Театральная площадь

И молодой опер пересказал Ивану, Петровичу и Юре то, что узнал вчера от Туси Синицыной.

– Все это очень мило, – проворчал Опалин, – но я бы променял эту барышню с внушительным декольте и все ее сногсшибательные тайны на одного надежного свидетеля, который маялся бессонницей, сидел у окна и видел, куда в мое отсутствие унесли труп… А может быть, также видел, откуда он вообще там взялся. Если Павел был в костюме, значит, не успел переодеться. Если не успел переодеться…

– Значит, его убили в театре, – закончил Петрович.

– Допустим, а как тело оказалось в Щепкинском проезде? – спросил Казачинский.

– Конечно, его туда перенесли, – ответил Антон. – Тот, кто убил, тот и перенес.

– Как? Если двери заперты и театр охраняется? Там, между прочим, даже комендатура есть.

Они высказывали свои соображения и чем-то в эти мгновения напоминали математиков, которые общими усилиями решают сложную задачу.

– А если его все-таки убили вне театра? – внезапно спросил Петрович.

– Костюм, – напомнил Опалин.

– И что – костюм? Может, его нарочно надели и тело подбросили к театру, чтобы сбить нас со следа?

– Тогда куда пропало тело? – спросил Казачинский.

– Я не знаю, – пожал плечами Петрович, растирая лоб.

Все они чувствовали сейчас острое недовольство собой, потому что внятное и логичное решение, объясняющее все известные факты, никак не находилось.

– Схожу-ка я в театр, – сказал внезапно Опалин, поднимаясь с места.

– Нам идти с тобой? – спросил Петрович.

– Нет. Вы пока займитесь делом Демьянова. Надо понять, как он избавился от трупа жены.

– У него алиби, – напомнил Антон.

– Не верю я в его алиби. Он ее убил, больше некому. – Опалин снял с крючка серое пальто, надел его, обмотал шею шарфом и стал застегивать пуговицы.

– С чего ты взял? – не выдержал Казачинский. С его точки зрения раз за разом таскать на допрос безутешного инженера Демьянова, у которого пропала жена и который ничем не походил на убийцу, было пустой тратой времени.

– Он ее туфли своей сестре подарил! – свирепо ответил Опалин, всем корпусом поворачиваясь к Казачинскому и глядя на него как на личного врага. – И знаешь почему? Потому что он знает, что жена мертва и они ей больше не понадобятся. Я вам говорю: он ее убил! Так что продолжайте с ним работать.

– За что ему ее убивать? – подал голос Петрович. – Мы же всё проверяли. Жили они дружно, жена не была застрахована, любовницы у Демьянова нет, и у жены не было любовников. Никакого мотива.

– Мотив есть, но мы его не видим, – отрезал Опалин. – Где-то мы что-то упустили. Еще раз все проверьте: что она делала в последние дни, с кем общалась, куда ходила. Не было ли в ее поведении каких-то странностей, даже в мелочах. – Он сдвинул брови, отчего между ними пролегли две морщинки, и его молодое, симпатичное, открытое лицо с четко вылепленными, крупноватыми чертами вмиг стало серьезным и даже суровым. – Короче, ищите…

– Ваня, ты меня извини, но туфли – это не доказательство, – возразил Казачинский. – Может, сестра к нему пристала и выклянчила их. Он не хотел их отдавать, но пришлось уступить. Чем не вариант?

– Не надо изобретать для Демьянова оправданий, – сухо сказал Опалин, поправляя шарф. – Он убийца. Осталось ответить на два вопроса: почему он ее убил и куда дел тело. Вот ими и займитесь…

Выйдя за проходную, он несколько мгновений раздумывал, сесть ему в автобус или пойти пешком, и решил пройтись, чтобы заодно кое-что обдумать.

Любящая, но недалекая мать, сестра, которую Павлик посвящал в свои дела, но не до конца, случайная связь с девушкой из мира балета, любовь к признанной балерине, которую Ляля считала выдуманной, а еще автограф на открытке и только один друг – и, незадолго до гибели, ссора в театре… В том самом театре, возле которого Опалин увидит его бездыханное тело.

За последние дни Иван многое узнал о Павле Виноградове, но сыщика не покидало ощущение, что он все еще ничего не знает, что он, в сущности, блуждает в потемках и что разгадка должна быть где-то там, в здании, над которым парит Аполлон с квадригой лошадей. Опалин свернул в Щепкинский проезд и зашагал к служебному входу. Тяжелая дверь сладко зевнула всеми петлями и захлопнулась со звуком, напоминающим чавканье.

– Московский уголовный розыск, оперуполномоченный Опалин. Я расследую исчезновение артиста Виноградова.

Вахтер – не тот старик, которого Опалин видел в ночь на 17 октября, а другой, помоложе, с худым лицом, пышными усами и цепким взглядом – очень внимательно прочитал то, что значилось в удостоверении, и сказал:

– Простите, товарищ оперуполномоченный, но я должен доложить коменданту…

– И очень хорошо, – одобрил Опалин, убирая книжечку, – потому что с ним я тоже хотел бы поговорить.

Вахтер пристально поглядел на него, снял трубку телефона и набрал номер. Опалин отодвинулся в сторону, чтобы не мешать входящим – и одновременно чтобы иметь возможность изучить их лица. Сначала показалась пожилая печальная женщина с пачкой растрепанных нот под мышкой. За ней вошел сосредоточенный остролицый блондин средних лет, который кивнул вахтеру и спросил, в театре ли Ирина Леонидовна.

– Уже, – лаконично сообщил тот, не отрываясь от трубки, и махнул рукой, показывая, что блондин может проходить.

Опалин терпеливо ждал. Вахтер негромко заговорил в трубку, то и дело косясь в его сторону. Дверь, заскрежетав, пропустила маленького округлого гражданина в добротной шапке пирожком и черном пальто с каракулевым воротником. В руке он держал футляр со скрипкой.

– Ваш пропуск, пожалуйста, – сказал вахтер, повесив трубку.

– Это неописуемо! – вскинулся человечек. – Двадцать лет в театре, и – пропуск! Всегда одно и то же… Куда же я его дел? – Свободной рукой он стал хлопать себя по ближайшему карману пальто, потом переложил скрипку в другую руку и повторил процедуру. – Он же был тут… где же… Между прочим, у Елизаветы Сергеевны вы никогда пропуск не спрашиваете!

– Вы не Елизавета Сергеевна, – ответил вахтер, не скрывая иронии.

– Однажды, – трагически проговорил скрипач, залезая во все карманы, – однажды окажется, что я оставил пропуск дома, вы не пустите меня в театр, и представление отменят. Из-за вас! – заключил он с надрывом в голосе.

– Никто ничего отменять не будет, – отозвался вахтер спокойно. – А пропуск нечего дома забывать.

– Кто забывает? Я? – возопил скрипач. – Я никогда ничего не забываю… Пожалуйста, вот он, – добавил он, действительно достав из кармана пропуск. – Вы из миманса? – неожиданно спросил скрипач у Опалина, поворачиваясь к нему. – Ваше лицо мне знакомо… Очень знакомо!

– Нет, я не по этой части, – спокойно ответил Опалин, не подавая виду, что впервые слышит слово «миманс».

– Неужели я ошибся? Ну что ж. – Скрипач спрятал пропуск и удалился подпрыгивающей походкой. В дверь вошли три юные стройные гражданки, которые производили примерно такой же шум, как веселые беззаботные птицы. Оживленно щебеча о чем-то своем, они с любопытством посмотрели на Опалина и, беспрепятственно пропущенные вахтером, скрылись в недрах здания. Иван же отчего-то вспомнил встреченную ночью незнакомку, которая бежала от театра, и загрустил.

– Товарищ Опалин? Прошу за мной. Я провожу вас к коменданту.

Опалин повернулся, и тут во входную дверь вихрем влетела гражданка в черной каракулевой шубе до колен и громадной шляпе с перьями, какие любили носить еще в начале века. Гражданка, с умопомрачительной скоростью передвигавшаяся в сапожках на высоченных каблуках, чрезвычайно заинтересовала Ивана, но его ждали, и он зашагал за сопровождающим, решив отложить удовлетворение своего любопытства до другого раза.

Узкие сводчатые коридоры, старинный паркет под ногами, ощущение плотности стен, которое возникает только там, где они простояли очень-очень много лет, – и вот, пожалуйста, кабинет с высоким потолком и обязательным для всех официальных учреждений портретом Сталина на стене. Опалину бросился в глаза огромный стол, уставленный телефонами, и возле стола – печь-буржуйка, у которой грел руки коренастый рябой гражданин в форме с петлицами.

– Свободен, – распрямившись, буркнул он провожатому Опалина, и тот, скрипя сапогами, удалился. Комендант всмотрелся в лицо гостя, который представился и объяснил цель своего визита.

– Будем знакомы, – сказал комендант, – я Снежко Глеб Филиппыч. Паскудная штука этот театр, вечно тут холодно, как в погребе…

Опалин догадался, что комендант пытался перед ним оправдаться за печку в кабинете, и рассказал, что у него есть друг и коллега, который тоже постоянно мерзнет. И вообще лишнее тепло в помещении никогда не помешает. Слушая его, Снежко снизошел до хмурой улыбки.

– Твое начальство должно было меня предупредить, что ты придешь, – заговорил он, сразу переходя на «ты». – Ты на будущее учти, а? Телефон 1-51-33, это же несложно – трубку снять… Садись, чего стоишь-то?

Опалин всю жизнь не любил фамильярности – и всю жизнь оказывался в ситуациях, когда приходилось с ней мириться. Он вынудил себя улыбнуться и сел на стул, на котором, судя по его виду и остаткам позолоты, раньше могли сидеть какие-нибудь важные чиновники, а то и особы, приближенные к императору.