Сиреневый ветер Парижа

и) маленький флакончик туалетной воды, причем дорогой и отменного качества;

к) женские ботинки типа армейских и

л) хотите верьте, хотите нет – толстенный том сочинений товарища Ленина на испанском языке. Он-то и оказался тяжелее всего, и именно из-за него мое бедное плечо так ныло.

Честно, я очень люблю книги (и не только детективы), но с этой я поступила жестоко, прямо-таки варварски. Я выдрала все страницы из переплета, отправилась в туалет и с садистским наслаждением мелкими порциями спустила половину в унитаз. Вторую половину я уничтожить не успела, потому что то ли сбоку, то ли снизу, то ли сверху раздались протестующие вопли кого-то, кому шум воды в бачке мешал спать. Вернувшись в свою конуру, я забросила переплет и оставшиеся страницы за кровать. Там лежал толстый слой пыли, и я была уверена, что Ленина не обнаружат вплоть до второго пришествия.

Больше в сумке ничего не оказалось, кроме резинки для волос, о которой я уже говорила и которая сквозь дырку провалилась в боковой карман. Разбитые очки я положила в футляр и сунула под кровать. Карту, тампоны, мобильник, расческу, зеркало, туалетную воду и ботинки я пока оставила, решив, что они еще могут мне пригодиться.

Что же до платка, то у меня просто руки чесались изодрать его ну в очень мелкие клочья, но он был такой красивый – пестрые бабочки порхали по бирюзовому полю, – что я сжалилась. Я пощадила платок, решив, что использую его, чтобы удавить им мадемуазель Ферреро при встрече, хотя и сомневалась, что она позволит мне это сделать.

Я храбрилась, подбадривая себя всякими глупостями, а на самом деле мне было страшно. Потому что если такая, как эта Вероника Ферреро, убийца до кончиков ногтей, идет на подобные меры, чтобы скрыться от кого-то, это значит, что она сама его до смерти боится. И если этот неведомый некто вдруг решит, что я – это она, и каким-то образом выйдет на меня, мне придется туго. И даже очень…

От этой мысли холодок пополз у меня вдоль позвоночника. Я одна. У меня нет друзей. У меня нет документов, удостоверяющих мою личность. Мне не к кому обратиться. Денег, которые есть у меня, надолго не хватит. Один человек уже узнал меня – то есть ее, Веронику Ферреро. Что, если она числится в розыске? Если ее портрет помещен во всех газетах? Люди слепы и частенько не видят того, что творится у них под носом, но нельзя же ходить по такому городу, как Париж, и надеяться, что все окажутся слепыми.

Мне стало не по себе. Я отвернулась – и тут заметила пистолет, о котором совсем забыла. Оружие. Настоящее оружие, которое может защитить… в случае чего, хотя я предпочитала не думать об этом.

Я постаралась вспомнить все, что знала о пистолетах, все, что читала в моих любимых детективах и видела в кино. Когда хочешь убить кого-то, целишься и нажимаешь на спуск. Еще: в этом случае пистолет должен быть снят с предохранителя, который служит для того, чтобы ненароком не всадить пулю в себя или в кого-нибудь другого. Обойма вставляется через рукоятку – это я видела в каком-то фильме. Отработанные гильзы отлетают в сторону через особое отверстие.

Я взяла пистолет Вероники в руки. Взвесила его на ладони, следя на всякий случай, чтобы дуло было направлено от меня. Потянула за предохранитель – он подался так легко, что я даже удивилась. Я мгновенно испугалась, что треклятая пушка выстрелит у меня в руках, и вернула предохранитель в прежнее положение. Внимательно оглядела рукоятку, держа пальцы подальше от спускового крючка. Кажется, я нажала на что-то, и обойма сама выпала на пол, к моим ногам.

Я подобрала ее. Она была пуста.

* * *

И вот теперь я лежу в одежде с чужого плеча на кровати поверх тонкого покрывала и думаю. Бесполезный пистолет, паспорт и остальные вещи вновь сложены в сумку, обмякшую на полу на расстоянии вытянутой руки от меня.

Я прокручиваю в памяти весь этот день, навсегда канувший в небытие. Пытаюсь воскресить последние слова, которые я сказала Денису, когда он был жив, и не могу. Впрочем, наверное, это уже неважно.

Инспектор Миртиль расследует его убийство, и инспектор Миртиль его раскроет, верьте мне. Это я знаю совершенно точно.

Что до меня, то я отправлюсь в наше посольство и объясню им все. Мне могут не поверить, но это уже мое дело – представить им убедительные доказательства. Если Вероника Ферреро читает Ленина по-испански, то по-русски она уж точно не говорит. Значит, эту игру она мне не испортит.

Уже светает, а между тем мне хочется спать. Знаю, что это глупо, но я поступаю точь-в-точь как в кино: загораживаю дверь какой-то тумбочкой и сладко зеваю, свернувшись калачиком. Мне просто необходимо отдохнуть. Я измотана до предела. В общих чертах я воссоздала головоломку и не сомневаюсь, что сделала это правильно. Единственное, чего я пока не знаю, – это кого и почему так боится Вероника Ферреро. Службу Французской безопасности? Так сеньорита легко может уехать за пределы страны, и начхать на секретные службы, как она, я уверена, уже не раз делала. Кого-то, кто имеет на нее зуб?

И вдруг я вспоминаю. Что там говорил Ксавье? «Принц смылся». Принц!

Утро. Журнальный киоск. Кричащие обложки.

«Новые подробности побега Принца! Сенсационное исчезновение знаменитого террориста!»

Вот оно, значит, что.

До завтра, Принц. Завтра мы тобой займемся. А пока – спать.

Я погружаюсь в сон.

Глава седьмая

Существуют две разновидности жизни: ваша собственная и жизнь других.

    Сан-Антонио. Стандинг, или Правила хорошего тона, введение

Девять дней тому назад. Засекреченная часть тюрьмы где-то в окрестностях Бордо.

–?Я надеюсь, вы знаете, что делаете.

–?Не сомневайтесь в этом, месье Саразен.

Собеседников, томившихся на площадке в ожидании лифта, который доставит их под землю, к камере номер двести три, где находился Самый Главный Узник, было двое. Первый, которого звали Саразен, занимал важный пост в службе Французской безопасности. Второй, едва достававший ему до плеча и сильно смахивающий на сушеную селедку, облаченную в синий отутюженный костюм и старомодные очки, – человек чересчур знаменитый в определенных кругах, чтобы называть его имя. Скажем только, что его должность обязывала Саразена, начальников Саразена и начальников начальников Саразена относиться к Селедке с почтением, что они и делали, хотя и скрепя сердце.

Лифт подошел, и Саразен с вежливым жестом пропустил собеседника вперед. Самому Саразену было слегка за сорок, и самой примечательной деталью его внешности являлся совершенно голый череп довольно красивой формы. Не то чтобы Саразен был лыс, как помидор, – нет, он принципиально брился наголо, отлично зная, что иных людей в наше время безволосая голова шокирует похлеще голого зада. По натуре Саразен был провокатором, и служба в безопасности только развила в нем эту черту характера. Сам он представлял собой типаж, который любят изображать киношники в крутых фильмах о полиции и спецслужбах, но, когда вы встречаете его в реальной жизни, вы просто диву даетесь, как он ухитрился дожить до своих лет, когда буквально у каждого, кто с ним сталкивался, руки чешутся убить его уже через пять минут общения. У честных граждан методы Саразена вызывали отвращение, за глаза его нередко называли виртуозом подлости, но его это вполне устраивало. Что бы о нем ни говорили, он был хорошим служащим, то есть любил свою работу и ненавидел террористов; а раз так, не было никакой причины церемониться с ними. Он и не церемонился. Синий Костюм намедни докладывал о нем министру в таких выражениях: «Да, Саразен малость жестковат, но нам нужны такие, как он». Саразен был хладнокровен, бесстрашен, изобретателен и неутомим. Ему нередко поручали самые грязные дела, зная, что он справится с ними – не в два счета, но справится, приложив все усилия, и не будет при этом тянуть время и отделываться ничего не значащими отговорками. В своем роде Саразен был незаменим и знал это.

Селедка чинно прошествовала в стальную кабину. Жаль, спутнику не довелось увидеть выражение лица Саразена, изменившееся, едва он повернулся к собеседнику спиной. У Саразена были довольно приятные черты – орлиный нос, красиво очерченный рот, черные, глубоко посаженные глаза, у наружных краев которых уже начали собираться гусиные лапки морщин, – но теперь черты эти исказило самое настоящее бешенство. Впрочем, оно тотчас же исчезло, стоило Костюму вновь обратить к Саразену свое усталое лицо, на котором красовались массивные очки в роговой оправе. Саразен улыбнулся, не разжимая губ, вошел в лифт, и кабина плавно ухнула вниз.

–?И все же я считаю, что это безумие, – резко сказал Саразен. – Что, на военной базе его будут охранять лучше, чем здесь? Вздор!

–?Мой дорогой Саразен. – Костюм снял очки и аккуратно протер стекла, после чего водрузил их обратно на нос. – Вы говорите, не зная всех обстоятельств.

–?Какие еще обстоятельства, черт по… – начал Саразен, но тут дверцы распахнулись, и они вышли. Перед ними открылся коридор, забранный стальной решеткой. Костюм достал из кармана карточку с магнитной полосой и вставил ее в щель считывающего информацию замка. Судя по всему, здесь не очень жаловали незваных посетителей. Где-то прогудел короткий сигнал, и решетка взмыла вверх. Когда Саразен и его спутник вошли, она мгновенно опустилась за ними.

–?Принца пытались похитить, – сообщил Костюм вполголоса, когда они шли по коридору.

–?Когда?

–?Это неважно, – безмятежно отозвался Костюм. – Они начали рыть подкоп, приготовили взрывчатку, чтобы освободить его, но она им не понадобилась. Наши люди сработали четко. Поэтому министр и отдал приказ перевезти его.

Саразен закусил губу. На его выразительном лице застыло недоумение.

–?Подкоп, взрывчатка, чушь какая-то! – фыркнул он. – Чего бы они добились здесь с их помощью? Вы допрашивали этих людей? – спросил он внезапно.

–?Не успели. Поняв, что их раскрыли, они взорвали себя.

–?Им повезло, – проворчал Саразен.

Селедка метнула на него заинтересованный взгляд.

–?Я знаю, вы сторонник смертной казни, Саразен.

Он повел плечом.

–?Воля ваша, месье, но с террором можно бороться только методом террора. Вспомните хотя бы Робеспьера – с какой легкостью он отправил тысячи людей на гильотину во время революции, пока его самого туда не спровадили. И поделом!

Синий костюм помрачнел: он терпеть не мог, когда Саразен разговаривал в таком тоне. Кроме того, историю Костюм ненавидел еще со времен школы, где ее преподавала некая мадемуазель Бено, тощая и угрюмая старая мегера, ужас перед которой он пронес через все детство. Ведь даже самые важные чиновники когда-то были детьми.

–?А ведь это может быть уловка, – внезапно заметил Саразен, когда они завернули за угол.

–?Что?