По ту сторону Алой Реки. Книга 2. Потерявшие судьбу

Легче?

Сиера смеется сквозь слезы. Легче! Нет, легче не будет никогда. Никогда больше она не остановит сердца, никогда не позволит себе забыть, кто она такая на самом деле: человек, предавший свой род и лишенный судьбы. Одинокий листок, подхваченный ветром.

– Там нет ни твоего брата, ни родителей, – говорил барон в ту же ночь, прежде чем оставить ее одну в роскошной золотой спальне. – Убили тех, кто сопротивлялся.

И, помолчав, добавил:

– Я предал их тела огню.

Закрывается дверь, оставляя Сиеру во тьме…

…во тьме хрипит истязаемый, во тьме смердят тела.

Сиера открыла глаза. Победила соблазн остановить сердце. Снова прильнула к дыре и увидела барона, орудующего плетью. Дрожь по телу… На нее он никогда не поднимал руку, но этот сковывающий движения страх, очевидно, пришел на место судьбы, добровольно втоптанной в грязь… ради него.

Сиере потребовалось несколько месяцев, чтобы освоиться в доме барона и обратить внимание на его отлучки. С той страшной ночи, когда они стояли над мертвой деревней, Модор перестал притворяться. Нет, он не оскорбил ее ничем, просто брал то, что принадлежало ему – как смертный мужчина и как вечный вампир, наслаждался «прелестным горным цветком». Сиера отдала ему все, кроме своей души, дорогу к которой потеряла сама. Но этого-то как раз и вожделел Модор. Ее холодность и безучастность приводили его в бешенство, и он метался по дому, срывал со стен и разбивал об пол картины, поджигал великолепные ковры, крушил фарфоровые статуэтки.

Потом он уходил и возвращался спокойным и радостным. Прошло время, прежде чем Сиера догадалась проследить за ним и узнала, что под красивым домом скрывается целый мир отчаяния и боли. Тюрьма, забитая мужчинами и женщинами – беглецами, бунтовщиками, теми, кто не пожелал жить в бараках и выбрал бы смерть, дай им кто такой выбор.

Барон спускался сюда едва ли не каждую ночь. Но не каждый визит означал смерть. Одна жертва могла висеть на крюке неделю, моля о смерти. Барон умел длить агонию.

– Тихо-тихо-тихо! – забормотал он, шагнув к дергающемуся в судорогах мужчине. – Сейчас все поправим, малыш.

Укус – совсем короткий, не с целью насыщения – и судороги успокаиваются. Яд барона лечит раны, облегчает страдания, чтобы обратить их в вечность.

Иногда Сиера видела во сне на крюке себя. Она сама надевала цепи, сама звала в подвал барона и просила: «Бей!» Наверное, так было бы лучше, но страх не давал совершить этот шаг. При одной только мысли, что барон узнает о ее слежке, колени начинали трястись. «Чего ты боишься? – мысленно кричала на себя Сиера. – Что ты еще можешь потерять?»

Но ответом был только яд барона, его кровь, которыми он питал ее день за днем, как раньше поил одурманивающими настоями. «Ты любишь меня», – шептал этот яд. «Ты подчинишься мне», – шипела кровь.

И Сиера пустила в ход то единственное, чем еще могла помочь несчастным людям. Всю мыслимую страсть и любовь заполучил барон Модор, не веря своему счастью. Но упивался победой не дольше недели. Потом, проснувшись однажды ночью, Сиера оказалась в постели одна. А дверь подвала – заперта изнутри.

Тогда она начала убивать.

– Ну же, малыш! – Барон влепил мужчине пощечину. – Ты засыпаешь, а ведь я говорю с тобой. Хочешь пить? А есть?

– Мать твою поиметь! – Хриплый голос мужчины напоминал собачий лай. – А ты чтоб смотрел и плакал, щенок трусливый.

Взвизгнула плеть. Мужчина зарычал сквозь стиснутые зубы.

– Как вульгарно, – вздохнул Модор. – Поиметь… Люди… Все-то у вас через имения – и счастье, и горе, и любовь, и ненависть. Скучно. Хочешь, я научу тебя выражаться иначе? Давай попробуем, малыш. Эй, спусти-ка с него штаны!

Адъютант бросился выполнять приказ. Сиера отстранилась, вновь прикрыла глаза. Зря, зря этот глупец открыл рот. Обычно барону хватало часа, чтобы вдоволь натешиться и уйти, но над этим бедолагой он глумится с ночи и, кажется, вовсе забыл о времени.

Звякнула сталь – Сиера не стала смотреть, что за новое орудие пытки достал барон.

– Вот, попробуем так, – звучал его заботливый голос. – Я этого давненько не проделывал, поэтому могу ошибиться, но мы потом все залечим, не волнуйся.

– Ты полоумный! – завизжала, не выдержав, женщина из-за решетки. Жена? Сестра? – Да чего ж тебе не хватает-то в жизни, чудовище?

– Любви, – отвечает барон. – Меня никто не любит, кроме вас. Представляете, как мне грустно? Как мне больно?

Грохот заставил Сиеру открыть глаза и насторожиться. Кто-то колотил в подвальную дверь – настойчиво и уверенно.

– Эт-то еще что? – враз изменившимся голосом сказал барон. – Иди, узнай. Если там не моя жена и не посланный от графа – убей, кто бы это ни был. Все знают, что меня нельзя здесь беспокоить. Правда, малыш? Извини, я отвлекся. О чем мы говорили?

Адъютант пробежал мимо убежища Сиеры, и она сжалась в крохотный комочек. Никому и в голову не придет рыться в груде старого мусора, куда она проникала ночами незримым туманом и лежала почти без движения, слушая крики жертв и бред барона.

Стукнул засов. Полоска дневного света пробежала по каменным ступеням, прорезала тьму, дополнив тусклую керосиновую лампу, которой Модор освещал свои безумства.

Сверху донеслись голоса. Слов не разобрать, но адъютант явно давал кому-то разнос.

– Сказал ведь – сжечь, – вздохнул барон. – Никакого послушания. Вот кто меня окружает, малыш. Удивительно ли, что я ищу твоего общества?

Даже изо всех сил притворяясь человеком, Сиера ощутила идущий сверху невероятный выплеск силы.

– Ну вот, наконец-то, – воскликнул Модор. – Сейчас, мой помощник вернется, и мы поговорим о моей матери… Да обо всем, о чем пожелаешь.

– Господин барон? – Незнакомый мужской голос сверху.

Сиера, вновь прильнувшая к амбразуре, увидела, как вздрогнул Модор. Тонкое длинное лезвие в его руке опустилось.

– Что? – взвизгнул он. – Кто там? Я занят, убирайтесь!

– Господин барон! – Голос стал укоризненным. – У нас тут маленькая проблемка…

– Дворецкий укажет гостиную, извольте обождать.

– Дворецкий, к сожалению, умер…

– Что? Мой помощник только что…

– С прискорбием сообщаю, что и ваш помощник тоже мертв. По правде говоря, тут все внезапно отчего-то скончались, и нам очень скучно, да и жутковато немного в одиночестве. Вы бы не соблаговолили подняться на пару слов? Мы бы спустились сами, но из ваших покоев так смердит, что лошади пугаются. Ожидаю в гостиной.

Дверь хлопнула. Барон бросил лезвие на стол рядом с плеткой, потушил керосинку. Он всегда оставлял за собой темноту.

– Какие еще лошади? Что за… – бормотал Модор, поднимаясь, незримый во тьме, по ступенькам.

Еще один проблеск света, стук двери, грохот наружного засова. Сиера, пытаясь унять дрожь, сделала десяток глубоких вдохов и выдохов, как всегда.

– Смерть! – раздался шепот во тьме.

– Смерть! Смерть! Смерть! – подхватили другие.

Бессильный шелест, в котором сплетались страх и надежда, зародился здесь, возле пыточного зала, и раскатился дальше по тюрьме, заполнил каждую смердящую клетку. Как всегда, у кого-то отыскалось огниво, кто-то пожертвовал лоскут от одежонки.

– Люби меня, смерть моя, – раздавалось древнее заклинание, давно позабытое, но воскресшее в этом проклятом подземелье.

Люби меня, смерть моя,