Загадка Симфосия. Исторический детектив

Приведу без купюр несколько тезисов, чтобы каждый мог представить и оценить, соразмерно вере и чаяньям своим, манеру и дух ромейского ритора. Писано сие Италлом народу христианскому, для избавления его от грехов смрадных, супротив повсеместно лающих еретиков и их адептов. Но сами те писания были объявлены ересью. Вот, пойди, и разбери, – где, правда, а где ложь? А ведь нужно различать!?

«Тем, – которые всемерно стараются заводить споры и толки о тайне воплощения Спасителя нашего и бога, кои силятся познать, каким образом сам Бог Слово, соединившись с человечьей бренностью, обожил принятую на себя плоть, и дерзают посредством диалектических умствований слагать и различать соединение двух естеств в Богочеловеке, – анафема!»

«Тем, – которые выдают себя за православных, а между тем бесстыдно привносят в учение православной кафолической церкви нечестивые мнения греческих философов о душах человеческих, о небе, о земле и прочих тварях, – анафема!»

«Тем, – которые слишком высоко ценят мудрость языческих философов и вслед за ними принимают переселение душ человеческих, или думают, что они, подобно душам бессловесных животных, разрушаются и обращаются ни во что, а за сим уже отметают воскресение мертвых, и суд, и решительное последнее воздаяние за дела настоящей жизни, – анафема!»

Что мне сказать о прочитанном? Пожалуй, отмечу одно, – про себя самого. Многому я учился, многое я постиг, но мудрым, как те отцы, осудившие Италла, не стал.

Примечание

1. Девяностый псалом – псалом Давида, так наз. «Живые помощи»

2. Погребение – в описываемые времена иноков погребали на следующий день после кончины.

Глава XI

Где помышляют о подземных лабиринтах действительных и мифических.

Признаюсь, испытал я колебания, чуть ли не страх, предвосхитив в воображении разведку в подземельях монастырских. В мою бытность в папской столице, доводилось мне спускаться в римские каменоломни. Интереса ради, отправился я поглазеть на потайные молельни первых христиан. Катакомбы те представляют собой чрезвычайно разветвленную сеть подземных ходов и пещер, с древнейших времен высеченных под городом, для добычи строительного камня. Как сказывал провожатый – никто толком в Риме не знает всех хитросплетений и ловушек этого подземного левиафана. Он безвозвратно поглотил в своих недрах не одну сотню любопытных и податливых на острые ощущения пилигримов. Не говоря уже о сонме местных обитателей, которые, так и не и приспособились к жестокому нраву подземных капищ. Мне посчиталось ненормальным поведение городских властей, оставляющих доступ в губительные подземелья донельзя свободным. В тот лабиринт ведут многочисленные лазы в грудах античных развалин и распахнутые люки городской клоаки. Порой, даже из винного подвала уютной траттории вы можете ступить в осклизлую темень и уже никогда не узреть божьего света.

Но не только в Риме подвергал я себя риску, остаться во век в царстве Плутона (1), еще не ступив в могилу. Как правило, все старинные города европейские имеют подземное чрево. И уж, коль не предначертано вам заблудиться в его недрах, то ограбленным или зарезанным безбожной чернью уготовано наверняка. Везде, где я побывал, молва об опасности подземелий обыкновенно дополнялась жуткими историями о гнездившихся там душегубах и разбойниках. Так что страждущему страннику строго настрого заказано изучать таинственные лазы без опытного вожатого. Человека, знакомого не только с каменными норами, но главное, с теми нелюдями, обитающими в них.

Вспомнился мне по случаю греческий герой Тесей убийца Минотавра – выблядка оскотиневшей царицы Пасифаи. Царственная потаскуха зачала того монстра от быка, в которого воплотился Зевс-соблазнитель. Обретался тот получеловек – полутелец на острове Крит, в глубине подвальных урочищ царского дворца, называемого Лабиринт. Питалось чудовище человечиной, в виде дани ежегодно отсылаемой покоренными народами тамошнему государю Миносу, мужу Пасифаи, язычнику и несомненному рогоносцу. Ради спасения сограждан, обреченных Минотавру на заклание, Тесей, притворясь жертвенным овном, заявился на Крит. Подлежа скормлению чудищу, дожидаясь очереди, он, не теряя времени даром, влюбил в себя царскую дочь Ариадну. Царевна, презрев волю отца, снарядила героя клубком веретенной пряжи. Привязав конец нити у входа в подземелье, Тесей заколол отвратительного монстра и благополучно выбрался вместе с соплеменниками из подземной ловушки.

С тех пор всякие умышленно созданные хаотичные ходы, рассчитанные на невозврат угодивших туда, называют «лабиринтом», памятуя критский чертог мерзости и человекоядения.

Вычитал я дивную историю (как и прочие не менее увлекательные) у Иоанна Малалы (2) в его «Хронографии». Увлекательный сей труд, является любимым чтением молодых иноков в киновиях греческих и италийских. К слову сказать, повести те пробуждают в молодом теле соблазны и похоть, противные чину монашескому. И знаю по шкуре своей, редкий чернец в тех странах полуденных блюдет целомудрие. Но скажу и более, едва ли найдется в тех краях кто из наставников или иерархов высших, способных своим примером помешать чинимому блудодейству. Ибо порой сам папский Квиринал более походит на лупанарий, нежели на цитадель святости. Впрочем, памятуя притчу о блуднице, – кто в этом мире не без греха?

Итак, нам с боярином предстояло спуститься в хладный, подземный мрак. Приготовил я загодя масляный фонарь. Позаимствовав его у запасливого дядьки Назара. Не раскрывая вящего повода, сослался на неотложные письменные труды. Щедро заправил светильник, кроме того, положил на всякий случай в карман рясы два сальных огарка. Смеха ради стоило бы предъявить боярину нитяной клубок, упреждая опасение заплутать в монастырских лабиринтах, по примеру Тесея. Но не было у меня стольких нитей, а побираться на стороне, только сеять ненужные подозрения. Да и уместны ли шутки в подобном предприятии, ибо не ведомо нам, на что горазды еретики, ради сохранения тайны, а значит и жизни своей.

Андрея Ростиславича, похоже, так же впечатлил наш поход. Он встретил меня радостным возгласом заядлого искателя приключений. Ему не терпелось пощекотать нервы острыми похождениями, оттого он собирался на дело, будто на игрища, со смехом и прибаутками. Нарочно испытывая меня, он спросил:

– Оставил ли Ты, Василий посмертную записку или иное, какое извещение о том, где нас искать? Ведь не ровен час, сгинем за компанию в капищах подземных. Зароют нас аки псов, без погребальной тризны, да еще камнями могилки завалят.

На что я ответил: «А кому я нужен-то, ибо обо мне кроме отца с матерью и вспомянуть-то некому. И поддерживая игривый тон боярина, добавил:

– Тебе самому Андрей Ростилавич более пристало оставить памятку. Не то суздальская гридва, шукая тебя, разнесет обитель по камешкам.

Впрочем, смех – смехом, но я понимал, что перегибать палку не следует. Нельзя вышучивать предстоящее серьезное дело. Там наверху, где сплетаются нити судеб, где выстраиваются событийные связи, в отместку нашему нерадению, может произойти сбой. И все затеянное нами полетит в тартарары. Хорошо, коль задуманное, а то и сами сгинем.

Должно и Андрей Ростилавич подумал схоже, став серьезным, он заключил:

– Ладно, Василий, пошутили и баста! Будь ты не инок, предложил бы я испить по чарке зеленого винца. Не для храбрости, а почину ради! А так, как одному мне пить не пристало, то давай-ко брат, перекрестясь, двинемся с Богом.

Что было и сделано. Как можно тише, сдерживая дыхание, покинули мы странноприимный дом. Не хватало нам разбудить кого-нибудь из иноков, тогда уж точно сплетен не оберешься.

Ночь стояла хоть глаза выколи. Постояв малость у входа в укромной нише, свыкаясь со тьмой, ступили мы на скользкий наст. Боясь оскользнуть, сшибить друг друга, разошлись на расстояние вытянутой руки. Но вот боярин нащупал посыпанную песочком дорожку, идти стало легче, и я перевел дух.

Словно заядлые заговорщики, направились мы к западной башне. Согласно указанию Антипия припадочного в ней расположен вход в подземное нутро обители. Андрей Ростиславич, предвосхитив столкновение с богоотступниками, взялся шепотом наставлять меня. Тщась не уткнуться ему в спину, я не мог взять в толк резонов боярина, да и собственный трепет одолевал меня. Я гнал трусливые мысли, но они, наслаиваясь, друг на дружку, совсем запутали меня. Сейчас, пытаясь вспомнить их рой, я различаю лишь тени некоторых из них:

Я увижу тайное бесовское радение!? Не зачарует ли оно меня? Не введет ли оно в соблазн, или еще какую слабость или ничтожество? Не лишусь ли я остатков воли, зачарованный наваждением? Не обращусь ли в бессловесную, не способную на сопротивление скотину? Не подведу ли боярина, обнадеженного мной?!

Примечание:

1. Плутон – мифологический (др. гр.) царь подземного царства.

2. Иоанн Малала – византийский хронист из г. Антиохии (VI в.). «Хроника» И.М. состоит из 18 книг. В четырех первых томах излагаются античные мифы.

Глава XII

Где, пройдя подземным ходом через мощехранилище, боярин Андрей и Василий выслушают речи еретиков.

Не встреченные никем, подобно татям ночным, прокрались мы чрез подворье и вступили в заполненный хламом притвор башни. Благо дверь была смазана и растворилась беззвучно. Затеплив фонарь, мы осмотрелись. Сверху тяжело нависли заиндевевшие своды нижнего яруса. В углу, врастая в кладку, уходила вверх шаткая лесенка без перил, с узкими обледенелыми ступенями. Под ней за уступом стены обнаружили узкую нишу. Осветив темную полость, узрели выложенный камнем спуск, осклизлые порожки почти отвесно ныряли в черный провал. Мы осторожно, боясь поскользнуться и загромыхать в преисподнюю, стали спускаться.

Толку от вонюче коптящего фонаря совсем не имелось. Огня хватало лишь, чтобы не натолкнуться друг на друга в окружавшем промозглом мраке. Приходилось, не доверяя глазам, идти на ощупь, простирая руку, дабы не разбить голову о нависшие своды. До конца спуска я насчитал двадцать ступенек. Число отнюдь не мистическое, но оно напомнило, что столько же дней я знаком с Андреем Ростиславичем. Даже и не верилось, всего нет ничего, а кажется, знаемся давно.

Идти стало гораздо легче. Под ногами податливо вминался влажный песок, проход стал гораздо просторней и выше. Даже фонарь поумнел, разгорелся ярче. Его свет обозримо высвечивал грубую кладку стен и овальных сводов, позволял различать выступы препятствий. Изредка трогая камни, я с удовлетворением отметил, что их поверхность стала суше и теплей. Хотелось вслух поделиться теми наблюдением, но боярин негодующе одернул меня. Так, натужно молча, мы пробрались до слияния прохода с более широким коридором. Я смекнул – он шел из церкви, и чуть опять не раскрыл рот, желая выказать собственную смышленость.

Но вдруг, боярин, крадясь первым, резко остановился, предупредительно коснулся моей груди. Я, изготовясь к худшему, что было сил, напряг зрение и слух, но ничего достойного опасений не уловил. Андрей Ростиславич справясь с возникшим сомнением, потянул меня за собой.

И тут, впереди в отсветах фонаря я различил, что в нишах каменных стен вповалку лежали люди. То, несомненно, человеческие тела! Сердце зашлось от первобытного ужаса, леденящая судорога сковала мои члены. Стараясь преобороть страх, я напряженно пытался уяснить: «Кто они? Зачем их там положили?» А толстокожий боярин упрямо тянул меня к ним. Наконец, пришло прозрение – мы оказались в монастырском мощехранилище или, как его называют, оссуарии.

Мне стало стыдно за малодушие. Ну, разумеется, в каждой, уважающей себя, обители испокон существуют пещеры, где покоится прах предыдущих поколений монашествующей братии. Начало тому положено во времена обретения Русью христианства. Задолго до повального крещения немногочисленные еще иноки – люди иной жизни, селясь в уединенных местах, вырывали нору для жилья, где и находили потом последнее пристанище. Эти киновии постепенно из дикого пещерного состояния преобразовывались в обители, привычного для нас облика, но обычай хоронить чернецов в пещерах-склепах остался. Расчет на то, что в сухом подземном климате изможденные останки, лишаясь влаги, превратятся в иссушенные, окаменевшие мумии. Невольно напрашивалось сравнение с мореным дубом. Если тому необходима влага, чтобы сохраниться в веках, то здесь, условием вечности является ее полное отсутствие.

Мы подошли к мощам. Луч фонаря осветил почерневшие и сморщенные, будто скрутка отжатого белья останки, обряженные в истлевшие саваны, источающие запах смерти и потустороннего мира. Меня всегда удивляло, как монахам удается сохранять трупы в пещерах, что даже и крысы не зарятся, видно используется особый состав мази, отпугивающий всякую тварь и гниение. Иные мертвяки лежали в гробах-колодах с откинутыми крышками, то, видно, были не столь древние захоронения. Зрелище не для слабонервных. Картина ужасов усугубилась. В одном из вырубленных в камне отсеков на широкой полке горкой лежали черепа с чудовищными оскалами и провалами глазниц. Должно выжидалось – не явится ли в каком из них мироточение? Известно, – мироточивые главы большая редкость, а значит и ценная реликвия, призванная к вящей славе обители.

Я сознательно помедлил, внимательно разглядывая склеп. И был поражен, увидев на особом поставце огромный, диковинно приплюснутый кумпол. Он вовсе не походил на людской череп, принадлежа какому-то монстру-великану. Возможно, взаправду бают про перволюдей гигантов, уничтоженных потопом. Но строгий боярин не позволил расслабиться и поразмыслить над увиденным. Дернув за рукав, он грубо увлек меня вперед. В его напористости проскользнуло недовольство нашей медлительностью. Я поспешил исправиться и больше не отставал от Андрея Ростиславича.

Миновав очередной изгиб туннеля, мы разом отпрянули назад. Впереди отчетливо пробивался факельный свет. Пригасив лампу, для пущей надежности прикрыв ее полой рясы, я мужественно нащупал рукоять клинка. Боярин, угадав мои намерения, пресек героическую попытку, решительно прошептал:

– На рожон не лезь! Никто нас не тронет. Знай, не они нас – мы их ловим!

Осмотревшись, потянул меня за выступ стены. Чутко прислушиваясь к малейшему шороху, на каждый всполох света вжимаясь в камни, мы опасливо, но неуклонно приближались к заветной цели. Чудно, но страх совсем пропал. Я сполна прочувствовал сказанное боярином. Действительно, мы тут охотники, выслеживаем уготовленного зверя! К лицу ли ловчему трусить на гоне? Смешно бояться стычки с обреченным животным. Охотник в том находит особое упоение. Ради того мига и ценит он свое ремесло.

Свет ближе и ближе. Стали слышны приглушенные голоса. Андрей Ростиславич шепнул мне на ухо:

– Они в крипте. Свет ослепляет их. Изнутри не видно, что в переходе. Отойдем к противоположной стене.

Ход расширился, образуя перед капищем подземные сени. В торце гульбища начинался ступенчатый подъем, путь в кладбищенскую часовню. Вправо коридор резко сворачивал вниз, по-видимому, спуск к реке. Налево, красным жаром светился проход в мешок крипты. Мы приблизились к его зеву. Заглянули внутрь.

Откровенно признаться, меня постигло разочарование. Оно сродни напрасным ожиданиям, что, болезненно распалив воображение, при соприкосновении с явью рассыпаются в прах. Я надеялся увидеть если не жуткую оргию, то хотя бы завораживающую сцену, подобную ритуальному карнавалу цехового братства. Участники которого рядятся в диковинные одеяния, напяливают уродливые личины и дотошно разыгрывают древние мистерии.

В багровом мареве пылавших по стенам факелов, я разглядел весьма поместительное убежище, со сводчатым потолком. Оказывается, вот какова потаенная крипта?!

Но все внимание на вершимое действо! Полукругом, спиной к входу, огибая вырезанный из цельного камня аналой, молились коленопреклоненные иноки, с непокрытыми головами. Лики сокрыты пергаментными полумасками. Подле каждого, на земляном полу мерцала зажженная черная свеча. У самого престола, возложив десницу на истрепанный фолиант с массивными застежками, вещал надтреснутым голосом упитанный с виду иерей. Его белая мантия, не нашего покроя, расшитая по груди и плечам загадочными символами, воскресила в моей памяти рассказы о еретиках катарах (1), прозываемых еще – «альбигойцами».

Возникнув в марках Лангедока и Тулузы, вероучение то чудовищно быстро распространилась по всему побережью Срединного моря. Миновав Альпы, проникло в Ломбардию, сочетаясь там с еще более древним инакомыслием.