Приключения Найджела

– Смотрите, как бы он не услышал это от вас, миссис, – сказал горожанин.

– От кого? От меня?! – воскликнула она. – Да у меня и в мыслях этого не было, сэр. Шотландец или англичанин, во всяком случае, он красивый мужчина, и такой учтивый; я сама готова прислуживать ему, лишь бы он не чувствовал ни в чем недостатка; ради него я и на Ломбард-стрит не поленюсь сходить.

– Пусть уж лучше ваш супруг зайдет ко мне, миссис, – сказал ювелир, которому, несмотря на его жизненный опыт и богатство, не чужды были пуританские взгляды и некоторая педантичность. – Как говорится в пословице: «хозяйка из дома – все в доме вверх дном»; и пусть лучше собственный слуга его светлости ухаживает за своим господином в его покоях – так будет приличнее. Всего доброго!

– Всего доброго вашей милости! – ответила хозяйка довольно холодно, и, как только советчик отошел немного подальше и не мог уже слышать ее слов, она пробормотала не очень-то любезным тоном, с презрением отвергая его совет: – Черта с два! Очень-то мне нужен твой совет, старый шотландский жестянщик! Мой муж не глупее и не моложе тебя; лишь бы я нравилась ему. И хоть сейчас он не так богат, как некоторые, я еще увижу его верхом на собственном муле с попоной и в сопровождении двух лакеев, не хуже других.

Глава V

Что же вы не при дворе?
Двор участвует в игре:
Шелк шуршит и жемчуг блещет,
Плут на честного клевещет,
Храбреца тиранит трус,
С ложью зло вошло в союз,
Фавориты – тихи, кротки –
Неугодным режут глотки…
Что же вы не при дворе?
Грех не быть в такой игре!

    «Скелтон издевается»[76 - Эпиграф взят из поэмы английского поэта Джона Скелтона (1460?–1529).]

Не одно лишь тщеславие заставило благожелательного горожанина сесть верхом на мула и ехать по улицам города в сопровождении вышеупомянутой свиты, что, как мы уже поведали читателю, вызвало некоторое раздражение у миссис Кристи, которое, надо отдать ей справедливость, быстро улеглось после краткого монолога, только что нами подслушанного. Причиной тому было не только естественное желание золотых дел мастера придать себе более почтенный вид, но также и то обстоятельство, что он держал путь в Уайтхолл, чтобы показать королю Иакову драгоценное произведение искусства, которое, как он полагал, его величество соблаговолит осмотреть, а может быть, и приобрести. Поэтому сам он восседал на своем покрытом попоной муле, чтобы ему легче было прокладывать себе путь по узким, грязным и людным улицам; и в то время как один из провожатых нес под мышкой драгоценный предмет, завернутый в красную байку, двое других тщательно охраняли его, ибо столичная полиция была в таком состоянии, что на улицах часто среди бела дня совершались нападения из мести или с целью грабежа, и тот, кто имел основание опасаться за свою жизнь, всегда старался, если он мог позволить себе такие расходы, обеспечить собственную безопасность, нанимая вооруженных провожатых. Обычай этот, существовавший сначала лишь среди аристократии и мелкого дворянства, мало-помалу распространился также среди именитых горожан, о коих было известно, что они путешествуют обремененные товаром, как тогда говорили; в противном случае они могли бы стать легкой добычей уличных грабителей.

Продолжая путь к западной части города в сопровождении своей доблестной свиты, мейстер Гериот остановился у дверей лавки своего земляка и друга, старого часовщика, и, попросив стоявшего за прилавком Танстола выверить его часы, выразил желание поговорить с хозяином; повинуясь этому зову, старый измеритель времени вышел из своей каморки. Его лицо напоминало потемневший от пыли бронзовый бюст и блестело от медных опилок, а мысли были так одурманены сложными вычислениями, что он в течение минуты смотрел на своего приятеля-ювелира пристальным взглядом, пока наконец не понял, кого он перед собой видит. Выслушав приглашение Гериота, обращенное к Дэвиду Рэмзи и очаровательной мисс Маргарет, его дочери, отобедать у него завтра в полдень, чтобы встретиться с благородным молодым соотечественником, он ничего не ответил.

– Я заставлю тебя заговорить, чтоб тебе пусто было, – пробормотал Гериот себе под нос и, внезапно меняя тон, громко сказал: – Послушай, сосед Дэви, когда же ты наконец рассчитаешься со мной за слиток серебра, которым я снабдил тебя для установки часов в Теобалдском замке, а также для часов, которые ты сделал для герцога Бекингемского? Мне пришлось заплатить за него наличными, и я должен напомнить тебе, что ты опоздал с уплатой на восемь месяцев.

В требовании настойчивых кредиторов звучат такие резкие и пронзительные ноты, что ни одна человеческая барабанная перепонка, как бы она ни была нечувствительна к другим звукам, не может противостоять им. Дэвид Рэмзи моментально очнулся от своей задумчивости и ответил обиженным тоном:

– Ну что ты, Джордж! Стоит ли поднимать такой шум из-за какой-то сотни фунтов? Весь мир знает, что я в состоянии платить по своим обязательствам, и ты сам согласился подождать до тех пор, пока его величество и благородный герцог не уплатят мне по счетам; ты знаешь по собственному опыту, что я не могу, подобно неучтивому шотландскому мужлану, скандалить у их дверей, как ты скандалишь у моих.

Гериот засмеялся и ответил:

– Ну вот, Дэвид, я вижу, напоминание о долгах подействовало на тебя словно ушат холодной воды и сразу вернуло тебя к жизни. А теперь, приятель, ответь мне как добрый христианин: согласен ли ты отобедать у меня завтра в полдень и привести с собой очаровательную мисс Маргарет, мою крестницу, чтобы встретиться с нашим благородным юным соотечественником лордом Гленварлохом?

– С молодым лордом Гленварлохом?! – воскликнул старый механик. – Я от всей души буду рад снова увидеться с ним. Мы не встречались вот уже сорок лет – он был на два класса старше меня в школе, где нас учили латыни… Славный юноша!

– Ты, видно, совсем из ума выжил! – ответил ювелир. – Это был его отец, понимаешь – отец! Нечего сказать, славный юноша получился бы из достопочтенного лорда к этому времени, если бы он был еще жив. Это его сын, лорд Найджел.

– Его сын! – воскликнул Рэмзи. – Может быть, ему понадобится что-нибудь – хронометр или часы? Нынче ни один кавалер без них обойтись не может.

– Насколько мне известно, он сможет купить половину твоей лавки, если только когда-нибудь вернет себе свое состояние, – сказал его приятель. – Смотри же не забывай своего обещания, Дэви, и не заставляй себя ждать, как в прошлый раз, когда моей хозяйке пришлось до двух часов пополудни парить в печке баранью голову и суп из петуха с пореем.

– Тем большей похвалы заслуживает ее кулинарное искусство, – ответил Дэвид, окончательно пришедший в себя. – Ведь переваренная баранья голова – это яд, как говорится в нашей пословице.

– Ты прав, – сказал мейстер Джордж, – но завтра на обед бараньей головы не будет, и если ты испортишь нам трапезу, ее уж никакой пословицей не сдобришь. Может быть, ты встретишься у меня со своим другом сэром Манго Мэлегроутером, ибо я намерен пригласить его милость. Смотри же не опаздывай, Дэви.

– Нет, нет. Я буду точен, как хронометр, – ответил Рэмзи.

– Я все-таки не верю тебе, – возразил Гериот. – Послушай-ка, Дженкин, скажи шотландке Дженет, чтобы она сказала красавице Маргарет, моей крестнице, пусть она напомнит своему отцу, чтобы он надел завтра свой лучший камзол, и пусть она приведет его в полдень на Ломбард-стрит. Скажи ей, что они встретятся там с молодым красивым шотландским лордом.

Дженкин кашлянул сухим, отрывистым кашлем, как кашляют люди, получившие какое-нибудь неприятное поручение или услышавшие мнение, не допускающее возражений.

– Гм! – передразнил его мейстер Джордж, который, как мы уже заметили, придерживался довольно строгих правил в семейной жизни. – Это что еще за «гм»? Выполнишь ты мое поручение или нет?

– Разумеется, мейстер Джордж Гериот, – ответил подмастерье, слегка коснувшись рукой шапочки. – Я хотел только сказать, что мисс Маргарет едва ли забудет о таком приглашении.

– Еще бы, – промолвил мейстер Джордж. – Она всегда слушается своего крестного, хотя подчас я и зову ее стрекозой. Да, вот еще что, Дженкин; приходи-ка ты вместе со своим товарищем, чтобы проводить домой хозяина с дочкой, и захватите свои дубинки, но сперва закройте лавку и спустите с цепи бульдога, да пусть привратник посидит в лавке до вашего возвращения. А я пошлю вместе с вами двух слуг – говорят, эти буйные молодчики из Темпла совсем распоясались.

– Наши дубинки не дадут спуска их шпагам, – сказал Дженкин, – и незачем вам беспокоить своих слуг.

– А если понадобится, – промолвил Танстол, – и у нас найдутся шпаги.

– Что ты, что ты, юнец! – воскликнул горожанин. – Подмастерье со шпагой! Господь с тобой! Ты бы еще шляпу с пером надел!

– Ну что ж, сэр, – сказал Дженкин, – мы найдем оружие под стать нашему званию и будем защищать нашего хозяина с дочкой, хотя бы нам пришлось для этого выворотить все камни из мостовой.

– Вот это ответ, достойный смелого лондонского подмастерья, – сказал горожанин, – а в награду вы выпьете по бокалу вина за здоровье отцов города. Я вот все смотрю на вас – молодцы вы, ребята, каждый по-своему. Счастливо оставаться, Дэви! Не забудь – завтра в полдень!

С этими словами он вновь повернул мула на запад и пересек Темпл-Бар медленной, размеренной иноходью, приличествующей его важной должности и званию, что позволяло его пешим провожатым легко поспевать за ним.

У ворот Темпла он снова остановился, спешился и направился к одной из маленьких будок, занимаемых местными стряпчими. Навстречу ему поднялся молодой человек с гладкими блестящими волосами, зачесанными за уши и коротко подстриженными; он с подобострастным поклоном снял шляпу со свисающими полями и ни за что не хотел снова надеть ее; на вопрос золотых дел мастера: «Как дела, Эндрю?» – он с величайшей почтительностью ответил:

– Лучше не может быть, ваша милость, с вашей помощью и поддержкой.

– Возьми-ка большой лист бумаги да очини перо поострее, чтобы тонко писало, как волос. Да смотри не расщепляй его слишком высоко – это расточительность в вашем ремесле, Эндрю; собирай по зернышку, – наберешь четверик. Я знал ученого человека, который одним пером написал тысячу страниц[31 - В конце написанного Джиллом* комментария к Библии, который, если память не изменяет автору, занимает от пятисот до шестисот печатных страниц в четвертую долю листа и, следовательно, должен был заполнять больше страниц в рукописи, чем указано в тексте, имеется следующее четверостишие: Все строчки этого труда // Одним пером я вывел; // Перо, как прежде, хоть куда, // Но труд мне опротивел! (Примеч. авт.)* Джилл Джон (1697–1771) – священник, автор ряда богословских трудов.].

– Ах, сэр, – воскликнул юноша, слушавший золотых дел мастера с выражением благоговения и покорности, хотя тот поучал его в его собственном ремесле, – как быстро такой бедняк, как я, может выйти в люди с таким наставником, как ваша милость!

– У меня наставления коротки, Эндрю, и выполнить их нетрудно. Будь честным, будь прилежным, будь бережливым – и скоро ты приобретешь богатство и уважение. Перепиши-ка мне вот это прошение самым красивым и четким почерком. Я подожду здесь, пока ты не кончишь его.

Юноша не поднимал глаз от бумаги и не выпускал пера из руки до тех пор, пока не справился с порученным ему делом, к величайшему удовлетворению заказчика. Горожанин дал молодому писцу золотой и, взяв с него слово, что он будет хранить тайну во всех доверенных ему делах, снова сел верхом на мула и продолжал путь на запад вдоль Стрэнда.

Не мешает напомнить нашим читателям, что Темпл-Бар, через который проезжал Гериот, представлял собой не ворота с аркой, как в наши дни, а ограду или частокол с открытым проездом, который по ночам или в тревожные времена загораживали повешенными на столбах цепями. Также и Стрэнд, вдоль которого он ехал, не был, как теперь, непрерывной улицей, хотя уже в то время он начинал постепенно застраиваться. Он все еще больше походил на открытую дорогу, вдоль южной стороны которой стояли принадлежавшие знати особняки, а за ними до самого берега реки простирались сады со спускавшимися к воде лесенками, облегчавшими пользование лодками; многие улицы, ведущие от Стрэнда к Темзе, унаследовали от этих особняков имена их аристократических владельцев. Северная сторона Стрэнда тоже представляла собой длинный ряд домов, за которыми, как на улице Святого Мартина, так и в других местах, быстро воздвигались здания; но Ковент-Гарден[32 - «Гарден» (garden) по-английски означает «сад».] все еще был садом в буквальном смысле этого слова – в нем только начинали появляться разбросанные там и сям строения. Тем не менее все кругом говорило о быстром росте столицы, уже в течение долгого времени жившей в мире и богатстве под властью устойчивого правительства. Дома воздвигались во всех концах, и проницательный взор нашего горожанина уже видел, как в недалеком будущем почти открытая дорога, по которой он ехал, превратится в настоящую улицу, соединяющую дворец и внешнюю часть города с лондонским Сити.

Затем он миновал Черинг-кросс, уже утративший былое очарование глухой деревушки, где некогда судьи любили завтракать по дороге в Вестминстер-холл, и походивший теперь на артерию, по которой. по выражению Джонсона, «подобно морскому приливу устремляется поток лондонского населения». Город быстро разрастался, но едва ли мог дать хотя бы отдаленное представление о его современном облике.

Наконец Уайтхолл принял в свое лоно нашего путешественника, который проехал под одной из великолепных арок работы Гольбейна, облицованной мозаичными плитками – под той самой аркой, с которой Мониплайз кощунственно сравнил Западные ворота Эдинбурга, – и выехал на обширный двор, где царил полнейший беспорядок, вызванный перестройкой дворца.

Это было как раз в то время, когда Иаков, не подозревая, что он строит дворец, который его единственный сын покинет через окно, чтобы умереть перед ним на эшафоте, приказал снести древние, полуразрушенные здания де Берга, Генриха VIII и королевы Елизаветы и освободить место для великолепных творений архитектуры, в которые Иниго Джонс вдохнул весь свой гений[77 - Это было как раз в то время, когда Иаков, не подозревая, что он строит дворец, который его единственный сын покинет через окно, чтобы умереть перед ним на эшафоте, приказал снести древние, полуразрушенные здания де Берга, Генриха VIII и королевы Елизаветы… в которые Иниго Джонс вдохнул… свой гений. – Имеется в виду король Иаков I Стюарт (1603–1625), при котором был построен новый дворец Уайтхолл, где перед казнью находился сын Иакова I Карл 1 (1625–1649), казненный во время буржуазной революции. Эшафот был расположен так, что Карл I взошел на него 30 января 1649 г. через окно одного из залов дворца. Строил Уайтхолл Иниго Джонс (1573–1625) – английский архитектор, работавший в Дании, Италии, а с 1605 г. в Англии. Имеются в виду постройки, принадлежавшие де Бергам (с 1255 г.), королю Генриху VIII Тюдору (1509–1547) и королеве Елизавете I (1558–1603).]. Король, в неведении грядущего, торопил с работой и поэтому продолжал занимать свои королевские покои в Уайтхолле, среди развалин старых зданий и суматохи, сопутствовавшей постройке нового дворца, представлявшего собой в то время труднопроходимый лабиринт.

Ювелир королевского двора и, если верить молве, зачастую его банкир, ибо эти профессии тогда еще не разделились, был слишком важным лицом, чтобы кто-нибудь из часовых или привратников осмелился преградить ему путь; оставив мула и двух провожатых на внешнем дворе, он тихонько постучал в задние ворота дворца и немедленно был введен во внутренние покои в сопровождении самого верного из своих слуг, державшего под мышкой драгоценную ношу. Он оставил своего провожатого в приемной, где несколько пажей в полурасстегнутых королевских ливреях, одетые с большей небрежностью, чем допускало их положение и близость королевской особы, играли в кости и в шашки или лежали, растянувшись на скамейках, и дремали с полузакрытыми глазами. В галерее, ведущей из приемной внутрь дворца, стояли два камердинера, которые приветливо улыбнулись при появлении богатого ювелира.

Никто не промолвил ни слова, но один из камердинеров взглянул сначала на Гериота, затем на маленькую дверь, наполовину прикрытую гобеленом, и его взгляд, казалось, вопрошал: «Вы хотите пройти сюда?» Горожанин кивнул головой, и придворный с величайшей осторожностью, словно пол был устлан яйцами, на цыпочках подошел к двери, слегка приоткрыл ее и тихо произнес несколько слов. В ответ послышался голос короля Иакова, говорившего с резким шотландским акцентом:

– Немедленно впусти его, Максуэл![78 - Максуэл – по-видимому, шотландский дворянин Джон Максуэл (1586–1612).] Ты так долго служишь при дворе и все еще не знаешь, что золото и серебро всегда желанные гости.