Медвежий камень

Я пошла в камералку. Ну почему у всех камералки как камералки – камеральные лаборатории, а у нас даже окон нет, вернее – окна есть, а вот рам и стекол в них нет! Кажется, я уже об этом не раз говорила, но факт оставался фактом. Я нашла желтенькую щетку на подоконнике и наклонилась к коробке, чтобы набрать себе пачку паспортов. И в этот момент услышала голос Дрозденко прямо под нашим окном:

– Опять?! Отвали от меня, пока я тебя по стенке не размазал!

– Я что, я уйду, – ответил ему дребезжащий, но определенно мужской голос, – я только сказать хотел, что вот и лопата кровушкой обагрилась, говорили тебе…

Я замерла, присев около коробки. Странный голос, интонация странная: вроде как угрожающая и в то же время как будто испуганная. Как будто человек и сам боится того, о чем говорит. Или того, с кем говорит? Я боюсь выглянуть, но разговор стих, только слышны удаляющиеся шаги.

О чем это они говорили? О Максиме? Но ведь это случайность… Меня почему-то бросило в жар. Неприятно вспотела спина и даже шея. Пересилив страх, я осторожно приподнялась и выглянула в окно. Дрозденко стоял, засунув руки глубоко в карманы, и смотрел куда-то вдаль. Того, с кем он разговаривал, видно не было. Постояв еще секунду, Станислав Владимирович вытащил из кармана пачку сигарет, задумчиво повертел ее в руках, а потом неторопливо достал зажигалку. Внешне он был совершенно спокоен, и только когда начал прикуривать, я вдруг отчетливо увидела, как дрожат у него кончики пальцев…

Я тихо опустилась на скамейку. Опять что-то произошло. Вернее – не произошло, а продолжает происходить, потому что он сказал «тебе же говорили». Значит… Ну при чем тут Максимкина царапина? Такое на раскопе часто бывает, когда ребята увлекаются, поэтому и держим аптечку наготове и пополняем ее все время. Так что ничего страшного не случилось. Или все-таки случилось, а я просто не знаю? И вовсе не Максимкину лопату он имел в виду? «Господи, – подумала я, – ну почему так путаются мысли? Жар сменяется ознобом. Что происходит? Надо взять себя в руки и подумать. Но не сейчас. На обеде. Сейчас нужно вернуться на раскоп и спокойно дожить до перерыва. А там уйти куда-нибудь от всех подальше и все обдумать. Да. Это правильно».

Успокаивая себя таким образом, я вышла на улицу. Странное дело, но я не забыла ни паспорта, ни желтенькую щетку, ни куртку для Катюши. Не свойственная мне сосредоточенность, обычно я в экстремальных ситуациях прихожу в ступор. Может, ситуация не экстремальная? Я усмехнулась про себя: экстремальность ситуации – это наша реакция на любую ситуацию. Для милицейского капитана труп на раскопе – не экстремальная ситуация, а для меня загадочная интонация неизвестного мужчины – экстремальная. «Ладно, об этом тоже подумаю, – решила я. – Главное, чтобы до обеда больше ничего экстремального…»

– Ксения, иди сюда. – Марина махнула мне рукой.

Ну вот, сглазила.

Около Марины стоял Олег Георгиевич. И зачем только я вспомнила о нем и о трупе? Мне совсем не смешно, скорее наоборот, у меня даже чуть-чуть начала кружиться голова от какого-то внутреннего напряжения, но тем не менее я подошла к ним, улыбаясь, и даже пошутила:

– Зачастили вы к нам, Олег Георгиевич. Может, во вторую смену покопать придете? Нам люди нужны.

– С удовольствием бы, но только если в ночную, а то днем не вырваться никак, – поддержал шутку капитан.

Оказывается, он зашел спросить, не было ли чего новенького, и заодно принес фотографии происшествия. Честно говоря, смотреть эти фотографии я не хотела и попыталась отвертеться, но Олег Георгиевич настоял:

– Взгляните, Ксения Андреевна, это место происшествия. Всех ли рабочих вы видели на стройке, может, на фотографиях есть кто-то, кто появился здесь только раз?

Очень смешно. Как будто мы знаем всех рабочих со стройки. Своих землекопов мы, конечно, знаем всех, но их на момент происшествия здесь еще не было. А уж рабочие со стройки… И все-таки я просмотрела фотографии. Быстро, не задерживая взгляда на деталях, в общем-то, лишь делая вид, что смотрю, только для того, чтобы капитан от меня отстал. Какой по счету была та фотография – восьмой или двенадцатой, – я не знаю. Но когда я увидела ее, что-то резко ударило в затылок, сбилось дыхание, рука, державшая фото, дрогнула, и я чуть не выронила всю пачку. Осторожно подняв глаза, я огляделась. Слава богу, никто, кажется, моей такой неожиданной реакции не заметил. Марина с Олегом Георгиевичем были заняты разговором, а больше рядом никого не было. Я снова опустила взгляд на жуткую фотографию. На ней крупным планом изображена грудная клетка бомжа с нанесенными повреждениями. Четыре глубокие царапины прорезали кожу наискосок сверху донизу и заканчивались небольшой округлой вмятиной. Я узнала его сразу. Медвежий след. Медленно я перебрала оставшиеся фотографии и снова вернулась к той. Потом опять, уже внимательно, просмотрела остальные. Теперь я вижу этот знак и на других фотографиях. Четыре глубокие борозды отчетливо видны на спине и руках.

Гулко застучало сердце, и моментально пересохли губы. О том, что это может быть обычным совпадением, я даже не думаю. Слишком уж похоже. Что делать? Что мне делать? Сказать капитану?

– Посмотрели, Ксения Андреевна? – Олег Георгиевич спокойно взглянул на меня. – Никого не заподозрили?

– Нет, – почему-то я не сказала ему про след, что-то удерживало меня. Это неправильно, я должна была ему сказать, но язык отказывался повиноваться.

Что же делать? Говорить? Не говорить? Пожалуй, сначала я должна посмотреть на камень. А что, если я ошиблась и это не очертания следа? Слабое оправдание, но другого я не придумала. Я протянула пачку фотографий капитану:

– Я плохо знаю рабочих со стройки, Олег Георгиевич, мы с ними почти не соприкасаемся, – извиняющимся тоном проговорила я, – так что простите…

– Да ничего, все понятно, – Олег Георгиевич убрал фотографии. – Это же скорее к начальнику стройки, я понимаю, а к вам я так, на всякий случай…

Время до обеда тянулось чрезвычайно медленно. За пятнадцать минут до перерыва я все-таки не выдержала.

– Ребята, – обратилась я к «своим» землекопам, к тем, что работали у меня на участке, – давайте заканчивать, мне нужно пораньше уйти на обед.

Прошло еще минут десять, прежде чем я смогла уйти.

– Мариш, вы не ждите меня обедать, я пойду погуляю немного…

– А если Мишель придет? – с легкой усмешкой спросила Марина.

– Не придет, он вчера был, в крайнем случае скажешь, что я обедала.

– Врать?! – засмеялась Марина. – Как не стыдно…

Вымыв руки под краном на краю раскопа, я деловым шагом пошла к реке. Я шла с сосредоточенным выражением лица, держа в руке тетрадь и поглядывая на часы. Весь этот антураж был исключительно для того, чтобы никто не пристал по пути: пусть думают – идет человек по делу, до обеда успеть должен, нечего отвлекать. В общем, обычно это срабатывает. Сработало и в этот раз. Спустившись по широкой лестнице, вскоре я остановилась около камня.

Первый робкий луч солнца коснулся лица, и мальчик открыл глаза. Завертел светловолосой головой, потер щеки и, потянувшись, расправил плечи. Пора. Отец никогда не ругал его за то, что он ночует около камня, лишь бы с рассветом был дома. Андрейка встал, легко и привычно коснулся рукой валунного бока, благодаря камень за защиту и тепло, и быстрым шагом направился к дому. Издалека услышал он колокольный звон, проходя по улице, заметил суетливое движение в соседних дворах, а подойдя к своему дому, услышал плачущий голос матери: «Олешка, где наш сын? Ну почему ты разрешаешь ему ночевать в лесу?» – «Успокойся, Неждана, – голос отца был тверд, – Андрейка придет». Быстро вскочив на крыльцо, Андрейка распахнул дверь: «Мам, я здесь!» Оказалось, что под утро прискакал из пригорода гонец с дурными вестями. Снова сожжены деревни, и враг направляется к городу. Отец, уходя, быстро обнял мать и повернулся к сыну: «Андрейка, идите к камню, просите защиты у медвежьей лапы». И они пошли. Все, кто не мог биться с оружием, все пошли к камню. Дети, женщины, старики. Просили защиты, похлопывая камень по гладким бокам, становясь на колени и прижимаясь к нему лбом. А от камня пошли в церковь белокаменную и там просили защиты, ставили свечи, молились, становясь на колени и прижимаясь лбом к полу. И вернулись с победой мужчины, и даже близко к городу не подошел враг. Но именно тогда впервые услыхал Андрейка, как недовольно сказал священник: зачем, дескать, к камню ходили, только от Бога отвлеклись. Бог великодушен, Он простил людей за то, что сначала к камню пошли, но если и дальше так будет – рассердиться может и лишит город своего покровительства. Странными показались эти слова Андрейке, но переспрашивать он не стал. Ведь главное, что отец вернулся живой и невредимый, а Бог ему помог или камень медвежий – Андрейке было все равно.

Одного взгляда на камень было достаточно, чтобы убедиться в том, что я ничего не перепутала. Четыре глубокие борозды в точности повторяли наклон и расположение царапин на теле бомжа. Вернее, конечно, царапины в точности повторяли следы на камне. И от этого как-то сразу не стало сил, и я тихо опустилась на землю. Мой пенопластовый сидельник при мне, спиной я облокотилась на теплый камень и, устроившись поудобнее, закрыла глаза. Но ни о какой расслабленности не может быть и речи. В голове гулко пульсирует кровь, пальцы нервно и оттого неритмично постукивают по тетрадке, лежащей на коленях, а мысли скачут беспорядочно, и никак их не успокоить, и никак не сосредоточиться. Все путается, и сейчас мне даже не вспомнить, о чем я хотела подумать в тишине. Ага, вспомнила, о странном подслушанном разговоре. Странные угрозы, намек на окровавленную лопату… Меня снова бросило в жар. А может, это связано? В смысле убийство и разговор. А может… Додумать я не успела.

– Ксанка, что случилось?

Я открыла глаза. Станислав Владимирович стоит рядом, засунув руки в карманы своих дорогих джинсов, и требовательно смотрит на меня. Конечно, глупо отрицать, что что-то случилось, но из-за его требовательного взгляда мне снова стало обидно. Я молчу, не просто молчу, а выдерживаю многозначительную паузу с вопросительно поднятой бровью, как тогда, на раскопе. И он снова счел нужным объяснить:

– Бледная, пальцы дергаются, дыхание поверхностное и неровное.

Понятно. Очень квалифицированно все объяснено. Я еще какое-то время молчу, и, надо отдать ему должное, он тоже с честью выдерживает паузу.

– Стас, ты видел фотографии убитого бомжа? – Я тоже перешла на «ты», может, из-за того, что он называет меня Ксанкой, а может, потому, что здесь, рядом с медвежьим камнем, как будто стираются какие-то грани, исчезают надуманные условности и отношения становятся простыми и естественными.

– Нет, фотографии не видел. – Стас опустился на землю рядом со мной, подложил под себя какую-то невесть откуда взявшуюся то ли картонку, то фанерку. – Я его самого видел, в натуре.

Порывшись в кармане куртки, он достал какой-то шоколадный батончик и маленькую коробочку сока. Протянув все это мне, усмехнулся:

– Держи, а то твой Мишель изведется, что ты голодная.

Ну, вот скажите, пожалуйста, откуда он знает про наши отношения? Честно говоря, этот вопрос в любое другое время вызвал бы у меня смех и игривое любопытство. Но сейчас мне не до смеха, совсем не до смеха. Кто-то, что называется, «стучит», что ли? Зачем? Кому это нужно? А может, и тот разговор, случайно услышанный мною, совсем не случаен? И идет какая-то неизвестная мне игра? Все эти мысли вихрем проносятся у меня в голове, опять становится тяжело дышать. Никому нельзя верить?

Я медленно повернула голову, Стас спокойно встретил мой взгляд и, уловив возникшее напряжение, почти ласково сказал:

– Марина рассказала о твоем бдительном друге. Ешь.

Конечно, он меня не успокоил окончательно, но шоколадку и сок я взяла. Есть-то и правда хотелось, несмотря на нервы. А может, как раз из-за них.

– Стас, ты видел царапины на теле?

– Ты сказала об этом капитану?

Я отрицательно покачала головой. Его встречный и почти нелогичный вопрос тем не менее для меня вполне логичен и многое объясняет. Значит, Стас все видел, тоже сопоставил царапины со следами на камне и тоже не сказал об этом милиции. Как интересно, мелькнула у меня довольно неожиданная и отвлеченная мысль, мы понимаем друг друга практически без слов. И тут же эта мысль была перебита другой, более прозаической и от того более страшной. А почему он не сказал об этом милиции?

Я снова подняла глаза на Стаса. И увидела ответ: «Не знаю, чересчур как-то все неправдоподобно».

Я вздохнула:

– Мне кажется, мы должны сказать Олегу Георгиевичу.

Стас помолчал немного, потом нехотя пробурчал: