Кольцо с тайной надписью

Мне не остается ничего другого, как выразить свое согласие, хотя, по правде говоря, я немного удивлена. Конечно, Анна Петровна – важный свидетель, она видела киллера, но мы, работающие в полиции, знаем, что на самом деле подобные показания мало что значат и, как правило, ничего не дают. Чаще всего это что-то вроде «я видел парня в коричневой куртке, а на вид ему лет тридцать, и волосы вроде светлые». Дело в том, что работники убойного фронта привыкли делать свое дело очень быстро, а за несколько секунд, хоть тресни, невозможно запомнить человека во всех подробностях. Так что из двоих женщин, которые представляли для нас интерес, жена Кликушина была куда важнее. Она могла дать нам намек, нить, мотив – ведь не может же быть такого, чтобы жена ничего не знала о делах своего мужа! Однако Ласточкин, опытный оперативник, себе взял менее перспективных свидетелей, а мне поручил допросить жену потерпевшего. Что ж, мне оставалось только доказать, что я достойна его доверия.

Глава 3. Очень непростые смертные

Оказалось, что семья Кликушиных жила на пятом этаже, куда мы с Эммой Григорьевной мгновенно вознеслись в бесшумном лифте. Старые дома лифтов, как известно, не предусматривали, и шахта для этого была лишь недавно пристроена снаружи фасада, придавая всему зданию какой-то нереальный, фантастический вид. Впечатляющей толщины железная дверь квартиры наводила на мысль, что за ней скрывался по меньшей мере филиал Алмазного фонда, и эти ожидания отчасти оправдались, как только мы переступили порог.

Попробую кратко описать мои впечатления. Все – строгое, выдержанное, невероятно красивое. Все – невероятно дорогое. Все говорит, кричит, во весь голос вопит о больших деньгах, которые обитают в этой квартире. Паркет – изумительный. Ковер – невероятной толщины и мягкости, льнущий к ногам. Мебель, похоже, была ровесницей французского короля Людовика XIV, хотя сразу же спешу оговориться, что в стилях мебели я не слишком разбираюсь.

Интересно, что должны были все эти утонченные кресла, диваны и шифоньерки думать про нынешних хозяев, после всех герцогов и графинь, которых им, возможно, довелось перевидать на своем веку? Ласточкин, когда я позже озадачила его этим вопросом, лишь насмешливо хмыкнул.

– Однако, Лиза, ты становишься завзятой писательницей! Уверяю тебя, ничего такого эти кресла и стулья не думали. В конце концов, все, что они могли видеть – это зады, а какая разница, принадлежит ли зад принцессе крови или жене олигарха? Абсолютно никакой!

Возможно, мой напарник был прав, и все же я готова была поклясться, что великолепное кресло слегка поежилось, когда я уселась в него, приготовившись к продолжительной беседе с Эммой Григорьевной. Сама хозяйка устроилась на диване напротив.

Поскольку я до сих пор не описала ее внешность, сообщаю, что передо мною сидела крашеная платиновая блондинка с длинными прямыми волосами и приятными чертами лица. Мужчина, вероятно, мог бы счесть ее красавицей, но я лишь нашла, что она довольно мила, не более того. Она терла пальцами виски и с мученическим видом косилась в угол.

– Мы не могли бы, – поспешно спросила она, когда я достала ручку, – поговорить как-нибудь потом? Просто я… у меня до сих пор в голове не укладывается все происшедшее.

На это я ответила дежурной и совершенно типичной в таких случаях фразой:

– Мне очень жаль, но нам придется поговорить именно сейчас. Таков порядок, и тут уж ничего не поделаешь.

– Ах так, – нерешительно протянула Эмма Григорьевна. И внезапно, без всякого перехода: – Простите, я могу позвонить Никите Болдыревскому? Дело в том, что… Это адвокат, друг мужа… Просто я никогда прежде не имела дела с полицией, и я… Я даже не знаю, с чего начать. – Она улыбнулась грустной улыбкой, которая тут же увяла, как герань, которую не поливали полгода.

По правде говоря, я заинтересовалась. И насторожилась. Жена жертвы демонстрировала явное желание уйти от разговора, который, очевидно, ее тяготил. Сначала она попыталась перенести беседу на потом, теперь жаждала укрыться за спиной адвоката. С чего бы это? Там, во дворе, когда она умоляла сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти ее мужа, она выглядела предельно искренней. Теперь в ней появились новые черты – осторожность и боязливость, – которые мне, признаться, не очень-то нравились. Что же до адвоката, то его появление обрадовало бы меня не больше, чем, скажем, обрадовало бы скупого рыцаря присутствие ловкого вора по соседству с его кубышкой. Ясно как день, что если этот Болдыревский прибудет на Ландышевый бульвар, он не даст своей знакомой даже рта открыть, и мне придется уйти несолоно хлебавши. Формально я не могла запретить Кликушиной вызывать кого бы то ни было, стало быть, надо было действовать иначе. Я поступила так: придала лицу скучающее выражение и бросила выразительный взгляд на свои часы.

– Видите ли, у меня не так уж много времени, и в любом случае наш разговор – чистая формальность. Так что мы с вами побеседуем минут десять, а потом мне придется уйти, уж не обессудьте.

Но, судя по выражению ее лица, Эмма Кликушина вовсе не собиралась сердиться на меня за это. Наоборот, она заметно успокоилась, узнав, что беседа будет предельно краткой и поверхностной. И тут мой внутренний голос, этакое сыщицкое второе «я», вкрадчиво шепнул мне: почему? Ответ напрашивался сам собой. Она в курсе дел мужа, она знает, почему в него стреляли, но нам Эмма ни за что этого не скажет. Возможно, она не знает наверняка, но подозревает. Подозревает – и будет молчать. Теперь надо разговорить ее. Полегоньку, потихоньку, чтобы она и сама не заметила, в какой момент вопреки своему решению скажет мне правду. Кто я для нее? Всего лишь девушка из полиции, которая только что чуть ли не открытым текстом призналась, что ей нет никакого дела до того, кто и почему пытался убить Михаила Кликушина. Эмма решила, что опасность миновала, и немного расслабилась. Надо и дальше усыплять ее внимание, и, когда она расслабится окончательно, она проговорится. Потому что невозможно знать что-то и не выболтать это хоть раз в доверительной беседе.

… Отлично, значит, у нас будет доверительная беседа.

– Вы не скажете мне, как вас зовут?

– Кликушина Эмма Григорьевна.

– Год рождения?

– Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой.

– Да ну? – радостно воскликнула я. – Надо же, мы с вами ровесники! – Положим, это неправда, то есть не совсем правда, словом, обыкновенная ложь, но какая разница, в конце концов? Мои паспортные данные она все равно никогда не увидит. – А когда ваш день рождения?

Эмма заколебалась.

– Двадцать девятого февраля, – наконец созналась она.

– Вот это да! – проговорила я восхищенно. – Потрясающе!

– Ну, ничего хорошего в этом нет, – возразила Эмма с намеком на улыбку. – По-настоящему удается отпраздновать день рождения только раз в четыре года, представляете? А в остальное время отмечать либо двадцать восьмого февраля, либо первого марта. Просто ужас какой-то!

– А я так не думаю, – заявила я. – Я читала где-то, что те, кто родился в этот день, очень талантливые и уникальные люди, и вообще, им всегда и во всем везет.

Эмма задумалась, очевидно, оценивая себя с этой точки зрения.

– Не знаю, – с сомнением проговорила она. – Правда, я тоже что-то такое читала, но я не слишком во все это верю.

– Почему? – притворно удивилась я. – Каждый человек хоть в чем-то талантлив, и каждый по-своему уникален. Разве не так?

– Конечно, – согласилась Эмма. – Ох! Вы не будете против, если я чего-нибудь выпью? Я до сих пор не могу опомниться от… от того, что произошло.

Так, мысленно возликовала я, контакт налажен. Если в твоем присутствии свидетель позволяет себе выпить, это значит, что он уже тебя не опасается. И потом, в состоянии подпития легче развязывается язык. Так что пейте, дорогая, не стесняйтесь. Попутного ветра!

– Делайте что хотите, – сказала я. – Только… Вас не затруднит налить и мне чашечку кофе? Дело в том, что я… – я выдавила из себя конфузливую улыбку. – Просто ваш муж был первым раненым, которого я увидела. Я ведь совсем недавно работаю.

В глазах Эммы вспыхнул огонек понимания. Страшная сыщица превратилась в обыкновенную дурочку, которая даже вида крови боится. Я сделала жалобное лицо.

– Сейчас я принесу нам чего-нибудь, – сказала Эмма, поднимаясь с места.

Стало быть, она и я уже «мы». Это местоимение о многом говорит. Нет, контакт точно налажен. Дело за немногим: выпытать, кто и отчего мог иметь на господина Кликушина зуб. Отчего-то мне все больше и больше казалось, что этот зуб был связан с его профессиональной деятельностью.

Эмма исчезла в направлении кухни, и как только она скрылась из поля зрения, на круглом столике истошно заверещал сотовый телефон. Повинуясь непреодолимому полицейскому импульсу, я схватила его, посмотрела на номер звонящего и быстро переписала его себе на чистый лист блокнота, после чего сбросила звонок и вернула аппарат на прежнее место. Когда Эмма вернулась, я с умным видом сидела на все том же антикварном кресле и смотрела в окно.

– Я принесла вам кофе, – сказала она.

Я сделала храбрую попытку покраснеть.

– Ой, мне так неловко утруждать вас… Спасибо, большое спасибо!

Эмма села на диван, закинула ногу за ногу и принялась тянуть из высокого бокала прозрачный напиток. Я притворилась, что пью кофе. Притворилась – потому что умный оперативник никогда не станет есть или пить в гостях у лица, хоть каким-то боком причастного к преступлению. История знает случаи, когда такие мирные посиделки заканчивались довольно-таки плачевным образом.

– Ну так что? – спросила Эмма, покончив со своим коктейлем. – Будем продолжать допрос?

– Это не допрос, – возразила я, – а просто сбор данных. Типа что за человек был ваш муж, чем он занимался, где работал и так далее.

Эмма кивнула, показывая, что она понимает суть дела.

– Мой муж, – сказала она, – торговал колготками.

Признаться, я немного опешила, и поэтому ничего более умного, чем «да?», мне в голову не пришло.

– Ну да, ну да, – нетерпеливо сказала Эмма. – Он возглавлял фирму «Ландельм», которая занималась ввозом колготок из Италии и других стран. Очень выгодное дело.

Готова поклясться, что так оно и было – судя по апартаментам, в которых я находилась.

– Вот и все, – с обезоруживающей улыбкой сказала Эмма.

Так что же получается, ее муж получил три пули в живот из-за того, что плохо торговал колготками? Что-то тут не сходилось.

– У вашего мужа были враги? – задала я стереотипный вопрос.