Всё Начинается с Детства
– Тихо ты, люди вокруг. Интересно, что он о Марийке расскажет. У нее-то три класса даже без коридора! Лучше бы рассказал, как ее сегодня общипывали!
Тут уже все мы затряслись от смеха.
Дело в том, что совсем недавно, пока гости собирались, мы, мальчишки, здесь же, возле топчана, подглядывали за «кошчинон». Слово «чин» на таджикском языке означает «выдергивать». Обряд «кошчинон» и заключается в том, что с лица невесты убирают, выдергивая их, все лишние волосы. Это очень древний восточный обряд, но его происхождение я так и не смог выяснить. Насколько мне известно, в Узбекистане «кошчинон» принято устраивать до свадьбы, выделяя для этого особый вечер, на который собираются женщины из семей невесты и жениха. Но у нас обряд происходил в начале свадебного вечера здесь же, во дворе.
Если бы волосы во время «кошчинон» выщипывались, выдергивались, обычным косметическим пинцетом, ничего интересного в этом, конечно, не было бы. Но в том-то и суть, что операция производится старинным способом, с помощью обычной нитки! Впрочем, говорят, что в совсем далекие времена использовался тончайший кожаный шнурок. Оператор – он именуется «кошчин» – держит связанную в кольцо нитку двумя руками, между растопыренными большими, средними и указательными пальцами. Быстро двигая ими, то сближая стороны петли, то раздвигая их, проводя ниткой по лицу страдалицы-невесты, «кошчин» ловко выдергивает все лишние волосы возле бровей, над губой, на щеках… Словом, везде, где нужно!
Вот этот-то обряд мы и наблюдали совсем недавно здесь же, под урючиной.
В роли «кошчин» выступала тетя Мира, бабушкина знакомая. Главной «общипываемой» была, конечно, Марийка, но и несколько других женщин ожидали своей очереди, пожелав воспользоваться такой редкой возможностью.
Марийку усадили на стул, ее голову, обмотанную косынкой и откинутую назад, поддерживала одна из женщин. Тетя Мира уселась напротив, растопырила руки… Темная нитка между ее пальцами была нам отлично видна. Она непрерывно двигалась, перемещалась, соединялась, разъединялась, захлопывалась, как хищные челюсти, длинным катком прокатывалась по Марийкиному лицу, которое постепенно становилось все более красным. Бедная Марийка морщилась, кривилась, даже постанывала, а тетя Мира, приговаривая «потерпи, доченька» и ритмично покачиваясь, энергично продолжала свою работу. Нам даже казалось, что мы видим пучочки волосков между нитками!
– Ой, сейчас нос вырвет! – сказал я хохочущему Юрке.
У Марийки был хорошенький ровненький носик, который очень аккуратно располагался на ее нешироком, продолговатом личике. Вообще она принадлежала к числу девушек, которые и без косметики привлекательны. Черноволосая, с короткой стрижкой, стройная, – не полная, но и не худая, всего, как говорится, в меру – она замечательно выглядела в своем белом свадебном платье. Одно только у нас, мальчишек, вызывало ехидные замечания – это ее походка. Задик Марийки при ходьбе выкручивал, как выражался Илья, причудливые восьмерки.
Между тем дядя Миша, наделив молодых супругов невероятным количеством самых лучших качеств, выразив надежду на дальнейшие их успехи, пожелав им счастья и благополучия, закончил свою речь. На том месте, где он стоял, появился вокально-инструментальный ансамбль, довольно популярный в Ташкенте: дойра, две гитары, кларнет и певица. Зазвучала узбекская песня – старая, всеми любимая. Смуглая певица с длинными черными волосами очень хорошо ее исполняла, она и пела, и чуть пританцовывала, поводя приподнятыми руками. Танцевали ее плечи, танцевало ее длинное шелковое платье, усеянное красными розами. Танцевали, сверкая в черных волосах, золотые серьги-кольца… Тут даже мы, мальчишки, забыли о насмешках и злословии. Разинув рты, не отрываясь, глядели мы на смуглянку и подпевали ей вместе со всеми: «Гули сангам, гули сангам…»
– Первый танец – для молодых! Просим! – пригласил от микрофона гитарист, перебирая струны. Гости зааплодировали, и Робик, взяв за руку Марийку, вышел на площадку перед столами. Обычно он немного сутулился, но сегодня держался удивительно прямо, причесан был волосок к волоску и вообще выглядел даже элегантным в своем новом черном костюме. Марийка же в ее белоснежном наряде была прямо-таки создана для роли невесты. Словом, парочка была недурна.
Нежно улыбаясь друг другу, молодые медленно кружились по площадке. Танцевали они неплохо, чувствовали и ритм, и перемены темпа, двигались естественно и гибко. Они держались не вплотную, а чуть поодаль друг от друга. Так и полагается в Средней Азии вести себя молодым во время первого танца. Правила неписаные, но соблюдаются жестко. Гости ведь не просто зрители, это очень строгие экзаменаторы. Нарушишь какое-либо из правил, не сдашь экзамен, слух назавтра же поплывет по всему Ташкенту…
Молодые нежно переглядывались, переговаривались, оба выглядели влюбленными. Глядя на них, я вдруг припомнил разговор, который услышал случайно месяца за три до свадьбы.
Я играл во дворе, а за столом у шпанки разговаривали Робик и два его старших брата. Заметил я их, лишь когда до меня донесся громкий и сердитый голос отца:
– Зачем она тебе нужна? Других, что ли, мало?
Отец сидел ко мне спиной, лица его я не видел, но и по голосу, и по тому, как он размахивал руками, ясно было, что отец в ярости. Миша похлопывал его по плечу, пытаясь успокоить и тоже говорил что-то, в чем-то убеждал Робика. Всего я не мог расслышать, до меня доносились только отдельные слова: «она… с такой… семья».
Я, конечно, понял, что речь идет о Марийке и что старшим братьям Робика она неприятна.
Робик слушал братьев молча, опустив голову, и только время от времени повторял, не глядя на них и стараясь казаться спокойным: «Это мой выбор. Не ваше дело».
И вот теперь, отстояв свой выбор, Робик-победитель танцевал со своей избранницей. На их безмятежных лицах была запечатлена только радость. Да и смешно было бы ожидать, что в такие минуты их посетят раздумья о том, что сулит им судьба…
– Дорогие гости, присоединяйтесь к молодым! – прокричал ведущий. И гости не заставили себя ждать. Попав под чары восточной музыки, они просто не могли оставаться на местах, в наших краях такого не случается! Не бывает семейного праздника без старинных восточных танцев.
Возле столов образовался большой заполненный танцорами круг. Поводя плечами, поигрывая приподнятыми к лицу руками, чуть притоптывая, они медленно двигались в такт музыке. Со стороны это напоминало переливающийся всеми красками, колышущийся ковер или огромную цветочную клумбу. Яркие национальные платья и впрямь делали женщин похожими на цветы, на сказочные, ожившие, танцующие цветы.
Руки были главным в этом танце. Они казались волшебными птицами, на танец-полет которых можно было смотреть без конца. Вот кисти плавно покачиваются из стороны в сторону, вот они начинают изгибаться с такой пластичностью, с таким изяществом, что душа замирает от восторга! Право же, кажется, будто руки поют, будто от них исходит музыка! Быстрее, быстрее, пальцы прищелкивают… И вдруг замерли, словно прислушиваясь к певучей мелодии… И снова начали свой завораживающий танец…
На мой взгляд, на мой вкус – нет ничего прекраснее восточного танца. В восточных странах, в том числе и в Средней Азии, культура танца, умение танцевать – не развлечение. Это потребность душевная, это почти необходимость. Движения рук чуть ли не любого танцора (не говорю уж о мастерах) исполнены такой выразительности, пластичности, которую вряд ли увидишь и у лучших танцоров других стран мира. Мастерство это вырабатывалось веками.
Молодежь, конечно, не прочь потанцевать и по-западному, даже если звучит восточная музыка. Вот и сейчас за пределами круга танцевало несколько пар.
– С кем это Розка танцует? – с интересом спросил Илья.
Розку-то все мы хорошо знали, а ее партнер, высокий худощавый парень, был нам неизвестен. Очевидно, его пригласила семья невесты. Мы переглянулись. Значит, с Розкой этот парень встретился здесь впервые, а вот поди же ты – пригласил ее танцевать. Мало того – пара весело болтала, кружась в танце. Наши обычаи тогда еще не утратили некоторой патриархальности. И даже нам, детям, такое поведение казалось довольно смелым.
– Гляди-ка, – протянул Илья, – будто век знакомы… Ну-у, что будет завтра!..
Мы захихикали. Что будет завтра, все мы догадывались.
Назавтра в доме нашей Розы загремит телефон. Одна из знакомых, побывавшая на свадьбе, многозначительно скажет Розиной мамаше: «Ребята та-ак хороши были вместе-е… Ну, просто оч-чень хороши!» Вскоре другой голос запоет в трубке: «Его семья такая порядочная! Трудолюбивая семья… Знаете, мы вместе работали…»
Словом, найдется множество заинтересованных лиц, тут же начавших заочное сватовство и уверенных в том, что знакомство во время танца – вполне достаточный для этого повод.
* * *Между тем в кругу всеобщее внимание привлек к себе один из танцоров. Уж больно красиво и лихо он отплясывал!
Вот он легко, как падающий с дерева лист, закружился на месте. Приподнята голова, руки прижаты к бедрам, только кисти оттопырены, из-за чего танцор внезапно начинает напоминать пингвина…
Так он проходит круг или два, а затем, чуть присев, отбивая ритм сдвинутыми ногами, выносит руки вперед – и становится похож на борца, который к поединку с кем-то готовится…
И снова круг. Теперь танцор прищелкивает пальцами, покачивается с боку на бок. Глаза у него блаженно прикрыты, губы чуть шевелятся, он подпевает, он весь во власти музыки… Если есть у него горести, печали, какие-то семейные проблемы – а у кого их нет? – он сейчас позабыл обо всем, он наслаждается этой минутой.
Да, это замечательный танцор! Потому-то и смотрят все на него с таким удовольствием. Песня уже идет к концу, но музыканты понимают: такого танцора грех прерывать. Нельзя мешать человеку, когда он почувствовал себя счастливым.
И музыканты начинают все снова…
Буп-п, буп-п, буп-п… Зазвучал узбекский барабан, дойра. Оркестр смолк – начинается соло на барабане. Вернее – своеобразное соревнование между танцором и дойристом…
Музыкант поставил инструмент стоймя на пол, зажал между ног и с огромной быстротой отбивает ритм по туго натянутой коже, обвешанной изнутри по круглому ободу небольшими кольцами. С огромной быстротой, с огромной силой. Кажется, туго натянутая кожа барабана сейчас лопнет под этими неутомимыми пальцами. Еще быстрее, еще сильнее звук…
Невероятно! Дойрист покраснел, лоб его покрылся капельками пота, он склонился к инструменту…
Кто кого?
Танцор неутомим. Он все быстрее кружится по площадке, не отставая от темпа дойры, восхищая зрителей все новыми фигурами танца…
Дойрист откинул вспотевшую голову. Рот его приоткрыт. Еще один каскад звуков… Еще один… Все! Он изнемог… Кивок головой – и вот уже снова играет весь ансамбль.
Танцор победил!
* * *Начали подавать горячее. К столам одна за другой шли женщины. В поднятых высоко над головами руках они несли лаганы – большие, круглые, ярко расписанные блюда с дымящимся пловом.
Плов был уложен высокими горками, и над ними, как над действующими вулканами, поднимались струйки ароматного пара. Сразу видно было, да и нос это чуял, что сегодня мы будем есть настоящий узбекский плов, приготовленный с большим умением! При одном взгляде на него начинали течь слюнки.
Темный, продолговатый рис с янтарными вкраплениями тонко нарезанной моркови и черного поблескивающего изюма был похож на мозаику. Дышали жаром жирные, сочные кусочки баранины…
Плов – традиционное блюдо в странах Средней Азии, вообще на Востоке. Готовят его по-разному, и с курицей, и с сухими фруктами, и даже с горохом. Но, конечно же, главное – искусство повара…
Судя по тому, с какой быстротой опустошались тарелки, сегодня повара достигли высокого мастерства, и гости оценили его.
Я тоже ел за обе щеки. И вдруг услышал жалобный визг. Это Джек, ведь он бедняга заперт в кладовке, вспомнил я. И стал вылавливать из своей тарелки кусочки баранины. Косточки-то для Джека, конечно, останутся после пиршества в достаточном количестве, но… Стыдно пировать без друга да и мои кусочки повкуснее.
А на смену плову уже поплыли над столами новые блюда. На этот раз женщины несли кур с жареным картофелем.
Стук посуды, звон бокалов, смех и возгласы гостей смешивались в нестройный, но приятный гул, прерываемый то криками «горько!», то тостами, то речами.
Выступающие делились на две группы. Сторона, представляющая невесту, расхваливала, как могла, свой «товар». Представители жениха с таким же пылом превозносили его качества. И те, и другие так старались, так набивали цену, будто свадьбы еще не было и именно здесь и сейчас решался вопрос о женитьбе!
* * *Снова начались танцы.
Воспользовавшись удобным моментом, я взял тарелку с угощением для Джека и пробрался к кладовке. Дверь была закрыта на щеколду, но ее нижний угол отходил от косяка.
Присев на корточки, я увидел в темном пространстве возле самой земли что-то похожее на большого, блестящего, черного жука. Это существо меняло форму, на нем были два отверстия, которые то сужались, то расширялись. И пофыркивали! Да это же нос Джека, как я сразу не понял!
Я отворил дверь и, шагнув в кладовку, сразу прикрыл ее за собой. Джек, как сумасшедший, кружился вокруг меня, наскакивал, клал лапы на мою грудь, снова начинал кружиться, визгом своим рассказывая мне, как он счастлив, что я пришел. Если бы Джек даже умел говорить, он не мог бы сказать этого яснее…
Тук-тук-тук! – это хвост Джека гулко барабанил по двери шкафа. Бум-бум-м! – это Джек, кружась, задевал и разбрасывал банки и ящики.
Наконец он немного успокоился, и я, присев на корточки, поставил тарелку с едой на пол.
До этого я держал ее над головой и, удивительное дело, Джек не обращал никакого внимания на соблазнительные запахи. Зато теперь тут же раздались чавканье и хруст…
– Джекочка, Джекочка… – говорил я почему-то шепотом и поглаживал пса.
Я совершенно забыл о том, что к Джеку, когда он ест, и подходить-то опасно, не то что гладить. Подойдешь, а он зубы оскалит, зарычит свирепо, вот-вот бросится и укусит. А тут…
Джек похрустел еще немного, потом замолк. Два больших зеленых шарика уставились на меня в темноте. Они светились, они все приближались к моему лицу… Влажный нос дотронулся до моей щеки, и что-то, еще более твердое, чем нос, уткнулось в нее… Господи, это была куриная косточка!
За дверями кладовой вовсю гремела музыка. Там веселились, танцевали, там вовсю шла долгожданная свадьба. Но мне уже туда не хотелось.
В темной конурке, происходило что-то более важное и радостное для меня. Тут родилась дружба, большая дружба. Нет, она, конечно, была и раньше, но только мы не размышляли об этом, я и Джек. Не умели сказать друг другу. А сегодня – смогли.
И самое замечательное, что Джек сделал это первый…
Ну, смогу ли я теперь пульнуть косточкой, облить водой или еще как-нибудь обидеть своего друга?
Глава 34. Хаммом
– Эй, Рыжий, где ты там?
Удивительное дело, насколько по-разному могут звучать одни и те же слова, когда они произносятся разными голосами, с различной интонацией! Юрка, мой кузен, тоже кричал мне: «Эй, Рыжий!» Но каким бы громким ни был этот клич, он всегда звучал по-братски, дружественно.
А этот голос был требовательным, грубым, я бы сказал – хозяйским. И не мудрено: голос принадлежал дяде Робику… Дядя Робик, он же Шеф, он же Чубчик, к настоящему моменту предстал предо мною в еще одном облике, который я тут же обозначил четким и жестким словом: «эксплуататор».
Надо сказать, что я много раз слышал это слово в школе, на уроках, но до сих пор оно звучало для меня несколько отвлеченно. А сейчас вдруг обрело конкретный смысл, наполнилось реальным содержанием.
Дядя Робик начал строить хаммом, говоря по-русски – баню, и я был его единственным помощником. Мой любимый кузен Юрка уехал отдыхать с родителями в Киргизию, на знаменитое озеро Иссык-Куль. Только я и оставался той рабочей силой, которую дядя Робик мог использовать. Что теперь и происходило – к большому моему неудовольствию.
Итак, мы строили хаммом. Он должен был сделать дом деда более комфортабельным – и вообще, и по сравнению с соседскими домами, где зимних бань не было.
Летом мы, как и все наши соседи, пользовались душем, который был устроен во дворе. В большой желтый бак заливали из шланга воду, за день она нагревалась так, что становилась совершенно горячей – вот тебе и баня. Зимой же приходилось отправляться в баню настоящую, которую бабка с дедом посещали уже много лет.
Для деда Ёсхаима поход в баню был настоящим праздником, который планировался заранее. В банный день бабушка аккуратно укладывала в дедову котомку чистое белье. Дед не забывал напомнить, что придет поздно, потому что пойдет еще и к своему парикмахеру. Именно к своему – дед доверял свою голову далеко не каждому, кто умел держать в руках ножницы и бритву!
Поздно вечером дедушка возвращался домой преображенным. От него пахло чистотой, парикмахерской и еще чем-то приятным. Алели его щеки, опаленные жаром бани. Снежно-белая бородка пышно обрамляла лицо. Выбритая голова была словно отполирована, от нее прямо-таки исходило сияние, будто она стала почти прозрачной и дедов ум лучезарно через нее светился…
Сразу становилось понятно, что омовение дедовой лысины дома не способно дать таких замечательных результатов! К тому же после бани дед Ёсхаим долго пребывал в хорошем настроении.
И все же было принято решение строить свой хаммом. Настоял на этом Робик.
Пожалуй, Робик был единственным членом семьи, который заботился о благоустройстве дома и двора. Он постоянно был полон замыслов, которые ему не терпелось осуществить. То возникала идея заасфальтировать двор, то – перекрыть прохудившуюся крышу, то – вот как теперь – построить баню. Любой из этих проектов требовал финансирования. Тут и возникали серьезные трудности…
Робик готов был продумать проект с начала до конца, готов был вкладывать в него свой труд. Но денег он вложить, увы, почти не мог. Он и работать-то начал недавно. Единственным человеком, который мог дать ему деньги был дед Ёсхаим. А я уже рассказывал, какие муки испытывал дед при покушении на его кошелек.
Когда бабушка Лиза требовала денег для покупки продуктов на базаре, это дед еще мог понять, поесть он любил. Поспорит, воскликнет «Ищь ти, какая!» – и выложит денежки. Но всякие там усовершенствования в доме и во дворе он искренне считал полной нелепостью. Мне кажется, дед и в пещере чувствовал бы себя вполне комфортабельно, лишь бы дали ему охапку соломы, пару кальсон и будильник. Поэтому каждый раз, когда в голове у Робика возникал новый проект, первой его стадией была долгая баталия. Точнее сказать – осада крепости под названием «Дед Ёсхаим».
Начиналась она обычно так… Семья собиралась за обедом в сравнительно полном составе – то есть, кроме стариков и Робика, за столом был еще кто-то из братьев и сестер (случалось, что и мы, дети). В какой-то момент Робик оживленно и громко (даже очень громко, чтобы услышал дед) начинал рассказывать: «Зашел я тут на днях к другу – и случайно увидел…»
Вот в этом-то «случайно увидел» и заключалась вся соль рассказа. По мнению Робика, он таким образом, во-первых, снимал с себя подозрение в том, что сам придумал новшество. Во-вторых, он доносил до деда мысль: у других это прекрасное новшество есть, а у нас – нет.
Дед, конечно, этот замысел легко разгадывал. Еще бы! Ведь Робик не утруждал себя изобретением новых способов «осады крепости». Может быть, он надеялся, что у деда плохая память. Увы, он ошибался! Услышав, это знакомое «случайно увидел», дед сразу же соображал, что его любимый сын снова что-то замышляет, и начинал «глухую оборону»: еще ниже склонялся над тарелкой, всем своим видом показывая, что он занят только едой, наслаждается ею, ничегошеньки не слышит и слышать не желает… Правда, бородка его от возмущения начинала подергиваться очень резко, слишком резко для человека, который мирно и с удовольствием вкушает свой обед.
Проиграв первый раунд, Робик переходил к прямому нападению.
– Папа, слышишь, а? Правда, здорово? Нам тоже надо сделать, правда?
Тут уж деду, хочешь не хочешь, приходилось отвечать. И отвечал он ударом на удар, всегда одинаково:
– Аз пуль гапзан!
В переводе на русский это означает примерно: начинай разговор с денег. Но можно перевести и немного иначе: что время тратишь? Говори конкретно, сколько это будет стоить…
Тут уже бедному Робику приходилось совсем трудно. Он хорошо знал, что за этим последует, и как мог оттягивал неприятную минуту. Но сколько бы он ни расписывал, насколько лучше станет жизнь всех членов семьи, когда, например, двор будет заасфальтирован или будет построена баня, – дед повторял свое:
– Аз пуль гапзан!
Наконец, Робик сдавался.
– Это будет стоить… – тут называлась цифра, явно заниженная, – совсем недорого, видишь?
Однако дед уже снова ничего не слышал. Он неторопливо ел, смачно покряхтывая, потом откидывался на спинку стула и, поглаживая свое сытое брюхо, сообщал наконец сыну, что не видит в очередном благоустройстве никакой нужды.
Повторяю: дед не притворялся. Ему, который в самые лютые морозы сидел в своей деревянной конурке – сапожной будке, – представлялась совершенно нелепой идея строить зимнюю баню. Зачем такие затраты? Чем плохо в городской бане?
Решительно высказавшись, дед брал в руки молитвенник и начинал благословлять Всевышнего за то, что тот в очередной раз предоставил пищу ему и его семье…
Таким образом, он недвусмысленно показывал: закончена трапеза, закончен и разговор.
Но у Робика оставалось еще одно средство. Надежное и испытанное: привлечь в союзники свою мамашу. Она была бойцом опытным и могучим, ее атак дед не выдерживал.
– Ёсхаим, Робик прав. Не упрямься, дай сыночку денег, – решительно заявляла бабка.
Конечно, и тут дед сдавался не сразу, но он понимал, что рано или поздно бабушка Лиза его убедит, точнее – принудит. И он мрачно отвечал:
– Подумаю.
Вот таким-то образом Робик неизменно добивался победы.
* * *В-ж-ж-и-и-к, в-ж-ж-и-и-и-к, протяжно скрипели колеса самоката. Я вез на нем кирпичи… Они стояли штабелями у кладовой, что возле Юркиной квартиры. Кто и когда их сюда завез, не знаю, но одно было ясно: кирпичи эти уже хорошо послужили людям и служба была долгой. Я бы сказал, что они выглядели угрюмыми, эти большие – больше и толще обычных – кирпичи. Их покрывали серые пятна засохшего раствора, кирпичная окраска поблекла, грани и углы кое-где были обколоты…
Я отвозил эти кирпичи к нашей бывшей квартире, к тому месту, где была пристроечка-кладовая, в которой мы когда-то хранили уголь. Теперь в этой квартире жил Робик, а пристроечки уже не было. На ее месте и возводилась баня.
Работали мы с раннего утра, а сейчас уже миновал полдень. День полыхал зноем. И, как обычно, все обитатели двора попрятались, кто где мог. Только я тащился по двору, толкая тяжелый, скрипучий самокат. Капельки пота застилали мои глаза, мне казалось – они прямо закипают у меня на лбу и на щеках. И вместе с ними закипала во мне злоба.
«Юрка небось купается сейчас в Иссык-Куле… В прохладной водичке… Неплохо, да? А я тут купаюсь в собственном поту…» Так я рассуждал о несправедливости мира сего, растравляя свою душу этими горькими мыслями. А коварный самокат тем временем наехал на камушек, накренился – и кирпичи, сложенные на нем в четыре ряда, с грохотом вывалились на асфальт! Их грохот заглушил мой собственный вопль: парочка кирпичей вывалилась мне на ногу. Я запрыгал, закружился, зажмурившись от боли. Теперь уже не пот, а слезы застилали мои глаза.
– Ну? Что там с тобой? Тебя только за смертью посылать… Э-эх!.. Да ты жив? Сто раз тебе говорил: не грузи много!
Посреди двора стоял Робик с мастерком в руках. Голова его была повязана косынкой, майка и брюки заляпаны раствором. Речь эксплуататора постепенно вернула меня к реальности.
Я загрузил чертов самокат и, хромая, поплелся к месту стройки. Да, это была самая настоящая стройка. Небольшая, но кипучая. Робик был и ее вдохновителем, и архитектором, и инженером, и прорабом, и каменщиком, и… Надо отдать должное эксплуататору: в строительном деле он разбирался неплохо. От планирования и чертежей до сантехники и электрообеспечения – все делал сам.
Впрочем, и у меня обязанностей было более чем достаточно. Я одновременно являлся и грузчиком, и водителем самоката, и подносчиком кирпича… Словом, был разнорабочим. И добро бы, хоть как-то мой труд вознаграждался, – не деньгами, конечно, но хоть лакомством, хоть похвалой, ласковым словом… Так нет! Бабка Лиза – и та, если что-то для нее сделаешь, обязательно похвалит. Но от эксплуататора даже такого не дождешься! Наоборот, сто раз попрекнет за день: то не так, это не так…
