Иномерово колесо

Так покинул Волх Змеерожденный свой дом, в котором не было ему места, в котором жил он, будто непрошенный кукушонок.

Не разбирая дороги, вломился Волх на полном скаку в сам Аркадак. Черный молчаливый лес вздрогнул, загудел, будто живой, и конь под Волхом встал на дыбы и заржал от ужаса.

– Оставляй коней, дальше пешком, – приказал Волх Переплуту, и пустились они бегом через дебри и кусты куда-то дальше, в самую глубь запретного леса.

– Ты предал каждого, кто верил в твои силы, Волх, – проговорил Переплут, когда остановились они на мгновение перевести дух. Темно было в лесу, не доходил сюда свет одинокой луны, не светили тут звезды, затягивались небеса косматыми тучами. – Не знал я, что ты трус, каких еще поискать…

Почти не слушал Переплута Волх, кровь шумела в ушах. Не бывало Волху так жутко никогда в жизни, не бывало ему так страшно никогда. Что же натворил? Что же наделал? Будто горела в груди благость, погибая в пламени. Будто в самое сердце ядовитое жало Переплут воткнул, подлостью и лаской убеждая умертвить старика… Да не старика Волх умертвил, а благость свою.

– Кто ты теперь? – шипел Переплут. – Змееныш бездомный, беглец трусливый! Предал ты правду, княжич! Издохнешь теперь, будто собака паршивая, а слава ведь на золотом подносе была преподнесена!

Не выдержал Волх гадких речей и со всей силой ударил Переплута, да так сильно, что тот свалился с ног и прижал руку к лицу.

– Проклятый хитрец, – зло прокричал Волх, стоя над упавшим дружинником, – под твоими уговорами я готов был предательски убить человека! Лишить жизни князя и себя заодно – не было бы мне жизни после такого коварства!

– Княжич, тут ты неправ, – медленно прошелестел Переплут, кроваво улыбаясь. – Ни разу я не говорил тебе подобного. Я только лишь подсказал тебе решение, а ты сам взял в руки кинжал.

Переплут поднялся и глянул в лицо Волха единственным глазом. Волх рассвирепел. Подлый мерзавец научил Волха, как погубить свое благо, и нет снадобья от такой хвори. Бросился он на Переплута и повалил его на землю. Долго боролись они, катались по устланной иглами и опавшими листьями земле, поднимались и снова падали, пытались душить друг друга, били со всей силы. Неожиданно сильным оказался Переплут, неожиданно ловким, и уставший Волх чувствовал, что вот-вот поддастся, вот-вот силы его иссякнут. Ухватил с земли Переплут камень и со всей силы ударил им Волха по голове – закружилось у того всё перед глазами, отпрянул он, ухватившись за рану, а подлый Переплут змеей прыгнул вперед, выхватил коварный кинжал из-за пояса Волха и коротко ужалил в бок.

Вскричал Волх от боли, повалился на землю. Переплут встал над ним и вымолвил:

– Видно, ошибся хозяин насчет тебя, выползок. Никчемный и слабый ты оказался, Змиуланович.

Волху ничего не оставалось, как затаиться, а как сделал Переплут пару шагов ближе – ударил, что оставалось сил, по колену хитрована. Тот выронил кинжал и упал, а Волх, сквозь боль и страх, рванулся к кинжалу. Не успел Переплут помешать – бросился на Волха, но напоролся на острие, по самую рукоять вошло оно ему под ребра. Выдернул Волх кинжал и трижды ударил – в живот, в грудь, в бок. Упал Переплут рядом и закашлялся алой кровью, потом вдруг улыбнулся и прохрипел едва слышно:

– Слаб ты, чтобы судьбу свою поменять, маленький змееныш, слаб и труслив…

Волх поднялся. Перед глазами всё кружилось, будто кто колесо с ним раскрутил и с горы пустил. Нестерпимо болел бок, и капала из него красная горячая кровь. Не разбирая дороги, не ведая, что творит, побрел Волх куда-то в сторону, лишь бы уйти прочь от умирающего Переплута… Издалека набежал волнами осенний ветер, и дождь забарабанил по листьям и черным в ночи еловым иголкам.

Вдруг земля ушла у Волха из-под ног, завертелось всё перед глазами еще сильнее, и рухнул он куда-то вниз, покатился под гору. То не могила человеческая, то глубокий овраг, рухнул Волх, ударился головой и застонал. Прежде чем всё померкло, услышал он где-то над ухом шипение-шелестение. Потревоженные человеком, выползали из своих нор уголицы-гадюки, ведьмины змеи. Наползали они на княжича, опутывали его ноги и руки, холодные и тихие, будто ручейки ранней весной… «Тут мой конец», – подумал Волх, и провалился в темноту еще гуще лесной.

Глава пятая. Ламаны и Шатун

Рано попрощался с жизнью Волх, не закончился его путь в сыром овраге. Когда открылись глаза, увидел он сначала меховое одеяло, которым был накрыт до самого подбородка. Попробовал пошевелиться – вспомнил о ране на боку. Где же он? Неужели попал он в Вырий? Неужели увидит он свою любезную матушку, светлую княгиню? Но вместо матушки поодаль шуршала какая-то невысокая фигура. Волх присмотрелся в полумраке: сидя на коленях, спиной к княжичу, шуршала у крошечного стола маленькая, на первый взгляд обычная, старушка. Только вот волосы у нее были зелеными, будто тина болотная, в прическу не убраны, а раскиданы по сгорбленной спине. Что за невидаль?

Волх затаился и наблюдал, как толкла в ступке старушка какое-то снадобье. Лицо у нее было плоское, но вытянутое к подбородку, будто верхушка елки, треугольное. Брови густые, звериные, а руки великоваты для обычной женщины – длинные, сильные, с шишковатыми пальцами… «Ламанка!» – осенило тут Волха. Словно услышав его мысли, обернулась старуха и блеснула в полумраке круглыми глазами. Волх молча смотрел на нее, не зная, враг она или друг, а она закряхтела, поднялась с коленок. Тогда понял Волх, что лежит на деревянном настиле в шалаше, а зеленоволосая голова старухи почти касается потолка макушкой. Думал Волх, заговорит ламаниха, но она развернулась и вышла, всколыхнув завесу шалаша. Тут бы Волху встать, собраться, вылезти на свет, но силы его вдруг покинули, отчаянно захотелось спать и даже угроза встретится с ламаньем не была способна его поднять с лежанки… Уснул Волх снова.

Через сколько проснулся – не сказать. Но на этот раз в шалаше было светлее, из-под завесы пробивался дневной свет и чистый ветерок колыхал край ветоши. Волх осторожно повернулся на спину и вздрогнул: рядом с его лежанкой сидел человек.

– Не пугайся меня, Волх Змеерожденный, – проговорил он спокойно и с улыбкой. Густой его голос был и бархатный, такому голосу любой гусляр позавидует.

Волх постарался привстать, но человек покачал головой:

– Отдыхай, ты не здоров.

– Сколько я лежал? – спросил он, послушно ложась обратно.

– Не много, не мало… Сколько требовалось. Рана твоя почти зажила, можешь не беспокоиться. Старуха Лоухи разбирается в растениях.

Привыкли глаза Волха к полумраку, рассмотрел он человека: крупный, широкоплечий, высокий, будто гора. Окладистая борода с проседью, но сам человек еще довольно молод, намного моложе старика Гнежко.

От воспоминания о содеянном защемило сердце у Волха, замер он, как испуганный олень, и чуть было не заплакал. Незнакомец поправил шкуру, которой был укрыт Волх и проговорил неспешно:

– Повезло мне тебя найти, княжич. Жаль, опоздал немного, на день или на два.

– О чем ты говоришь? Кто ты?

Незнакомец положил руки на колени.

– Поверь, совсем неважно, кто такой я. Куда важнее, кто ты.

– И кто же я?

– Гореслав Гнежич, Волх Змиуланович, княжич Застеньграда. Неужто ты позабыл, пока спал?

Волх горько усмехнулся:

– Не забыть то, что я чуть было не сотворил.

– Верно, и это лучшее, что может случиться с не случившейся бедой, – память о ней будет отныне оберегать тебя, – казалось, человек знает о Волхе даже то, что тот сам не поспешит рассказывать каждому встречному. – Тебе повезло, что ты в дружбе с гадами, Волх. Я нашел тебя в овраге… Уголицы – самые опасные змеи на этих землях, а на тебе грелись, будто малые котята.

Волх вспомнил свое падение, вспомнил шелестение уголиц – и вспомнил Переплута. Вздрогнул:

– Мой товарищ… Переплут…

Тут человек вдруг посуровел. Дружелюбная улыбка спала с его лица, и в одночасье его лицо вдруг стало угрожающим, как морда рассерженного медведя.

– Подлец, что напал на тебя, верно?

– Да.

– Ты слаб еще, Волх, но для правды тебе хватит сил. Столкнулся ты не с подлым человеком, но с существом куда опаснее… Слышал ли ты про навья, мертвого князя Горуверской земли, Лихоима Окаянного?

– Мне эти сказки няня рассказывала, когда был я всего пару годов отроду. Помню только то, что замарал Лихоим благость и взамен хотел научиться всей ворожбе, что известна с древности…

– Всё так и есть. Благость свою он отдал… – незнакомец задумался, поглаживая бороду. – С тех пор Лихоим ищет тех, кто ослабел, – прожорлив он – и жадно упивается их благостью, будто голодный пес мясом. Нашептывает Лихоим сладкие песни, а сам тянет несчастного с Иномерова пути.

– Он мертв?

– Не может стать мертвым то, что уже мертво… Ты ранил обличие, но навью суть человеческим кинжалом не сгубить.

Волх молча слушал, но сомнение не давало ему покоя:

– Он упомянул хозяина. Неужто у такого существа может быть хозяин?

Незнакомец глянул в глаза Волху и промолчал, всё так же поглаживая свою густую бороду. Глаза его были разными по цвету и такими яркими, что даже в полумраке шалаша разглядел Волх: один глаз карий, будто переспелая вишня, а второй зеленый, словно хвоя древней сосны.

– Об этом мы поговорим с тобой позже, когда ты окончательно на ноги встанешь, княжич, – наконец медленно произнес незнакомец. Он поднялся и, согнувшись, двинулся к выходу.