Всё Начинается с Детства
Вокруг все уже дымили, кто прислонившись к стене, кто присев на корточки, кто расхаживая взад-вперед и присоединяясь к небольшим группкам, в которых шли оживленные разговоры.
В это время подошел к курильщикам наш одноклассник Витька Шалгин. И сразу же шагнул к нему навстречу Тимур Тимершаев. Швырнув недокуренный бычок, он придвинулся к Витьке вплотную и сказал:
– Говорил я тебе, чтобы ты не ходил с Иркой? А?
Сказал он это таким хриплым и низким голосом, что мне показалось: это от злости дым валит у него изо рта, а не потому, что Тимур только что курил.
Витька что-то буркнул в ответ, – я не расслышал, что, хотя стоял рядом. Но Тимур, видно, и не ждал ответа. Он размахнулся и с силой ударил Шалгина в лицо. Ох, как ударил! Кровь брызнула фонтаном из разбитого рта, Витька негромко вскрикнул, пошатнулся, присел.
Вообще-то Тимур был спокойный паренек, я не помнил, чтобы он когда-нибудь выходил из себя. Ни на кого он не нападал, хотя был сильным и крепким. А тут вдруг.
Поднялся шум, несколько ребят бросились оттаскивать Тимура, который все еще стоял над Витькой в угрожающей позе. Тимур вырывался, кричал:
– Отвалите! Пусть только попробует провожать ее!
Оттеснив ребят, подступил к нему Василий Люмис, тоже наш одноклассник. Я не заметил, когда он появился, но хорошо, что так случилось.
Василий Люмис был греком, так что, может быть, это от своих античных предков, от какого-нибудь Геркулеса, он унаследовал и силу, и решительность, и справедливость. Своей широкой лапой Василий взял Тимиршаева за голову, другую лапу сложил в кулак и, покачав им перед лицом Тимура, сказал:
– Или замолчишь, или шнобель выбью!
Шнобель, то есть, нос – это было любимое слово нашего школьного Геркулеса.
Тимиршаев сразу утих. Он знал, как и все ребята: Василий два раза одно и то же не повторяет.
Теперь все столпились вокруг Шалгина. Он все еще сидел, очень бледный, и кровь капала, капала из разбитого рта.
– Всю губу рассек. Глубоко очень, – переговаривались ребята. – А зубы-то целы? В учительскую его надо скорее.
Но вести Витьку в учительскую – значит, признаваться в том, что ты был позади школы, видел драку, словом, подвергаться допросу. Поможешь ему – подведешь и себя, и остальных.
– Сам дойдешь?
Шалгин кивнул и, задрав голову, побрел в учительскую. Тут как раз прозвенел звонок, побежали и мы по своим классам.
* * *Вот что случилось перед уроком. Вот почему Флюра Мерзиевна задержалась и вошла с таким печальным лицом. С первых ее слов стало понятно: Витька Шалгин «раскололся».
«Все, кто был за школой», зря надеялись на чудо. Не дождавшись признания, Флюра Мерзиевна вздохнула еще раз и начала перечислять фамилии. Тимиршаев назван был первым. Он встал, громыхнув сиденьем парты. Вид у него был мрачный, но не испуганный и, казалось, он вот-вот опять скажет: «Пусть только попробует!».
Зато Ирка Умерова, виновница всего этого безобразия, красовалась, как королева! Она сидела, потряхивая своими белыми бантами и, видно, была счастлива и горда, что из-за нее подрались мальчишки. А остальные девчонки поглядывали на Ирку с завистью. Подумать только – она была первой, из-за кого в нашем классе, в общем-то дружном, возникла драка. Эх, девчонки, девчонки…
Вереницей поплелись мы в учительскую, на второй этаж. Разборная-уборная – так прозвали мы это неприятное помещение, потому что вызывали нас сюда с одной только целью: «пропесочить», «промыть мозги» – и тому подобное. На эту тему у нас было много красочных выражений. Сейчас нам все это и предстояло.
В дальнем углу учительской мелькали белые халаты санитаров, за ними виднелась Витькина голова, уже обмотанная бинтами. Его забирали в больницу – швы накладывать. Но теперь уже вряд ли кто-нибудь жалел Витьку: ведь выдал всех!
За столом у окна сидела Инна Назаровна Басс, завуч. Уж кого мы терпеть не могли, так это Инну Назаровну. Именно она требовала нас чаще всех в учительскую, чтобы промыть мозги. И промывала так, что мы считали: не завучем бы ей быть, а каким-нибудь тюремщиком. Даже вид Инны Назаровны вызывал у нас отвращение. Ее мелкие черные кудряшки, торчащие надо лбом, как грядка, почему-то почерневшей цветной капусты. Ее длинные наманикюренные ногти, которыми она то ковырялась в передних зубах, то почесывала икры, засунув руки за голенища черных кожаных щегольских сапожек. Инна Назаровна считала себя неотразимой и одевалась с доступным ее пониманию и средствам шиком.
Теперь она сидела, заложив ногу на ногу, и разглядывала нас, стоящих у двери, своими круглыми хищными беличьими глазками.
– Так… Булгаков, конечно, здесь… Не вылезаешь из учительской! Добиваешься, чтобы из школы поскорее исключили? Что ж, может и пора. Вместе с Жильцовым, кстати. В компании веселее. А ты, Тимершаев, сразу, что ли, решил на скамью подсудимых? В тюрьму для несовершеннолетних? А? Вот родители твои обрадуются! Это тебя дома, что ли, учат так разбойничать, а? Придется у родителей спросить. Но сначала ты нам расскажешь: как ты до этого дошел? Ты понимаешь, что чуть не убил Шалгина?
Инна Назаровна еще больше подалась вперед, впившись глазками в Тимиршаева. Тимур молчал. На Инну Захаровну он не смотрел, так что ее пронзительный взгляд на него не действовал.
На его насупленном лице сохранялось все то же выражение: «Пусть только попробует!»
– Тимиршаев! Ты, может, оглох?
Тимиршаев молчал.
– Так. Мы еще выясним, почему это случилось. И выясним, что за сборища происходят за школой. Понятно? И каждый, кто хоть раз еще будет замечен… Андреев и Юабов, это и к вам относится! С каких это пор вы примкнули к тем, кто позорит нашу школу? И вообще класс портится на глазах.
Тут Инна Назаровна отвернулась, наконец, от Тимура, встала и, заложив руки за спину, прошлась по комнате. Остановившись возле Флюры Мерзиевны, она уставилась на нее и медленно повторила:
– Класс портится на глазах, Флюра Мерзиевна.
Мы были отпущены, наконец, получив последнее грозное предупреждение. Флюра Мерзиевна осталась в учительской. Ясно было: теперь промывка мозгов предстоит ей.
Как ей, наверно, хотелось уйти вместе с нами!
Глава 41. Как была закопана бутылка
– Все ли согласны? – спросил Чингачгук.
Его лицо, освещенное отблесками костра, было серьезным и невозмутимым, каким и должно быть в любых обстоятельствах лицо настоящего индейца.
Густые волосы, светлые, но удивительно прямые, прикрывали широкий лоб до самых ресниц – тоже как у настоящего индейца. Правда, как известно, на бритой голове Великого Змея была всего лишь одна прядь волос, увенчанная пером.
Но не мог же Рустик Ангеров, младший брат Флюры Мерзиевны ходить бритым… Ничего, – и с такой прической лучшего Чингачгука в нашей компании найти было невозможно.
– Хуг! – гулко прозвучало в ответ и пять сжатых в кулак рук вскинулись над головами.
Чингачгук обвел нас глазами и кивнул:
– Совет старейшин одобрил решение.
Очень важное событие произошло в этот вечер на огородах у задней стены дома № 16. Сагаморы – старейшины племен делаваров и могикан объединились против враждовавших с ними племен ирокезов.
Впрочем, произошло это, конечно, не на каких-то там грядках возле дома, не в городе Чирчике – произошло это в густом лесу на берегу реки Гудзон. У высокого, жаркого костра из цельного бревна, а не возле горящего куска плексигласа. И передавали мы, как в таких случаях полагается, из рук в руки настоящую Трубку Мира, а не сучок, отломанный от живой изгороди.
Какое счастье, что природа одаряет нас в детстве могучим воображением, позволяет переноситься в виртуальную реальность, как сейчас стали выражаться. А проще говоря, отправляться туда, куда нам хочется и становиться тем, кем хочется – в ту же минуту, как у воображения появляется нужная пища!
Мы понимали, конечно, что играем в индейцев. Но кто из нас во время игры думал об этом? Помнил об этом? Скрестив ноги, сидели мы кружком на мягкой подстилке из опавших осенних листьев. Сидели прямо и неподвижно, стараясь, чтобы ни единый мускул не дрогнул на лице.
Взяв в губы сухой сучок – «Трубку Мира» – мы с наслаждением затягивались, потом вытягивали губы трубочкой… Клянусь, что каждый из нас чувствовал запах табака, видел в воздухе серые, медленно расходящиеся кольца дыма!
Да, было бы у меня сейчас хоть вполовину такое же воображение! Ты знаешь, что перед тобой горит вкопанный в землю кусок плексиглаза. Даже любуешься тем, как он медленно тает, как сотни малюсеньких пузырьков шипят на его поверхности, исчезают, появляются, снова исчезают, пожираемые пламенем. Но каким-то образом ты одновременно видишь на месте этого плексиглаза сухой ствол дуба с почерневшей, обуглившейся корой и языками пламени над той вмятиной, где разожжен костер. Тихо в лесу, лишь ветерок шуршит сухой листвой. И ты чутко вслушиваешься – не треснет ли где сучок, не крадутся ли враги среди деревьев… Правда, при этом ты слышишь голос Доры, которая продолжает воспитывать кого-то дома. Не знаю, как это происходит. Мало кто из взрослых сохраняет такую способность к перевоплощению, разве только актеры.
* * *Мог ли я тогда представить себе, что лет через тридцать действительно окажусь именно в тех местах, в которых мы с мальчишками побывали, играя! Что буду стоять на лесистом берегу озера Онтарио, одного из пяти Великих Озер – и не один, а со своими детьми, с Даниэлем и Викторией, американцами от рождения… И я был счастлив, что в памяти моей сохранился тот далекий вечер, тот костер из плексигласа…
* * *Но вот догорел костер, пора и нам по домам. Совершенно просто и естественно – опять же, только дети так умеют – мы из индейцев становимся Рустиком, Витькой, Женькой, Игорем, Валеркой. Мысли наши, однако, все еще с героями любимой книги.
– Жалко Ункаса – вздыхает Витька Смирнов.
«Ступайте, дети Ленапов. Гнев Манитто еще не иссяк…» – медленно и грустно произношу я. Совсем недавно я по настоянию Витьки прочел «Последний из Могикан» – и теперь мы постоянно говорили об этой книге, играли в ее героев, обсуждали все, что случалось – часто с возмущением, потому что многое нас совершенно не устраивало.
Ведь для нас главным были не реальные исторические события – тем более в далекой Америке, не война англичан с французами, не отношения бледнолицых и краснокожих.
Для нас главным был поединок добра и зла. Добро, казалось нам, должно торжествовать непременно! Должно – а вот почему-то пал форт Уильям-Генри. Почему-то гуроны у всех на глазах резали беззащитных женщин, покинувших форт…
Мы не прощали автору ни «ненужных» битв, ни бессмысленных жертв, тем более – гибели нашего любимого героя, Быстроногого Оленя или красавицы Коры, дочери полковника Мунро. Они погибают – а презренный, коварный и жестокий Магуа губит всех – и остается жив почти до последних страниц книги! Почему Фенимор Купер допустил такие несчастья? Нет, закончить книгу следовало по-другому. Столкнувшись впервые с жестокостями истории, мы обвиняли во всем Фенимора Купера! Задумываться об истории и вообще о жизни мы еще не умели…
Перед тем, как разойтись, мы уславливаемся о предстоящей битве с ирокезами – когда, как, что надо сделать… Битва будет славная! В «Последнем из могикан» много сражений, мы выбираем из книжки то одно, то другое. Конечно же, приходится все упрощать, переиначивать, опускать подробности сюжета и даже обходиться без некоторых персонажей. Но что поделать?
Время, оставшееся до битвы, мы посвящаем подготовке вооружения. У каждого имеется свой арсенал. Но прежде мы были то летчиками, то танкистами или артиллеристами и все наше оружие выглядело соответственно, а теперь его надо как-то менять, ведь мы – индейцы…
Когда Том Сойер с Геком Финном готовили побег негра Джима, романтик Том потребовал, чтобы все было, как в его любимой книге о побеге какого-то узника. Даже подкоп под стену надо было делать не лопатой, а ножом! Как предвидел более практичный Гек, из этого ничего не получилось…
Мы, как и Гек, педантами не были. Мы понимали, что о «настоящем» индейском оружии мечтать не приходится, надо к делу приспосабливать наше… Вот, к примеру, рогатка. Раньше она считалась пушкой, из которой мы пуляли камушками. Теперь мы договорились считать ее томагавком и из нее полетит не камушек – им и глаз можно выбить, а загнутый кусочек проволоки – шпонка, как мы его называем. И безопасно, и обжигает ой-ёй-ёй как!
Или вот наши ружья… Мы их называли жевелушниками. Основа – это деревяшка, к которой приделана металлическая трубка. За ней, у приклада, прикреплен заостренный оконный шпингалет, оттянутый толстой резинкой. Если вставить в трубку патрон от стартового пистолета и спустить этот мощный курок, раздается грохот, что надо!
Жевелушники побывали и автоматами, и другими современными ружьями. Теперь же стали они длинноствольными кремневыми ружьями. Эту же роль может исполнять и металлическая трубка, из которой мы в классе стреляем жеванной промокашкой или парафином. Есть, конечно, и луки. Ну, это уж совсем почти настоящее оружие индейцев!
Итак, предстоит битва…
Ненавистные гуроны (они же ирокезы) похитили Алису и Кору, дочерей английского полковника Мунро, командира форта Уильям-Генри. Это гнусное похищение гуроны совершили под предводительством Магуа, Хитрой Лисы. Мы все его люто ненавидим, ведь это он убьет Ункаса.
Нелегкое дело – найти мальчишку, который согласится изображать его в битве. Но мы нашли.
Женька Жильцов согласился. Мы считаем его поступок очень великодушным, хотя подозреваем, что Женьке просто хочется быть предводителем.
Женька и четыре его приятеля, вооруженные до зубов группа ирокезов – пробираются с пленниками по лесу и натыкаются на нашу отважную компанию: двое могикан и Соколиный Глаз, их бледнолицый друг.
С этого и начинается целая серия сражений, погонь, осад… То есть, начинается в книге. Но разве мы можем все это изобразить?
У нас будет только одна битва. Даже пленницы, Алиса и Кора, из-за которых, в общем-то, весь сыр-бор – где мы их возьмем? Принимать в игру девчонок? Ни за что!
Договариваемся: пленницы – только «как будто».
Победить должны, конечно, мы, могикане. Так по книге, так по справедливости… Но кто ж его знает, как повернется битва? Наша битва, сегодняшняя?
* * *Скрытно, по одному, пробравшись на огороды, наш отряд устроил засаду среди густых зарослей живой изгороди…
Огороды наши, хоть мы их так называли, были и плодовыми садами. Ограниченные с одной стороны задней стеной дома, а с другой, метрах в двадцати, оградой детского сада, они прекрасно подходили для того, чтобы играть здесь без помех. И пробираться скрытно, и засады устраивать.
К нашей радости некоторые жильцы на огородничество и садоводство давно рукой махнули, их участки зарастали чем угодно – и сорняками, и кустарником.
Но и трудолюбивые садоводы нас устраивали. Чем плохо, например, прятаться среди высоких виноградных лоз на участке Огапянов или в плодовом саду их соседей, среди яблонь и вишневых деревьев? Очень даже хорошо! Сады и огороды вполне заменяли непроходимые леса на берегах великого Гудзона!
Мы засели в кустах. Солнце довольно сильно пригревает наши затылки. Это хорошо: солнце будет слепить противников, если они, как мы предполагаем, выйдут из-за левого угла дома.
За моей спиной отчаянно, будто с кем-то подрался, зачирикал воробей… Это Рустик Ангеров – Чингачгук – подал сигнал с дерева у трансформаторной будки… Рустик так подражает птицам, что не отличишь!
– Идут, – прошептал Витька, залегший поблизости. – Сигналь…
Я, как и условились, просигналил зеркальцем. Поймал солнечный лучик и послал его назад. За оградой шевельнулся куст: Ункас-Савчук увидел сигнал.
И почти сразу же с шумом, с треском крыльев взлетела стая голубей: голубятня стояла на высокой жерди над грядками Опариных… Конечно же, их что-то спугнуло, как шорох листьев или треск ветки пугает в лесу оленя! Да, неосторожны, неосторожны ирокезы… А вот и они…
Пригнувшись, медленно пробираются у стены дома. Мелькнул коричневый вельветовый рукав с бахромой – это сам Женька, Магуа… Закачались над кустом перья… Они уже совсем близко, уже слышится и шорох сандалет, и прерывистое дыхание… Но мы ждем сигнала, команды.
– А-а-й! – закричал внезапно один из ирокезов и выронил свой лук. Ай да Чингачгук, ай да Рустик! Это он из рогатки угодил в руку врагу! То есть, конечно, метко швырнул свой томагавк… Тут мы вырвались из укрытий и закипел бой.
Достав из кармана металлическую трубочку – кремневое ружье, наводящее ужас на врагов, – я не суетясь огляделся. Ведь я был не кто-нибудь, а Соколиный Глаз, я должен был держать себя достойно! Ага, вон Магуа! Я выстрелил – парафиновая жвачка угодила ему прямо в лоб! Не посрамил я, значит, славное имя героя.
Магуа, по правилам, должен бы выйти из боя, как убитый наповал. Но уж какие правила в пылу боя! Ведь и я, если по книге, не должен пока убивать Магуа… Мы все разгорячились, а Женька был просто в ярости. Он поднял свой старинный карабин с кремневым запалом (тот самый жевелушник) и уже нацелился в меня, уже чуть было не спустил курок.
Но тут Женьке в лицо ударила толстая струя воды. Это Ункас-Савчук подоспел ко мне на помощь со своей пластмассовой брызгалкой… (то есть метко швырнул в Магуа свой охотничий нож). Облитый Магуа дернулся, ружье в его руках оглушительно выстрелило – но мимо, мимо!
Противники явно были слабее нас. Мы, хоть и не без споров, выводили из боя одного за другим. Казалось, победа совсем близка. Оставалось только завершить битву освобождением пленниц и оскальпировать убитых. Но тут вдруг…
– Вон отсюда, хулиганы! Черт вас сюда пригнал! – орала противная тетка, высунувшись из окна четвертого этажа. – Еще раз только стрельните… Убирайтесь! Сейчас за Никитичем пойду!
С ее вечно нетрезвым мужем Никитичем никому связываться не хотелось. Да и что это за игра, когда на тебя орут из окна? Когда мы мяч гоняем – пожалуйста, орите, даже веселее. Но игра в индейцев не терпит посторонних глаз, это не просто игра это…
Кто хромая, кто охая, побрели мы гурьбой с огородов. По пути продолжали спорить и доругиваться, обвиняя друг друга в нарушении правил боя и – что еще хуже – в отступлении от сюжета любимой книги…
* * *Мне повезло с друзьями: они, как и я, были книголюбами. Наверное, нашу дружбу укрепляла, в первую очередь, именно эта страсть. Сколько интересных книг было на полках у Витьки Смирнова! А Игорь Савчук, тот вообще был помешан на книгах. Чуть только он свободен от занятий – тут же устремляется в книжный магазин или в районную библиотеку на Юбилейной улице. Мой дом обычно оказывался «по пути» и шли мы за книгами вместе…
– Игорь, Валера, уже? Так рано? – удивленным возгласом встречала нас библиотекарша Анна Сергеевна.
Мы, действительно, появлялись чаще всего ни свет, ни заря. Анна Сергеевна могла бы уже привыкнуть к этому и удивлялась она, наверно, немножечко понарошку. На самом же деле от души радовалась и раннему приходу нашему, и читательскому азарту.
Что нас гнало в библиотеку ранним утром выходного дня? Страх, что высмотренная в прошлый раз на полках книга кем-то может быть взята. Что существует еще один Савчук или Юабов с такими же, как у нас, вкусами…
– Хоть свет включить дайте… И пальто снять, – продолжает притворно ворчать Анна Сергеевна. Она молодая, невысокая, с короткой стрижкой. Сейчас она похожа на колобок, потому что в положении и слегка стесняется нас, мальчишек. Стягивая пальто, Анна Сергеевна находит для нас неотложное дело: “Вон лопаты стоят, расчистите-ка снег у двери… Нанесло за ночь! А для вас – зарядка…
Пока мы старательно раскидываем снег, Игорь бубнит:
– Вчера тут была. На верхней полке слева…
Но вот, наконец, мы в заветной комнате. По блату, можно сказать, как самые запойные читатели. Это комната-читальня. Здесь самые лучшие книги, только они на дом не выдаются, сиди здесь и читай. Но мы уже свои люди, Анна Сергеевна нам доверяет. Подходим к полкам и берем, что хотим, с собой…
– Вот она! – с торжеством говорит Игорь, доставая «Борьбу за огонь».
Библиотека – не единственный способ раздобыть интересные книги. Еще один – включить в обмен побольше ребят. Скажем, взял Игорь у кого-то «Таинственный остров» и, задержав на недельку, дал почитать мне. А я ему – чьих-то «Похитителей бриллиантов». Мы делаем это спокойно, потому что уверены друг в друге, знаем, что книга не пропадет, не будет испорчена.
У членов нашего содружества к книгам особое отношение. Мы их непременно обертываем, при необходимости «лечим». И очень возмущаемся, когда книга попадает к нам потрепанная, с отклеенным корешком, с загнутыми страницами. Или с какими-то дурацкими надписями. Скажем: «Мусичке от Котика. Пиши. Жду с нетерпением».
– Кто этот Котик? Я бы ему голову оторвал! – ворчал аккуратный Игорь.
Словом, книги, чтобы почитать, мы так или иначе добывали. А вот купить, составить приличную домашнюю библиотеку – это была почти недостижимая мечта.
Купить – не означало пойти в магазин, заплатить деньги и… Нет, на магазинных полках редко бывали книги, которые нравились детям и подросткам. Издавали их мало, а распределяли очень хитрым способом. Сначала нужно было долго собирать макулатуру, то есть, всякие ненужные бумаги, тряпки. Долго – это потому, что макулатуру на книги меняли по весу. Не добрал – не получишь книгу. Да и получаешь часто не ту, о которой давно мечтаешь, а ту, что сейчас имеется. Без выбора.
* * *Вечером, когда стемнело, мы снова собрались вокруг костра. Поговорили о битве, поспорили, успокоились.
Плексиглас конечно, не дубовое полено, но огонь его прекрасен, как всякий огонь. Мы молча сидим, наклонившись к огню, почти касаясь головами друг друга. Причудливо извиваются языки пламени, колеблются, меняют форму, то пригибаются к земле, то взметаются вверх, к небу… Мы глядим, глядим…
– Знаете что? – говорит вдруг Витька Смирнов. – Давайте встретимся вот здесь, когда окончим институты… А? Ребята, как?
– Через десять лет… – Игорь Савчук с сомнением качает головой… – Так это же… А если мы разъедемся уже?
– Эх, ты, Ункас! – обиженно фыркает Витька. – Разъедемся, переженимся…
– Стоп, стоп! – это встал Рустик и взмахнул рукой повелительно. – Стоп, господа! Господин Смидт, господин Пенкрофф, Неб… Господа, вы помните о бутылке?
– Записка! – вскочил и я. – Мы положим записку…
– И кинем в канал, – съязвил Женька Андреев. – И поплывет она по Чирчик-реке до самого моря…
– Мы зароем ее здесь, – с расстановкой произнес я. – И ровно через десять лет…
Уже через несколько минут были принесены и бутылка, и бумага, уже разыскали мы в кустах старую лопату – и при свете костра принялись за послание самим себе.
«Мы, дружбаны из близлежащих домов, – старательно выводил на листочке Рустик и перечислял наши имена, – порешили положить эту записку в бутылку, и закопать ее, и ровно через десять лет мы обещаем…»
Плотно закупорена бутылка из под лимонада, в которой лежит наша записка. Бережно укутана бутылка тряпками, завернута в целлофан. В глубокой яме, вырытой в безопасном местечке, хорошо засыпанной, утоптанной, заваленной листьями лежит наша бутылка.
А мы стоим вокруг под чистым звездным небом – и нам хорошо. Нам удивительно хорошо. Оттого, наверно, что мы понимаем друг друга. Оттого, что признали сейчас нашу дружбу чем-то очень важным для себя. И не хотим ее терять.
Глава 42. Орден
Из всех украшений, какие были у мамы, я почему-то особенно хорошо помню ее сережки. Те, что подарила ей бабушка Абигай. Это были действительно очень красивые старинные серьги. Бабушка когда-то сама их носила, а потом отдала дочке. Три большие жемчужины, каждая – с горошину, в каждую воткнут золотой штырек, образовывали треугольник. Его опоясывала оправа – золотая, но не чрезмерно блестящая. «Старое золото», так его у нас называли, имело благородный блеск. Надев серьги, мама удивительно хорошела. Гордо посаженная головка с большим пучком на затылке, два полумесяца – густые восточные брови, нежно изогнутый рот… Казалось, что серьги, чуть покачиваясь в маминых ушах, освещают ее лицо таинственным светом и помогают увидеть, какая она красивая женщина…
Жизнь распоряжается по-своему. Перед иммиграцией серьги пришлось продать – нужны были деньги. Нет сейчас ни мамы, ни сережек. Но я все равно вижу перед собой маму такой, как в те далекие годы. И как светились, покачиваясь, сережки – помню. Особенно в тот необычный день…
