И солнце взойдет

– Quel dommage. Veux-tu essayer?[22 - Как жаль. Не хочешь попробовать? (фр.)]

– Non! 

– Моя дорогая мисс Роше, – до них донёсся ленивый голос Ланга. – Перестаньте уже витать в облаках своей славы и обратите внимание на страждущих вашего внимания.

Кажется, пока происходил короткий диалог с Дюссо, глава отделения успел рассказать о ней ещё несколько фактов, а также озвучить список дел на сегодня, завтра и весь следующий год. Потому что, подняв голову, Рене увидела группу потерянных интернов, из которых каких-то предстояло распределить по кураторам, а кого-то отправить в клинику. А ещё резиденты третьего года ждали своей очереди на практику по биопсиям, второго – на перевязки и прочие рутинные задачи, кто-то хотел отчитаться, слева уже тянули папки предоперационного эпикриза… Но вместо того, чтобы схватиться за всё сразу, Рене медленно перевела взгляд на Энтони Ланга и увидела скривившую большой рот едва заметную ухмылку. Наставник сидел, подперев рукой подбородок, и с явным наслаждением следил за происходившую у его ног вознёй. И неожиданно Рене поняла, что её бросили. Не просто оставили один на один с проблемами и задачами, но швырнули в толпу и любуются тем, как она тонет. Это такой метод обучения? Если да, то он очень жесток. Впрочем, от других Рене слышала, что бывает и хуже – крики, недовольство, взаимные жалобы в дирекцию резидентуры. Между некоторыми её однокурсниками и их наставниками шла едва ли не открытая война, она же просто привыкла к другому. Ничего. Всё можно вытерпеть. Это всего лишь на один год.

Так что, поджав губы, Рене повернулась к какому-то парнишке, что пихал прямо в руки стопку назначений и громко просил проверить дозы антибиотиков. Однако стоило ей только взяться за документы, как одновременно случилось две вещи: на колени прилетел чей-то стаканчик с горячим кофе, а над ухом раздался шепот:

– Rеflеchis ? ma proposition. Petite cerise.[23 - Подумай над моим предложением. Маленькая вишенка. (фр.)]

Больше она ничего не успела услышать. Вскочив на ноги, Рене попыталась зачем-то отряхнуться, чувствуя, как горит кожа в том месте, куда успел попасть кипяток.

– Ах, прошу прощения. Я та-а-ак неаккуратна, – протянул голосок совсем рядом.

Вскинув резко голову, Рене увидела уже знакомую смуглую девушку. Та улыбалась фальшивой улыбкой и протягивала неведомые бумаги:

– Ознакомься, Роше.

Документы перекочевали из рук в руки, и Рене собралась уже развернуться (в конце концов, нужно было срочно вернуться в раздевалку и переодеться!), но её аккуратно взяли под руку. А в следующий момент она смотрела в холодные голубые глаза и медленно пятилась назад, пока аккуратно подпиленные ногти всё глубже впивались в кожу.

– Что же ты, Клэр, надо быть осторожнее, – тихо протянула та самая светловолосая медсестра. Тонкие губы чуть изогнулись, напомнив хирургический разрез, а затем открылись, чтобы произнести: – Доктор Ланг наверняка будет переживать за шкурку своего ассистента.

– Этого? – так же негромко хмыкнула вторая, а потом смерила Рене взглядом, словно видела в ней соперницу. Боже! Чему? Шприцам и ланцетам? Тем временем, результат осмотра её явно удовлетворил. – Не думаю, Хел. Ставлю на две недели.

– Принимаю, – голубоглазая бросила быстрый взгляд в сторону безразличного к происходящему Энтони Ланга. – Вряд ли она задержится здесь дольше.

И с тихим смешком ногти наконец покинули кожу, а две подруги легко и незаметно удалились сквозь собравшуюся вокруг толпу. И никто не слышал этого короткого разговора. Ни одна душа не заметила или сделала вид, что не видела, потому что слишком громко общались между собой интерны, слишком заливисто смеялся кто-то в другом конце ординаторской. Даже Дюссо оказался внезапно занят собственным резидентом, отчитывая того за очередные неведомые грехи. А потому Рене стояла в полном одиночестве с неожиданным осознанием, что ей объявили войну. Не за какую-то провинность, слова или ошибки, а просто за факт существования здесь и сейчас. Возможно, чуть-чуть за фамилию. А ещё вероятнее из-за доктора Ланга, чьё поведение стало для остальных точкой отсчёта. Рене не знала почему так вышло, – да и что бы это дало? – однако, как всегда учил Максимильен Роше, гордо подняла голову и процедила:

– Увидим.

Слово и тон, каким оно было произнесено, жгли язык, но Рене спокойно повернулась к моментально затихшим студентам и приступила к своим новым обязанностям. Право слово, она не требовала любить себя. Всё, что ей было нужно, – возможность работать. И, если ради этого придётся целый год терпеть двух взбалмошных дурочек, ничего страшного. В конце концов, вряд ли они осмелятся сделать что-нибудь противозаконное.

Первая половина дня пролетела почти незаметно. Дел было так много, что Рене успела позабыть и о неприятных разговорах, и о странных намёках со стороны Дюссо. Как выяснилось, правая рука главы отделения пользовался здесь определённой славой, что, к стыду Рене, её совершенно не удивило. Думать так было, конечно, непозволительно, потому что вопреки слухам о зашкаливающем половом инстинкте и страсти к молодым медсестричкам Жан Дюссо считался здесь хорошим хирургом. Но Рене ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, стоило ей заметить черноволосую кудрявую голову где-то в другом конце коридора, как шрам начинал мерзко чесаться, а ноги сами вели в ближайшую палату. Пустую, занятую, переполненную студентами – неважно. Рене любым способом старалась избежать встречи, и мысли, что так предстоит делать ещё восемь с хвостиком месяцев, совершенно не радовали. Как не радовал и резидент Дюссо.

Франс Холлапак, чья фамилия с лёгкого сволочизма всё того же Дюссо теперь звучала в голове исключительно стыдливым Хулахупом, оказался громким, грубым и немного странным. Бросив на Рене непонятный взгляд, он холодно поблагодарил за помощь с расчётом несчастных антибиотиков, а потом ещё долго оборачивался вслед. И если сначала Рене хотела поддержать его, шутливо поделиться, что сама только вчера вспоминала безусловно необходимые формулы, то теперь не знала, – а нужно ли. Зашуганный собственным наставником Франс никому не доверял, но предпочитал держаться безопасной компании Хелен и Клэр – медсестёр, что разыграли с утра не самую приятную сценку, и, похоже, имели некую власть в отделении. Правда, это не волновало Рене, которая больше переживала за Франса. Увы, она слишком хорошо знала к каким катастрофам мог привести страх задать вопрос, а в том, что Холлапак боялся наставника и самого Ланга, сомнений не оставалось. Однако, сейчас Рене не представляла, как подступиться к визгливо возмущавшемуся по любому поводу темнокожему резиденту, и размышляла об этом всё утро.

Прохладный голос автоинформирования, что бездушно сообщил о катастрофе, застиг Рене на выходе из основного здания. Она как раз готовилась к обычной плановой операции (настоящей рутине, от которой к концу года несложно и мхом порасти), когда над головой зазвучал сигнал:

– Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор. Комната один-двенадцать. Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор…

И так до бесконечности. Код синий – реанимация, критическая ситуация.

В этот же миг «тревожный» пейджер издал надсадный писк. «Мойся», – гласил короткий приказ доктора Ланга. И стало очевидно, что местный любитель эпатажа вряд ли снизошёл бы до сообщения, не будь ситуация чертовский критической. А потому Рене бросилась в сторону скоростных лифтов.

До этого момента она ни разу не слышала, как приземляется на крышу большой вертолёт службы спасения, и теперь в замешательстве застыла на пару секунд. Гул от воздушных потоков так давил на уши, что хотелось зажать их руками. Старая больница и её изоляция не справлялись с движением ветра, что бился в огромном винте вертолёта. Стены мелко тряслись и, похоже, вибрировал даже пол. Однако, поджав губы, Рене побежала ещё быстрее, и в итоге едва не ввалилась в расположенную на другом конце коридора помывочную. Жёлтые хирургические тапочки в алую вишенку запутались в тёмной и мягкой ткани знакомого джемпера, который отчего-то валялся прямо на голом полу, а затем глазам Рене предстала напряжённая спина наставника.

Вопреки недавним размышлениям доктор Ланг не был одет в чёрную хирургичку. Наоборот, его костюм оказался настолько обычным, что Рене невольно замешкалась. Похоже, он просто взял тот из первого попавшегося автомата, которые стояли на каждом этаже этой больницы, и нацепил прямо здесь. Даже не удосужился зайти в раздевалку. И, наверное, хорошо, что Рене пришлось задержаться сначала из-за путаницы в коридорах, а затем из-за слишком медленной группки студентов. Судя по валявшейся повсюду одежде, Ланг очень спешил, однако во всём остальном он был аккуратен. Идеальная собранность. Рене даже смутилась, потому что её собственный вид вызывал куда больше вопросов растрепавшимися от беготни косами и развесёлыми тапочками, которые казались слишком уж легкомысленными рядом с прямой мужской спиной и тщательностью движений. Подойдя к раковине, она взялась за щётку и мыло.

– Двадцать один год. Мужчина. Доставлен почти через два часа после полученных травм, – неожиданно заговорил Ланг, а Рене невольно вздрогнула от звука его голоса. В пустом, выложенном кафелем помещении тот звучал гулко и низко, забираясь под хирургическую рубашку лёгким ознобом. – Множественные сочетанные переломы, проникающие ранения брюшной полости, обильная кровопотеря. Остальное по мелочи. Твои действия?

– Общий осмотр, сбор анамнеза. – Рене сосредоточенно скребла руки и при этом старалась не смотреть на то и дело мелькавшее сбоку татуированное предплечье доктора Ланга. Даже несмотря на покрывавшую его желтоватую пену, этот неведомый лабиринт линий будто манил.

– Три, два, один. Твой пациент умер на осмотре мочеполовой системы и попытке выведать, был ли гепатит у его бабушки, – всё так же монотонно откликнулся Ланг, а потом неожиданно резко мотнул из стороны в сторону головой, словно разминал затекшую шею.

Болела голова? Хм. Возможно. Наставник не был зол или разочарован, скорее, просто напряжён. Его длинные бледные пальцы двигались быстро, но с удивительной точностью робота, и столь же бездумно, как будто выполняли давно зашитую в электронные мозги программу. И кто знает, может, так оно и было.

Всё же не удержавшись, Рене скосила взгляд и посмотрела на нахмуренный профиль. На ум пришло слово «острый» – острый нос, острый подбородок, даже череп казался острым из-за сведённых на переносице контрастно тёмных бровей и сжатых до синевы губ. И вроде, Ланг был достаточно молод, но тяжёлый взгляд, которым хирург взглянул на Рене в ответ, припечатал к земле будто бы парой десятков лет разницы. А может, и больше. Смутившись, она уставилась на собственные руки и с чрезмерным усилием принялась скрести пальцы, стараясь игнорировать навязчивое жжение там, где была содрана кожа. Тем временем шум воды рядом стих.

– Ещё варианты?

Рене задумалась и оттого неудачно провела щёткой в месте вчерашнего удара. Обернувшийся на её шипение доктор Ланг ничего не сказал, только мазнул взглядом по ссадинам и синякам, а потом снова равнодушно отвернулся.

– Кто мой пациент? – наконец спросила она, поборов желание сжать измученные пальцы.

– Суицидник-летун, – раздалось в ответ хмыканье, и больше вопросов не осталось.

Перед глазами сами собой появились не только необходимые изображения, но даже строчки из учебников о видах и характере травм. Оторвав несколько бумажных полотенец, Ланг быстро продолжил:

– Третий этаж и решётка забора не самое удачное место для приземления. Впрочем, судя по состоянию этого идиота, для попытки свести счёты с жизнью оно не подходит так же.

Услышав вырвавшееся оскорбление, Рене поморщилась, но ничего не сказала. Это не её дело судить кого-то, и уж точно не ей читать нотации своему наставнику. В первый рабочий день. Господи, это будет очень тяжёлый год…

– Но почему вертолёт? – В свою очередь локтем выключив воду, Рене повернулась.

– Хотел спрыгнуть с высотки, но пролетел лишь парочку этажей, встретился с козырьком одного из окон и тут же приземлился на ограждение террасы двумя метрами ниже. Высота штырей около десяти сантиметров. Предварительный удар спас от разрывов, но не от внутренних повреждений. Говорю же, парень – редкостный идиот, – проговорил Ланг, пока методично промакивал руки салфетками. А потом на мгновение замер и добавил уже жёстче: – Готовься. Вряд ли ты когда-нибудь видела столько крови.

Полотенце отправилось в мусорное ведро, а Рене сглотнула.

– Ясно.

– У тебя будет одна попытка доказать, что ты не безнадежна, – холодно бросил Ланг, а затем посмотрел на неё в упор. И Рене захотелось скрыться. Просто утечь в канализацию следом за мыльной водой, чтобы хоть на время избавиться от взгляда лютого презрения, которым её одарили с ног до головы.

Желтоватые глаза главы отделения задержались на выбившихся из прически кудрявых прядках, посмотрели на чуть скособоченный костюм, а потом долго гипнотизировали проклятые «вишенки», чтобы в следующий момент взметнуться вверх. И господи, столько насмешки Рене ещё никогда не видела.

– Роше, мне плевать, делала ли ты это раньше, страшно тебе или нет. Плевать, даже если ты сейчас пробьёшь пол головой. Вчера ты не поняла мои слова, так я повторю их снова: проваливай. А нет, то ты знаешь правила…

– Никаких споров, – едва слышно произнесла Рене. Ланг же немного помолчал, прежде чем неожиданно насмешливо протянул:

– А ты, оказывается, послушная.

Боже… Боже-боже-боже. Они знакомы всего сутки, а ей уже хотелось кричать от собственного бессилия. Но вместо этого Рене лишь скованно улыбнулась. Что бы ни случилось, она не поддастся на чужие эмоции, не станет отвечать раздражением на откровенную злость. И, видимо, поняв это, Ланг снова хмыкнул, а затем внезапно толкнул локтем коробку со стерильным пластырем в сторону Рене и отвернулся, чтобы плечом открыть дверь в операционную.

– Почему мы? – Вопрос вырвался сам. Рене не хотела его задавать, боясь выдать собственный страх. Однако, заметив, что доктор Ланг остановился, пояснила: – В скорой достаточно прекрасных врачей. Но в итоге именно мы бросаем нашего пациента и мчимся к другому. Почему?

Долгие мгновения он не смотрел в её сторону, не поворачивал головы, гипнотизируя дверные петли, а потом неожиданно улыбнулся. И его профиль с нечеловеческим оскалом выглядел совершенно безумно.

– Потому что это весело.