, оставшиеся внутри.
Директриса смотрела на объятую огнём школу, а первые пожарные наряды уже въезжали в школьные ворота…
В какой-то момент мой рассудок помутился – всё смешалось. Задыхающиеся в дыму люди, чьи-то крики о помощи, заваленная телами лестница, гул пламени… Всё это слилось в один страшный, тоскливый отчаянный вопль, тонущий в звоне бьющихся стёкол. Я уже не понимал, ползу ли я, жив ли я, или уже сгорел в этом пламени, задохнулся в этом непроглядном дыму. Позади меня, стараясь не дышать, прижавшись к стене, полз Евстафьев, за ним – остальные.
Последние остатки натянутого до предела здравомыслия и хладнокровия улетучились. Люди кричали, падали в пролёт, обезумев от страха давили друг друга, рвались вверх, глотая дым… Чёрный, как уголь, смертоносный чад, выедая глаза и выжигая лёгкие гнал, словно живой, затаптывающую саму же себя толпу. Мы жались к стенам, чтобы не потеряться в этой коловерти, стараясь, насколько это возможно, держаться вместе. А позади, где-то внизу, но стремительно догоняя нас, полыхало пламя, с ненасытной охотой пожирая всё на своём пути.
Казалось, мы целую вечность добирались до четвёртого этажа – через тьму, дым и тела обессилевших, потерявших сознание людей. Вывалившись в зал, мы облепили стену, позволив себе чуть-чуть отдохнуть. Здесь был не такой отравленный воздух, как на лестнице, а потому мы дышали почти полной грудью. Воняло пластиком и жженой резиной.
– Все…тут? – Все никак не придя в порядок, я окинул всех беглым взглядом.
За всех мужественно кивнула Анюта – несмотря на ходящие ходуном руки и начинающуюся истерику, она держалась стойко.
– А где Ваня? – дрожа, всхлипнула Оля.
И действительно – Ваньки нигде не было. Мы быстро, насколько это было возможно обыскали ближайшее пространство – без результатов…
Мимо нас бежали и ползли охваченные страхом люди.
– Нам надо уходить, – тяжко дыша, подытожил Евстафьев, откидывая с потного лба налипшие волосы. Никто не сказал ему ни слова, не возразил – в глубине души все понимали, что отыскать Ваньку в таком хаосе было почти невозможно. И мы, скрепя сердце, поползли вдоль стены.
По фасаду огонь уже перекинулся на четвертый этаж, и из некоторых кабинетов валил дым.
«Скоро здесь все запылает», – машинально подумал я, держась за стену. Передвигались мы по-прежнему ползком – пары глотков отравленного воздуха хватило бы, чтобы сжечь все лёгкие. Где-то кричали о помощи, звенели лопающиеся от температуры стекла, страшный, утробный гул разрастающегося пожара гнал нас через задымленные, тёмные коридоры как затравленных зверей.
– Погоди, – ползущий впереди Евстафьев развернулся ко мне. Я вопросительно кивнул ему.
Дав знак ждать, он забрался в находящуюся рядом подсобку, вернувшись оттуда с рулоном туалетной бумаги.
– Выкинь, я тебе новый куплю, – едко бросил я.
– Заткнись, – Под недоумевающие взгляды, он обмотал себе рот, сделав подобие повязки, после чего протянул рулон нам. Повторив за ним, мы удивленно уставились на него –дышать стало немного легче.
Чем ближе мы приближались к главной лестнице, тем жарче становилось вокруг – пол под нами буквально горел. Но мы ползли вперёд – напуганные, грязные и беспомощные.
Минуя поворот, мы вползли на пролёт четвертого этажа, который стремительно исчезал в языках пламени.
– Помоги…те… кто-нибудь…– донёсся до меня чей-то болезненный, призывный стон. Я обернулся.
Совсем недалеко, у обрушившейся стены, придавленная тяжёлой, обгоревшей балкой лежала Стася. Быстро наступающая стена огня разгоняла мрак, и потому я отлично всё видел.
Я подполз ближе. Балка передавила ей ноги, начисто лишая возможности двигаться. А огонь подбирался всё ближе.
– Прошу, не оставляйте меня здесь…одну… – Она намертво уцепилась за мою руку. По её перемазанному сажей лицу текли слёзы, в светло-голубых, широко раскрытых глазах плескались мольба и бесконечный страх. – Помоги, умоляю…Не бросай…Я не хочу…
Страшный надрыв слышался в её голосе, она дрожала, как осиновый лист. Мимо нас наверх, по лестнице, проползло несколько человек.
Если бы меня спросили, кто лежит передо мной, я бы не ответил. Потому что просто не знал. Сейчас о помощи меня просил не тот человек, который с жестоким садизмом бил меня по лицу. Кто-то другой.
– Ты чего встал? – окликнул меня Евстафьев. – Идём!
Я повернулся в сторону огненной стены, и не смотря на невыносимый жар, меня пробрало до костей. Я вдруг понял, что этот момент разделит мою жизнь на «до» и «после».
Я смотрел на Стасю, она – на меня…
«Месть или человечность?»
– Коля, уводи их.
«И против самого себя мне было не пойти…»
– Ты что, рехнулся? Брось! – рявкнул Евстафьев, накинувшись на меня с холодным бешенством. – Хочешь свою жизнь по ветру пустить? Ради неё?!
– Ты теряешь время, – Я схватил его за плечо. – Всё уже решено – тебе меня не переубедить.
Коля гневно посмотрел на меня. Затем на сжавшихся позади девчонок.
– Быстрее! – срываясь, прохрипел я. – Огонь вот-вот отсечёт выход! Выведи их отсюда.
– Идиот, – Коля встряхнул меня, как покрывало. – Дай обещание, что уйдешь отсюда живым и здоровым, и мы ещё встретимся. И рулон туалетной бумаги принесешь.
– Обязательно, – Непрошеная улыбка растянула мои губы. – Ещё и освежитель в придачу.
Евстафьев крепко обнял меня. У самой лестницы он оглянулся – и столько тревоги было на его дрогнувшем, вечно спокойно-мрачном лице, что у меня поневоле все сжалось внутри. Спустя мгновенье он скрылся из виду.
Теперь назад пути не было. Счет пошёл на секунды, и моя жизнь, как и жизнь Стаси теперь зависела только от меня.
Я подскочил к придавленной девушке, которая тут же намертво уцепилась за меня. Не обращая внимания на её лепет, я быстро обмотал ей рот и нос туалетной бумагой – на её недоуменный взгляд я только уверительно кивнул.
После я принялся непосредственно за балку. Однако, только прикоснувшись к ней, я тут же отдернул руки – балка была горячей. И самое главное – ужасно тяжелой. Наскоро обмотав руки пиджаком, я, нечеловечески напрягаясь, попробовал хоть немного сдвинуть с места эту махину.
«Видно, мало каши ел», – Мой затравленный взгляд заметался в поисках решения.
– Т-ты куда?! Стой!!!
– Не лезь! – Я довольно грубо освободился от цепкой хватки Стаси. – Я здесь, рядом…
– Не уходи… прошу, не уходи, – Каждое слово, сама интонация, с которой она просила меня, были пропитаны таким страхом, такой брошенной безнадежностью и мольбой, что моё сердце вмиг разбухло от нахлынувшей жалости.
Я молча принялся тягать балку, пытаясь, если не приподнять, то хотя бы сдвинуть с места. Стася лишь стонала и плакала, когда я резко двигал этой обгоревшей махиной.
Раздавшийся наверху треск заставил меня вжаться в пол – охваченные огнём полуобгоревшие обломки посыпались на меня. Стена огня приблизилась, дышать становилось практически нечем. Я задыхался удушливым смогом, мои лёгкие выворачивало наизнанку. Что есть силы я вцепился в балку, в последнем отчаянном порыве пытаясь спихнуть её, но…
– Больно… – царапая пол, Стася всхлипнула.
Огонь был уже совсем близко.
А я ничем не мог помочь придавленной девушке. И сейчас мой разум ясно, с присущей ему жесткостью, это осознал.
Трясущимися от адреналина руками я утёр пот со лба. Пару секунд я тупо сидел на горячем полу, сжимая и разжимая натруженные, обожжённые руки. Я был абсолютно бессилен перед огненной смертью, зависшей над нами. А она все неумолимо, пожирая сантиметр за сантиметром почерневших стен, приближалась к придавленной Стасе. А затем…
– П-помоги мне, пожалуйста, – Руки Стаси вцепились в мои плечи. Взгляд светло-голубых, словно прихваченных льдом глаз был переполнен мольбой и ужасом. – Прошу…