Талисман (сборник)

– По повелению Совета монархов святого крестового похода, – отвечал рыцарь.

– А кто посмел дать такой приказ, когда я, не последний в этом союзе, ничего не знал об этом?

– Не подобало мне, ваше величество, – сказал шотландец, – расспрашивать о таких вещах. Я, воин креста, несу службу под знаменем вашего величества, гордясь разрешением ее нести. Но все же я один из тех, кто возложил на себя символ креста для защиты прав христиан, и, чтобы отвоевать Гроб Господень, я обязан беспрекословно подчиняться приказам государей и военачальников, стоящих во главе этого святого похода. Вместе со всем христианским миром я печалюсь о том, что ваша болезнь – надеюсь, не надолго – лишает вас возможности участвовать в советах, где голос ваш звучит с такой силой. Однако, как воин, я обязан подчиняться тем, на кого возлагается законное право повелевать, иначе я подал бы плохой пример христианскому войску.

– Ты говоришь правильно, – сказал король Ричард, – и вина ложится не на тебя, а на тех, с кем я сведу счеты, если небу угодно будет, чтобы я встал с этого проклятого ложа страдания и бездействия. В чем заключалась твоя миссия?

– Мне кажется, ваше величество, – ответил Кеннет, – лучше было бы спросить об этом тех, кто меня послал и кто мог бы объяснить, зачем я был послан. Я же лишь вкратце могу рассказать о своем путешествии.

– Не криви душой, шотландец, если хочешь сохранить свою жизнь, – сказал рассерженный монарх.

– Когда я давал обет участвовать в этом походе, милорд, – твердо отвечал рыцарь, – я меньше всего думал о сохранении своей жизни и больше заботился о своей бессмертной душе, чем о своем бренном теле.

– Поистине ты храбрый малый, – сказал король Ричард. – Я люблю шотландский народ, мой благородный рыцарь: он смел, хоть и упрям; на шотландцев можно положиться, хоть иногда обстоятельства заставляли их хитрить. И с вашей стороны я заслуживаю признательности, ибо добровольно сделал для вас то, что вы не могли бы вырвать у меня с помощью оружия и тем более у моих предшественников. Я восстановил крепости Роксбург и Берик, находившиеся в залоге у англичан, я восстановил ваши прежние границы, и, наконец, я отказался от обязательств с вашей стороны приносить клятву верности английской короне, ибо это было навязано вам силой. Я стремился сделать из вас уважаемых и независимых друзей, тогда как прежние короли Англии старались лишь поработить непокорных и мятежных вассалов.

– Все это вы сделали, ваше величество, – сказал Кеннет, почтительно склонив голову. – Все это вы сделали, заключив договор с нашим государем в Кентербери. Поэтому я и множество других, более достойных шотландцев сражаемся против язычников под вашими знаменами. В противном случае мы бы нападали на ваши границы в Англии. Если нас теперь немного, то лишь потому, что мы не щадили своей жизни и погибали.

– Признаю, что все это правда, – сказал король. – Вы не должны забывать все то, что я сделал для вашей страны и что я – предводитель христианского союза. Я вправе знать о переговорах в среде моих союзников. Расскажите мне откровенно обо всем, что я имею право знать; я уверен, что от вас я скорее узнаю всю правду, чем от кого-либо другого.

– Раз вы настаиваете, милорд, – сказал шотландец, – я скажу вам всю правду. Я искренне верю, что ваши намерения, что касается главной цели вашего похода, откровенны и честны, чего нельзя сказать о других членах священного союза. Поэтому знайте, что мне было поручено при посредстве энгаддийского отшельника, этого святого человека, уважаемого и защищаемого самим Саладином…

– …предложить продолжить перемирие, не сомневаюсь в этом, – прервал его Ричард.

– Нет, клянусь святым Андреем*, нет, мой повелитель, – сказал шотландский рыцарь, – но установить длительный мир и вывести наши армии из Палестины.

– Святой Георгий!* – воскликнул удивленный Ричард. – Хоть и нехорошо я думал о них, но все же не мог представить, что они унизят себя до такого позора. Скажите, сэр Кеннет, с каким чувством вы передали это послание?

– С горячим одобрением, милорд, – сказал Кеннет. – Когда мы потеряли нашего благородного вождя*, под эгидой которого я надеялся на победу, я не видел, кто мог бы ему наследовать и, как он, вести нас к победе. Поэтому я считал, что лучше избегнуть поражения, заключив мир.

– А на каких условиях пришлось бы нам заключить этот благословенный мир? – спросил король Ричард, еле сдерживая душивший его гнев.

– Об этом мне не дано знать, милорд, – отвечал рыцарь Спящего Леопарда. – Я передал отшельнику послание в запечатанном пакете.

– А за кого вы принимаете этого почтенного отшельника: за дурака, сумасшедшего, изменника или святого? – спросил Ричард.

– Его дурачество притворное, государь, – отвечал хитрый шотландец. – И я думаю, что он лишь хочет снискать благоволение и уважение со стороны неверных, которые считают такое средство ниспосланным с неба. Мне казалось, что это находит на него лишь случайно, и я не счел это за подлинное безумие, которое расстраивает ум.

– Тонкий ответ! – сказал монарх, снова откинувшись на постель. – Ну а теперь – о его покаянии.

– Покаяние его, – продолжал Кеннет, – мне кажется искренним и является следствием угрызений совести из-за какого-то ужасного преступления, за которое, по его мнению, он осужден на вечное проклятие.

– А какова его политика? – спросил король Ричард.

– Мне сдается, милорд, – сказал шотландский рыцарь, – что он отчаялся в защите Палестины так же, как и в собственном спасении. Он считает, что должно только ждать чуда, в особенности в то время, когда рука Ричарда Английского перестала сражаться за это дело.

– Значит, трусливая политика этого отшельника схожа с политикой злосчастных монархов, которые, позабыв честь рыцарства и верность слову, проявляют решимость, лишь когда дело идет об отступлении, а не тогда, когда нужно идти против вооруженных сарацин. Они предпочитают бежать и в своем бегстве топтать умирающего союзника!

– Позволю себе заметить, ваше величество, – сказал шотландский рыцарь, – что этот разговор может лишь усилить вашу болезнь – врага, которого христиане боятся больше, чем вооруженных полчищ сарацин.

Действительно, лицо короля Ричарда еще больше покраснело, жесты стали лихорадочно резкими. Стиснутые кулаки, вытянутые руки и блестящие глаза указывали на страдание как от физической боли, так и от душевных мук. Однако это волнение заставляло его продолжать разговор, пренебрегая страданием.

– Вы можете мне льстить, сэр, – сказал он, – по вы от меня не уйдете. Я должен узнать от вас больше того, что вы мне сказали. Вы видели мою царственную супругу, когда были в Энгадди?

– Мне кажется, что нет, милорд, – сказал Кеннет с видимым смущением: ему припомнилась ночная процессия в часовне на горе.

– Я спрашиваю, – сказал король более сурово, – были ли вы в часовне Энгаддийского монастыря и видели ли там Беренгарию*, королеву Англии, и ее придворных дам, которые отправились туда в паломничество?

– Милорд, – сказал Кеннет, – я чистосердечно признаюсь вам, как на исповеди! В подземной часовне, куда отшельник привел меня, я видел женский хор, поклонявшийся святым реликвиям. Их лиц я не видел, а их голоса слышал только, когда они пели церковные гимны, и я не могу сказать, была ли среди них королева Англии.

– И ни одна из этих женщин не показалась вам знакомой?

Кеннет молчал.

– Я вас спрашиваю, – сказал Ричард, приподнимаясь и опираясь на локоть, – как рыцаря и джентльмена и по вашему ответу узнаю, как вы цените эти звания: была ли среди этих паломниц хоть одна знакомая вам женщина?

– Милорд, – сказал Кеннет не без колебания, – я могу только догадываться…

– Я тоже, – сказал король, угрюмо нахмурив брови. – Но довольно об этом! Вы – Леопард, сэр, но берегитесь львиной лапы. Лишь сумасшедший мог бы влюбиться в луну, но прыгать с зубчатых стен высокой башни в сумасбродной надежде достичь далекого светила – это безумие самоубийцы.

В этот момент у входа в шатер послышался какой-то шум, и король, быстро меняя тон на более обычный, сказал:

– Довольно, идите. Поспешите к де Во и пришлите его сюда вместе с арабским лекарем. Моя жизнь доверяется султану! Если бы он только отрекся от своей ложной веры, я бы сам своим мечом помог ему прогнать эту французскую и австрийскую нечисть из его владений; я думаю, Палестина могла бы благоденствовать под его властью, как в те времена, когда цари ее были помазанниками самого неба.

Рыцарь Леопарда удалился. Затем камергер доложил, что его величество хотят видеть послы от совета.

– Хорошо, что они еще считают меня живым, – последовал ответ. – Кто эти уважаемые посланцы?

– Гроссмейстер ордена тамплиеров и маркиз Монсерратский.

– Наш французский собрат не любит посещать больных, – сказал Ричард. – Вот если бы Филипп был болен, я уж давно стоял бы у его постели. Джослин, приведи в порядок мою постель: она взбаламучена, как бурное море. Дай мне стальное зеркало, причеши гребнем волосы и бороду. Они и впрямь больше похожи на львиную гриву, чем на локоны христианина. Принеси воды.

– Милорд, – сказал дрожащим голосом камергер, – лекари говорят, что от холодной воды можно умереть…

– К черту лекарей! – ответил монарх. – Если они не могут меня вылечить, неужели ты думаешь, что я позволю им мучить меня? Ну вот, – сказал он, завершив омовение, – зови этих уважаемых посланцев. Я думаю, теперь они едва ли заметят, каким неряшливым сделала Ричарда болезнь.

Прославленный гроссмейстер ордена тамплиеров был высокий, худой, закаленный в сражениях воин с тяжелым, но проницательным взглядом и лицом, на котором бесчисленные темные замыслы оставили свои следы. Он стоял во главе этого необычайного союза, для членов которого сам орден был все, а люди – ничто. Орден этот, домогаясь лишь распространения своей власти с риском поколебать религию, для защиты которой это братство первоначально было основано, обвиняемый в ереси и колдовстве, хотя он состоял из христианских священников, подозреваемый в секретном союзе с султаном, хотя дал присягу охранять святой храм, – весь этот орден, как и его глава гроссмейстер, являл собой полную загадку, перед которой содрогалось все. Гроссмейстер был облачен в пышные белые одежды, в руках он держал мистический жезл, своеобразная форма которого порождала много догадок и внушала подозрение, что знаменитое братство христианских рыцарей олицетворяло собою самые бесстыдные символы язычества.

Наружность Конрада Монсерратского была гораздо привлекательней, чем вид сопровождающего его смуглого и загадочного воина-монаха. Это был красивый мужчина старше средних лет, храбрый на полях сражений, рассудительный в совете, приветливый и веселый в часы досуга. С другой стороны, его обвиняли в непостоянстве, в мелком и эгоистическом честолюбии, в заботе об увеличении своих владений за счет Латинского королевства в Палестине и, наконец, в тайных переговорах с Саладином в ущерб христианским союзникам.

По окончании обычных приветствий этих высоких особ и учтивого ответа короля Ричарда маркиз Монсерратский начал говорить о причинах их визита: они, по его словам, были посланы обеспокоенными королями и принцами, которые составляли Совет крестоносцев, чтобы «осведомиться о здоровье их могущественного союзника, храброго короля Англии».

– Нам известно, насколько важным для общего дела считают члены совета вопрос о нашем здоровье, – отвечал король, – и как они страдали, подавляя в себе любопытство в течение четырнадцати дней, боясь, без сомнения, усилить нашу болезнь, если они обнаружат свое беспокойство.

Так как этот ответ прервал поток красноречия маркиза и привел его в замешательство, его более суровый товарищ возобновил разговор и серьезным и сухим тоном, насколько это допускал высокий сан того, к кому он обращался, вкратце сообщил королю, что они пришли от имени совета и всего христианского мира просить, чтобы он не давал пробовать на себе снадобья лекаря-язычника, который, как говорят, послан Саладином, пока совет подтвердит или отвергнет подозрения, которые вызывает эта личность.

– Гроссмейстер святого и храброго ордена тамплиеров и вы, благородный маркиз Монсерратский, – ответил Ричард, – если вам угодно будет пройти в соседний шатер, вы увидите, какое значение мы придаем дружественным увещаниям наших королевских соратников в этой священной войне.

Маркиз и гроссмейстер удалились. Через несколько минут после этого в шатер вошел восточный лекарь в сопровождении барона Гилсленда и Кеннета.