На излёте

– Так, теперь аккуратненько выберем цель. Да не дергайся ты так, целиться неудобно, – приговаривал он вслух, прилаживаясь к прицелу на краю камня, как бы сливаясь вместе с ним в единый монолит – он, винтовка и камень.

Грохнул выстрел. Один из моджахедов, тащивший в паре с другим духом станину от миномета, споткнулся и распластался на родной афганской земле. Второй выстрел был менее удачным и только спугнул горстку душманов, переносивших ствол и ящики с минами. Те попадали на землю, кто где стоял. Вслед за этим раздался такой треск и грохот, что можно было подумать, будто произошло землетрясение или извержение вулкана прямо на этой вот горе. Это, оказывается, духи открыли из всех своих стволов такой бешеный огонь по стрелку со снайперской винтовкой, то есть по нему, Казанцеву, что нельзя было высунуть голову из-за прикрывавшего его камня ни на секунду.

– Если так продлится еще несколько минут, то они все-таки смогут развернуть свой миномет, – мелькнуло в голове. – Прицельно стрелять они с такого расстояния и под таким углом возвышения навряд ли смогут, по крайней мере, пока ни пристреляются, но все равно только от одних осколков мороки будет для нас более чем достаточно. Хотя вполне возможно, что все-таки его будут подтягивать ближе к нам, и тогда…

За этим грохотом никто не услышал, как подлетели вертушки. Они возникли в небе как-то внезапно для всех, две «восьмерки» и пара «двадцать четверок».

– Товарищ командир, наши, – крикнул Кравцов и махнул рукой в сторону подлетавших вертолетов.

– Вижу, – ответил Казанцев, передавая ему винтовку. – Постарайся не дать духам передвигаться и приготовить к бою эту дуру, – имея в виду миномет, сказал он сержанту, – а я попробую связаться с ведущим.

Духи тоже заметили вертолеты и перенесли огонь из всех видов оружия вверх. «Восьмерки» пошли ниже, в долину, где моджахеды не могли их достать, а боевые «двадцать четверки», бронированные снизу, на ходу сориентировавшись в обстановке, пошли на боевой разворот.

Связавшись с летчиками, Сергей начал наводить их на духов, и здесь настал не самый лучший момент в жизни этих людей, в силу обстоятельств ставших в своей родной стране партизанами. Из нападавших духи сами превратились в живые мишени, ища защиты у окружавших их гор.

– Сейчас и нам жарко станет, – крикнул Казанцев. – Слишком тесно здесь. Уже скоро темнеть начнет, так что давай, Кравцов, снимай бойцов с позиций и спускайся с ними вниз. А я с Хорунжим немного задержусь, подкорректирую летунов, а заодно и прикрою ваш отход. Нельзя сразу всем уходить. Могут достать, пока еще достаточно светло. Да с Грачевым поосторожнее. Все, двигайте, – махнул он рукой вслед уносящим на плащ-палатке своего раненого товарища бойцам.

Через полчаса стало смеркаться. Отработав по духам с подачи командира спецназовцев и оставив на поле боя горы трупов, пошла на базу пара «двадцать четверок», у которых запас по топливу был намного меньше, чем у «Ми-8».

Поняв, что пора и самим выдвигаться, Сергей, окликнув Хорунжего и окинув еще раз место уже бывшей дислокации группы, взглянул на поле боя, а точнее, на данный момент – побоища.

Стало почти темно, и духов видно уже почти не было. Только слышен был какой-то лязг, да отдельные выкрики вылезавших из своих щелей-укрытий душманов.

– Если половина из них и осталась, то это в лучшем случае, – подумал он. – Завтра, я думаю, летуны на всякий случай прилетят сюда еще.

– Все, Васек, – крикнул он Хорунжему, – давай к своим в темпе. Задерживаем вертушки.

К своей группе они присоединились в полной темноте, когда разведчики уже садились в вертолет. Вторая вертушка к этому времени тоже ушла на Кабул, так как заканчивалось горючее. А командир первой машины на свой страх и риск решил все-таки дождаться группу с ее командиром и уйти с ними. Были и среди летунов, впрочем, как и среди других военных, смелые, отчаянные парни, готовые в любую минуту с риском для собственной жизни, не говоря уже о карьере, прийти на помощь своим боевым товарищам, откуда бы они ни были – из авиации или пехоты, из ВДВ или как вот в этом случае – из спецназа.

Все тогда бы благополучно обошлось, да вот только Грачева все-таки потеряли. Он умер уже в вертолете, пытаясь что-то сказать командиру. Но то ли из-за вертолетного грохота, то ли из-за характера ранения, Сергей ничего понять так и не смог. И только его глаза как бы спрашивали, – Командир, я ведь не облажался, нет? Я сделал все, что мог на этом выходе. Передай это моим, командир.

Глава 2.

Он проснулся от ночных кошмаров, преследовавших его уже который год.

И во всех этих страшных снах, в разных только вариантах, он был там, в военном Афганистане.

За окном было еще темно.

– Наверное, около пяти, еще рано и можно, наконец, отоспаться.

На память пришло где-то прочитанное: «Является ли человек все еще беспутным сыном Неба? Впадает ли он в слабоумие древних цивилизаций? Нет, он просто принял чрезмерно большую дозу снотворного, и его мучают во сне кошмары».

– Интересно, а мои кошмары – только ли от «дозы», полученной на войне или же с добавлением уже и мирной советской действительности? – задал он вопрос сам себе и усмехнулся. – Наверное, все-таки не в одной войне дело.

Он долго еще ворочался, пытаясь заснуть, но сон не шел. Мыслями вернулся во вчерашний день, к встрече в ресторане с бывшими уже сослуживцами по поводу его увольнения в запас.

Итак, он, Сергей Казанцев – со вчерашнего дня подполковник запаса Вооруженных Сил. Его сознание еще отказывалось воспринимать эту реальность, но, тем не менее, это уже был факт. Днями был подписан приказ начальника Главного разведывательного управления Генштаба, а еще месяцем раньше – министра обороны. И вот вчера ребята, в основном из его же отдела, в неформальной, так сказать, обстановке собрались проводить его «на гражданку». Так было принято.

Выпито было много. Слов в его адрес тоже было сказано пропорционально выпитому. Все желали Сергею поскорее адаптироваться в «гражданской» жизни, найти хорошую работу и посвятить себя, наконец, семье и себе самому. Хотя большинство собравшихся наверняка думало, что Казанцев уходит куда-то конкретно, на какое-то заранее присмотренное им тепленькое местечко, иначе – к чему вдруг такая спешка, такой неожиданный для всех сослуживцев поворот в судьбе и в довольно удачно сложившейся служебной карьере.

Все было правильно. Конечно, правильно…, но он, скорее, внутренне ощущал правильность этого своего выбора, чем принимал его умом. Чувствовал, что жить так больше нельзя. Он был как та пуля на излёте – всю свою энергию растратил и, потеряв цель, уже работал и жил по инерции, не прилагая никаких усилий, не принося радости ни себе, ни своим близким.

Надоело скитаться по свету, воевать, проливая свою и чужую кровь непонятно за что и чувствовать при этом себя марионеткой в чьих-то жестоких и коварных планах, прикрываемых «государственными интересами».

Видно, пришла пора переосмысления того жизненного отрезка, который прошел, а точнее промелькнул, причем так стремительно, что когда, наконец, остановился в этой бессмысленной гонке и оглянулся назад с тем, чтобы заново понять и осознать себя в этой жизни, то пришел в ужас. Полжизни пролетело, а что он успел в ней сделать, кроме того, что родить дочь, да загубить пару десятков может быть ни в чем не повинных людей?

Еще начиная с училища и до недавнего времени примерно раз в полгода ему снился один и тот же сон, вернее сон с одинаковым концом – его, Казанцева, увольняют из Вооруженных Сил. При этом во сне всегда появлялось ощущение страха, какой-то бесперспективности и даже безысходности в жизни. И, просыпаясь в холодном поту, он с облегчением осознавал, что все случившееся происходило с ним не наяву. В каждом таком случае Сергей лишний раз убеждался в том, что страх остаться не у дел настолько силен, что перешел уже в плоскость его подсознания. Но вот уже года полтора этот сон ни в одном из вариантов ему не снится. А четыре месяца назад, прибыв из очередной загранкомандировки, он сам написал рапорт на увольнение, положил на стол удивленного секретаря партийной комиссии свой партбилет и ушел в плановый отпуск, озадачив тем самым Толю Кузнецова, своего непосредственного начальника. Бывает такое. Один раз проснешься вдруг и тебе приходит в голову, – а зачем и кому все это надо – то, что ты сейчас делаешь. Вот и у него тоже…

Потом были попытки всякого уровня руководителей беседовать с ним, наставляя «на путь истинный». Были и явные угрозы в его адрес, – ты, мол, просто так не уйдешь, отсюда раньше положенного времени уходят только двумя путями – в наручниках или ногами вперед, что, по сути, одно и то же.

Но Казанцев на все это уже не обращал внимания. Он сделал свой выбор, как когда-то его сделал, поступив на разведфакультет Рязанского десантного училища, или когда пришла пора идти на войну. Да и время уже было другое. Он, как и многие люди, находясь за границей и наблюдая за происходящими в Союзе процессами как бы со стороны, тоже понимал, что не только он сам, а и вся страна оказалась «на излете» и, живя еще по энерции, постепенно катится куда-то в бездну. Офицерскому же составу все это, прежде всего, было видно по состоянию Вооруженных сил – их обеспечению, отношению к ним высоких партийных чиновников и взаимодействию внутренних структур.

Сергей знал, что если в жизни что-то не получается, надо найти сначала лад с самим собой. Об этом ему в свое время говорил еще его тренер и учитель, старый китаец, а он был очень мудрым человеком. Надо все забыть и начать жизнь с самого начала, взяв с собой только один багаж – приобретенный в этой жизни опыт.

В связи с этим очень поучительна одна библейская притча, когда к Святому Антонию, живущему в пустыне, пришел молодой человек и попросил его совета: «Святой отец, я продал все, что у меня было и роздал деньги беднякам. Себе я оставил только незначительные вещи, которые понадобятся мне, чтобы выжить здесь. Я хочу, чтобы ты открыл мне путь спасения».

Святой Антоний попросил молодого человека продать те немногие вещи, которые у него остались и на вырученные деньги купить в городе кусок мяса. Принести его он должен был, привязав к своему телу. Тот подчинился Святому. На обратном пути на него напали собаки и ястребы, каждый из которых хотел оторвать для себя привязанный кусок мяса.

– «Вот я и вернулся», – сказал юноша и показал свое исцарапанное, искусанное тело и изодранную одежду.

– «Тот, кто пытается сделать новый шаг и хочет сохранить немного от прежней жизни, оказывается изодранным в клочья своим прошлым», – ответил Антоний.

Конечно, легче сказать, чем сделать – практически перечеркнуть всю свою предыдущую жизнь в тридцать шесть лет, уже под сороковник. Об этом возрасте говорят: « В сорок лет ума нет, значит уже и не будет». Но если уж и перечеркивать все, то это надо сделать решительно и сразу, не оставляя для себя ни капли сомнения и, тем самым, шанса на отступление. Иначе будет действительно «мучительно больно…», да и сам процесс может затянуться до бесконечности, а это уже не жизнь, а мука сплошная.

Что будет с ним дальше, и как он будет жить без своей, когда-то интересной ему работы, – Сергей об этом старался не думать. Просто пришло его время уходить. У каждого, наверное, это бывает по-своему: кого-то гонят в шею, кого-то поджимает возраст, у кого-то должность сокращается и служить дальше нет возможности, а у него вот так – написал рапорт на службе и в семье по обоюдной договоренности поставил точку. Они со Светланой давно уже чужими были друг другу как супруги, и оба это понимали. Единственное, на чем она сама настояла, так это на официальном разводе.

В комнате стало совсем светло.

– Обычная квартира, ничем не хуже других, – подумал Сергей, обводя взглядом снятую им небольшую гостинку в довольно спокойном районе столицы. – Вот только распакую вещи, да расставлю книги, и все будет в порядке. Кстати, не забыть бы сегодня на десять часов в ЗАГС, как договорились со Светланой.

Света уже один раз уходила от него, отказавшись ехать после окончания института к нему в Белоруссию, в один из закрытых гарнизонов. Это было как раз перед самым Афганом, когда он такого удара от нее совсем не ожидал и переживал потом на войне этот их разрыв очень болезненно.

Любил ли он ее тогда? Наверное – да. По крайней мере, так ему казалось. А сейчас… сейчас хотелось стабильности и спокойствия, того, чего так всю жизнь ему не хватало с одной стороны, и от чего он все время куда-то рвался, куда-то бежал – с другой.

Дочку вот только жаль, маленькая еще, чтобы слишком житейские проблемы на нее сваливать, но а по-другому – может быть еще хуже.

Этой осенью их дочурка пошла в первый класс, даже не верится. Вроде бы только недавно родилась. Как будто только вчера в первый раз осторожно, боясь прижать и сделать ей больно, такой крохотной и беззащитной, взял ее на руки. Она так смешно морщила носик и корчила рожицы, что невозможно было без смеха смотреть на нее. Вспомнив это, Сергей и сейчас не удержался от улыбки.

Тогда, после рождения дочери, ему казалось, что он – самый счастливый человек на Земле. Позади была война, госпиталь. Было новое место службы, новая должность. Вернулась к нему Света, и вот, наконец, родилась дочь, его дочь, которую он давно ждал и которой дал имя – Ирина.

Свету он увидел издалека. Она как всегда немного опаздывала и, скорее по привычке, чем по необходимости поглядывая на часы, торопливо шла своей сводящей с ума многих мужиков походкой. Не доходя нескольких шагов до Сергея, как бы предупреждая любой его вопрос, она спросила,

– Ты был там?

Он молча кивнул и открыл дверь загса, пропуская ее вперед. Прошли в холл, присели. Светлана, нервно теребя сумочку, задумалась о чем-то своем. Сергей тоже молчал. Разговаривать было не о чем. Обсуждать какие-то текущие вопросы и проблемы – так каждый давно уже жил сам по себе, а вспоминать прошлое – его тоже уже не вернешь, ни хорошее, ни плохое, что было почти за двенадцать лет их совместной жизни.

Минут через пятнадцать их пригласили. К великому облегчению обоих все закончилось быстро, буквально в течение нескольких минут. Формальные вопросы и такие же формальные ответы. И все. Только какой-то горьковатый осадок на душе и комок в горле, комок нереализованных желаний и надежд, обид и взаимного прощения. Слишком долго они шли к этому, боясь, наверное, что совершат непоправимую ошибку и будут жалеть об этом всю свою оставшуюся жизнь. А сожалеть в этой их ситуации надо было, по-видимому, наоборот, о том, что не расстались раньше, намного раньше, не доставая друг друга взаимными упреками и не мучая самих себя.