Клеопатра

Ни Дружка, ни Витька Стукалкина, ни его друга с «Мерседесом» Лика больше не увидела. Но замуж вышла; через месяц – за лейтенанта полиции. Теперь она Клеопатра Белова. За что большой спасибо Вике Недорезовой.

А всех остальных – с праздником Восьмого марта!

Загогулина

про спичку, которая могла поставить мир на грань…

Сашка Жилин бросил курить. Так он жене своей – Танюхе – обещал. Мешать он стал ей своим кашлем по ночам. И днем покоя не давал.

– Пахнет от тебя, – говорила она собственному мужу, – паленой псиной.

И откуда она только знает, как паленая собачатина пахнет? На рынке если вместо баранину гавкающего мясца подсунут – так ведь ободранного, а не паленого.

Итак, Сашка стоял на своем балконе – том самом, что на проспект Ленина выходил. Он пытался забыть о пачке «Примы», что была заныкана от хозяйского глаза жены здесь же, на балконе. Кстати, рядом с половиной бутылки самогона. А рука уже сама вытянула сигаретину из пачки. Другая трясущимися пальцами пыталась достать из коробка спичку.

– Вот сейчас, – подумал Сашка, – только одну затяжечку сделаю, и больше ни-ни…

Инженер Стукалкин совершил должностное преступление. Взял работу на дом. Не успел он дочертить сверхсекретный чертежик на работе, и этим мог оставить весь отдел без премии. Вот он и прихватил его домой.

Жарким летним вечером в троллейбусе номер два, что трясся по главному проспекту Коврова, были открыты все окна. В одно из них и влетела обгоревшая спичка. Совершив сложный пируэт, она запорхнула в пакет, где утром лежало несколько бутербродов. Теперь там схоронился секретный чертеж. Троллейбус резко затормозил у остановки, которую объявил бодрый голос водителя: «Улица Коммунистическая». Пакет впечатался в широкую спину какого-то мужика, и спичка размазалась по чертежу неприличной загогулиной…

– А это что за фигня? – ткнул корявым пальцем в чертеж Михалыч – лучший на заводе токарь-фрезеровщик.

Вообще-то он обозвал загогулину по другому – тем органом, на который она была похожа.

– Ты не спрашивай, – строго ответил начальник цеха, – ты дело делай!

Ну, Михалыч и сделал. Изобразил загогулину в металле; в количестве четырехсот штук. И поехали эти железки к смежникам – на другой завод. На тот самый, где собирали новые противоспутниковые ракеты «Серебристый тополь». Да уже собрали почти – только ковровской загогулины и не хватало.

Через месяц четыреста «Тополей» встали на боевое дежурство. И надо было дежурному генералу в первый же день проверить, как ракеты руля слушают? «Тополи» послушались – послушались, да и полетели по траектории загогулины к американским спутникам-шпионам. Чтобы те, значит, не вмешивались во внутренние дела России и в личную жизнь ее граждан. Чтобы не постучал однажды шериф в квартиру Пупкиных и не спросил, что делал глава семьи с гражданкой Тюлькиной второго февраля в лесу около Гостюхинской трубочки. Что делал?! Грибы собирал – чем еще можно в лесу заниматься?

Спутники конечно же отбились бы. Если бы «Тополи» по прямой летели. А так – пока их компьютеры траекторию загогулины на цифру переводили, и сами над результатом смеялись, стало поздно. Дежурный командор на мысе Канаверал жвачку проглотил, когда первый экран погас. А когда последний – четырехсотый – отключился, за телефонную трубку ухватился. Они – американцы – тоже любят начальству всякие гадости докладывать.

Так что уже через полчаса Президент в Овальном кабинете начал своим советникам диктовать, что думает об их родителях. Главное – на английском диктует, хотя в Москве уже несколько раз побывал.

– Кто, – кричит (тоже по-английски), – сказал, чтобы России санкции объявили, да гуманитарную помощь назад завернули?

Тут самый плюгавый советник вперед протиснулся и сходу заявил:

– Я, – говорит, – предупреждал, что даже крысу нельзя в угол загонять. Она тогда хоть в тигра, хоть в крокодила зубами вцепится – куда достанет…

А на темной стороне Земли (в Москве часы на Спасской башне как раз два ночи пробили) наш Президент свою разборку устроил. Вызвал высший командный состав армии, авиации и флота, и пытается на них слюной не брызгать. На всех сразу пытается. А каждого по отдельности по-отечески журит. Только, в отличие от американского, на русском языке мать вспоминает.

Тут дверь в кабинет открывается и заходит третьесортный чиновник из его собственной администрации. Заваливает без спросу, как в свою квартиру. Пока хозяин грозно хмурил брови и про его родителей что-то вспоминал, чиновник ему бумажку сунул – прямо под нос. А там печатными буквами, да по-русски (вообще-то наш не только на родном языке читать умел), послание из Вашингтона.

– Так мол, и так. Ошибочка вышла – не туда спутники полетели. Они сами, мы не виноваты. И вообще, обещаем больше крыс в угол не загонять…

Президент прочитал, маршалов и адмиралов еще раз пожурил, да по домам отправил. А те – радостные – сразу в Архангельское, на дачи. В парадных кителях дырки под очередные ордена вертеть. Только один сначала в министерство заглянул. Велел послать телеграмму в Ковров – загогулины-то кончились…

– Нет, – покачал головой Сашка Жилин, – не буду тигру, то есть Танюху, злить. Обещал ведь до дня рождения не курить. А день рождения у Таньки завтра. Вот послезавтра и закурю снова.

«Прима» заняла свое место в заначке, а спичка – в коробке. Сашка проводил взглядом отъезжающую от троллейбусной остановки «двойку» до того места, где она повернула на улицу Комсомольскую. А потом, зевнув, прислушался к телевизору, который негромко вещал в комнате. Бодрый женский голос как раз заявил, что критические дни кончились…

Как ефрейтор Гулькин с Пентагоном воевал

солдатская байка

Чтобы там не говорил Владимир Ильич, а человек с ружьем все таки должен внушать страх. Хотя бы немножко. Ефрейтор Владимир Гулькин своим видом любого мог вогнать если не в панику, то в тихий ужас точно. За состояние нашей родной российской армии.

Из всех грозных зверей, которых следовало опасаться человеку, ефрейтор напоминал одного. Глиста длинной два метра. И как его только в армию взяли? Но получилось – и теперь он служил в ковровском учебном центре, рядом с домом.

Ружья, естественно, ему никто не дал. И автомата тоже – чтобы ни себя, ни соседей по строю не поранил. Но обмундирование подобрали, хоть и с трудом. И даже лычки ефрейторские на погоны навесили – это чтобы молодое пополнение случайно не обидело. Сраму тогда будет для учебного центра – на всю Россию.

Так и прослужил Гулькин полтора года – без оружия и каких-либо обязанностей. К маме с папой обедать бегал каждый день – на этот счет командование специальный приказ на КПП отослало. Но так – через КПП – не интересно. Так любой сможет. Владимиру было интересней через дыру в бетонном заборе; так будто настоящая самоволка получалась. Да и ближе здесь Гулькину было до дома. Забор, конечно, высокий. Но в нем на такие случаи был специальный проломчик. Командиры про пролом знали, и даже озаботились его железными прутьями перегородить. Но что Гулькину эти прутья – он между них свободно проходил.

Привычным движением Володька перебросил через забор сапоги (они меж прутьев не пролезали), забросил на плечо портянки и пролез на волю. Один сапог уже ждал его там. А второму начальной скорости не хватило, и теперь он висел на страшной колючей проволоке, что проходила поверх бетонных плит.