Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас!

– А ты думала!

– Собственно, фиг с ними, мозгами…

Царица потянула жертву, точнее избранника на сегодняшнюю ночь, в опочивальню. Потащила за те самые шаровары, которые уже совсем готовы были лопнуть под могучим натиском изнутри. Страж захлопнул за собой дверь, но Клеопатра успела услышать, как его напарник громко и завистливо вздохнул.

– Значит, либидо? – повернулась к стражу царица, отпуская из нежной, и одновременно цепкой ладошки шелк; во второй еще крепче был зажат Предвечный камень.

– Ксандр, моя царица, – рухнул на колени, а затем распростерся у ее ног стражник, – так меня зовут. Но если божественной Клеопатре будет угодно, я готов поменять имя, данное родителями…

– Божественной Клеопатре угодно другое! – к поднявшему вверх голову Ксандру тянулась рука царицы с тяжелым каменным кубком.

Сама она в те несколько кратких мгновений, что страж рассматривал узор густого ковра, успела полностью обнажиться. Теперь Ксандр был готов выпить из ее рук даже чашу с ядом. В каменной чаше действительно оказался яд; тягучая жидкость кроваво-красного цвета, которая огненным потоком провалилась в желудок, а потом вернулась в голову шальной смелостью и безрассудством – так, что сильные руки сами обхватили радостно пискнувшую женщину и бросили ее на ложе…

Очнулся Ксандр, когда его смена уже давно закончилась; но никто – ни старший смены стражей, ни сановники, ждущие царицы с ворохом неотложных дел, которые они словно специально копили годами – не посмел вторгнуться в гнездо неги и разврата. Парень бросился подбирать и напяливать на себя воинское одеяние, разбросанное по углам огромной комнаты. Его остановил прозвеневший серебряным колокольчиком смех Клеопатры.

Стражник резко повернулся к ложу:

– Богиня, – воскликнул он, сжимая побелевшими пальцами рукоять короткого меча римского образца, – повелевай! Какой подвиг должен я исполнить в твою честь.

Что-то помешало ему закончить словами: «… и в благодарность за блаженство, которым ты меня одарила!». А Клеопатра словно прочла эти строки в его глазах. Она нахмурилась, заглянула в свой каменный сосуд, который поддерживал силы и ее, и – главное – Ксандра всю эту долгую ночь, и небрежно махнула рукой: «Свободен!». По напрягшейся спине парня, по тому, как тот остановился на мгновение перед порогом, а потом решительно перешагнул его и с громким стуком захлопнул тяжелую створку, царица поняла, что в его душе сейчас бушует буря, внезапно возникшая посреди необъятного моря мужского удовлетворения. И ее совсем не удивил короткий предсмертный стон за дверью, и поднявшаяся там же суматоха.

Самка паука черная вдова пожирает своего партнера сразу после совокупления.

У людей немного по-другому – среднестатистическая жена растягивает это удовольствие на всю оставшуюся жизнь…

– Черная вдова – вот кто я, – с мрачной радостью поднялась с ложа Клеопатра.

Она вышла из опочивальни одетая подчеркнуто скромно; остановилась у влажного пятна, которое совсем недавно было красным, кровавым, и обвела собравшихся неторопливым взглядом. Государственные мужи попятились к выходу; стражникам у двери в ее спальню пятиться было некуда. Они вжались спинами в стену и замерли каменными статуями. И в их очах, и в глазах застывших, наконец, царедворцев метался один вопрос-утверждение: «Я следующий?!».

Следующих было много – каждую ночь новый. Это была кровавая тризна по Цезарю; несколько запоздалая, но от этого не менее ужасная. Мужчины заходили в ее спальню, словно на эшафот. Царица собственным телом исполняла их последнее желание, и… Ни один не избежал своей участи. Потому что на землях благословенного древнего Египта ее слово было словом божьим. Имя Теа Филопатор, полученное ею при первом восшествии на престол, означало «Богиня, любящая отца». За неимением давно усопшего родителя она заменила его бесчисленной чередой чужих мужчин.

Сколько длилось бы это кровавое пиршество, питаемое неисчерпаемым Граалем? Вечность? Увы – в мире были силы более могучие, чем власть египетской царицы. Рим. Проклятый город, в котором она пережила и неземное счастье, и крушение всех надежд. Его представитель, Марк Антоний – эта слабая копия ее Зевса-Цезаря – направил свой гнев на Египет. Вообще-то гнев его был обращен на правительницу государства, но в последнее время Гера вполне серьезно соотносила два этих имени – Египет и Клеопатра – как одно целое, не существующее друг без друга. Очнувшись от очередного дурмана, навеянного волшебным сосудом, и отправив очередную жертву «черной вдовы» на смерть, царица вызвала к себе одного из немногих сановников, который мог позволить себе относительно безбоязненно разгуливать по дворцу. Как и Потин – управитель покойного Птолемея двенадцатого, ныне покойного брата и супруга царицы – ее собственный управитель был скопцом. Клеопатра не раз порывалась напоить этого обиженного судьбой человека мальвазией, но… Птулем (так звали скопца) был идеальным хозяйственником, безгранично преданным ей; царственная рука так и не поднялась, чтобы провести сомнительный эксперимент. К тому же Птулем совершенно не пил.

Он был наполовину русским, наполовину евреем: сам после первой не закусывал, и гостям не давал…

В смысле, он не пил вина. Его единственной страстью было собирательство сокровищ в царскую казну. Может, в мечтах он представлял ее своей? Вот эту «мечту» Клеопатра и собиралась сейчас грубо растоптать.

– Птулем, – вкрадчиво начала царица, – ты знаешь, кто такие русские? А евреи?

Царедворец два раза покачал головой в отрицании и боязливо поежился – в словах Клеопатры было столько кровожадного предвкушения, что в голове скопца возникла самая страшная картинка, какую только он мог себе представить. Пустая сокровищница!

– Да, Птулем, – Клеопатра обрушила на его несчастную голову приказ, – за три дня мой корабль должен стать похожим на небесное судно, которым управляют сами боги! Золота не жалеть. Надо – потрать все, но римляне должны быть потрясены богатством и гостеприимством Египта.

– Два года Великая река не разливалась, – попытался возразить царедворец, – чернь ропщет. Скорее мы поразим народ Египта, чем римлян.

– Вспомни про русских, – управитель не заметил, как Клеопатра остановилась рядом – смертельно опасная, несмотря на нежную улыбку на губах, – а еще про евреев!

Устрашенному Птулему оставалось только низко поклониться и выйти из тронного зала. Потрясенный управитель еще не знал, что царица будет сама контролировать весь процесс; еще он не догадывался пока, что у кораблей есть такая характеристика, как грузоподъемность, и что исчисляется она в громадных величинах, которые когда-то назовут тоннами, и что золота в казне… едва хватило!

– Но хватило же?! – Клеопатра милостиво кивнула Птулему, которого оставила в Александрии с новым заданием – пополнять пустую казну.

Корабль Клеопатры действительно был способен заставить подавиться от зависти любого бога. А еще – он сейчас напомнил Гере о родном доме, об Олимпе. Ведь эти золотые украшения, как и легкомысленные, откровенно бесстыдные наряды прислужников и невольниц она извлекла из собственной памяти. И сейчас к неизвестности ее вез маленький кусочек Олимпа. Увы, истинно божественным на нем был только Грааль, да, пожалуй, сама Клеопатра-Гера.

– На одного римлянина, – решила царица, – за глаза хватит…

Ровно через три дня повелительница Египта принимала Марка Антония, сидя в копии трона Геры, на палубе корабля, потрясающего своей роскошью и необычностью. Обычай требовал ей самой просить о аудиенции правителя Великого Рима. Однако расчет мудрой египтянки, основанный на донесениях многочисленных лизоблюдов из числа римских посланцев, оказался верным. Марк Антоний был подобен сороке – любил все яркое, сверкающее, необычное. Он и сам был похож на эту вороватую птицу. Мелкий, остроносый, разодетый в черно-белые цвета и беспрестанно стрекочущий свои и чужие слова.

Остановившись перед Клеопатрой, которая соскочила с трона и сейчас стояла, покорно склонив голову, Антоний выставил вперед ногу в сандалии с ремнями, глубоко впившимися в тонкую ножку, и разразился целой речью, которая оглушила царицу; заставила ее поморщиться в душе. Потому что в своем «блестящем» панегирике, большей частью состоящем из фраз, позаимствованных у великих умов прошлого (в том числе и у Гая Юлия Цезаря) он славил лишь Вечный город, ну, и немного самого себя. О красоте застывшей перед ним в соблазнительной позе египтянке он не упомянул ни единым словом.

– Значит, – вспомнила Клеопатра еще одну серию доносов, – правду говорили о его сомнительных «победах» в чужих постелях…

Жена пилит мужа:

– Вот соседка говорит, что у нее муж тридцать пять раз за ночь может, а ты один раз и то еле-еле.

Озадаченный мужик звонит соседу: типа, как это?

Сосед смеется:

– Да пусть твоя мою дуру не слушает. Она туда-обратно считает!

Клеопатра хихикнула, теперь уже вслух:

– Да этот сорочонок и до пятнадцати «туда-обратно» не дотянет!

Она тут же спохватилась, наклонила голову еще ниже и, пряча улыбку, пригласила римлянина в свои покои – отобедать, чем боги послали. Марк Антоний, недовольно поблескивающий сорочьими глазками (как же – прервали великого ритора!), приглашение принял. Скорее всего, потому, что предполагал увидеть еще более сказочную картинку. И не ошибся – такого стола, перед которым могли возлежать не два, а два десятка пирующих, он никогда не видел. Клеопатра, кстати, тоже. В олимпийском дворце трапезная была куда как скромнее.

Марк Антоний был сыт скорее созерцанием сокровищ, которые служили лишь обычной посудой для яств. Грааль, затерявшийся среди золота, он, скорее всего, не заметил. А Клеопатра, которая возлегла у стола в откровенно блудливой позе, теперь усмехалась совершенно открыто. Потому что Антоний не видел ни ее соблазнительного тела, бесстыдно предлагавшего себя, ни горячих уст, готовых прильнуть к мужским… в-общем, ко всему, что они достанут! Нет! Римлянин жадно обводил глазами драгоценную утварь. Казалось – позволь ему обстоятельства, и Марк Антоний сгребет в руки все, что поместится в них, взмахнет крыльями… то есть полой тоги (руки-то уже заняты) и убежит отсюда подальше…

– Здорово! Как дела?

– Устал сегодня очень…

– А что делал?

– Бегал. Много бегал. Бегал, бегал, а потом секс.

– Догнали-таки…

Очевидно, в мыслях Антоний действительно куда-то бежал, потому что никак не отреагировал, когда Клеопатра сунула ему под нос каменный сосуд греха, и, практически насильно заставила римлянина глотнуть из него – первый, крошечный глоток. А потом Марк Антоний заработал челюстями сам. Заработал жадно, громко давясь мальвазией и давая время Клеопатре поработать служанкой. Египтянка мгновенно выползла из своего воздушного одеяния. Чуть сложнее было разоблачить римлянина. Тот, словно большой ребенок, никак не хотел отрываться от вкусной игрушки, от Грааля. С большим трудом царица вырвала из рук и рта мужчины кубок, и тут же сунула оглушенному мальвазией «ребенку» другую игрушку – собственную грудь. Римлянин присосался к ней, наверное, как не тискал когда-то в младенчестве собственную мать, или кормилицу.

Клеопатра охнула, и опрокинулась на спину, увлекая за собой мужчину, быть может, впервые в жизни страстно возжелавшего женское тело.

– Ну, все, – успела победно подумать египтянка, проваливаясь в темную пропасть страсти, – он мой!..

Клеопатра плыла по жизни, как по бурному морю; искренне наслаждаясь свежим ветром перемен, которые устраивала себе сама; успешно уворачивалась от грозных скал и песчаных отмелей, прятавшимися под такими внешне безобидными волнами. Под скалами и отмелями она имела в виду многочисленные интрижки, которые заводила, как только провожала Марка Антония в очередную служебную отлучку. Римлянин знал об этом; безумно ревновал и не раз пытался бросить – или Клеопатру, или Рим. Увы – без египетской царицы, и без волшебного каменного сосуда он уже не мог существовать, а без Рима… Без власти, которой Вечный город наделил этого стареющего (на целую дюжину лет старше, чем египтянка!) мужчину, он Клеопатре не был нужен. Даже с учетом того, что она родила ему трех детей. На это рассуждение ума у Марка Антония хватило. А пока он был ее единственным постоянным возлюбленным; мужчиной, который выходил из ее спальни, в уверенности, что его голова останется на плечах…

– Милый, ты меня любишь?