Прикосновение

Ей всё сходило с рук, но спустя месяц перестало радовать.

Секс и атмосфера вечного праздника наскучили, осточертели.

Теперь Машка вынашивала совсем другую идею: она во что бы то ни стало хотела соблазнить…

Да-да – собственного мужа.

Эта идея будоражила воображение, манила убеждением, что миссия невыполнима.

Навязчивое желание возобновить супружеские отношения незаметно превратилось в единственную ценность, в цель жизни, в безумную страсть.

Машка опять ушла в себя, превратилась в серую мышку, сосредоточилась на разработке многочисленных вариантов “возвращения блудного мужа”.

– Никуда ты от меня не денешься, Витенька! Я ни в чём перед тобой не виновата. Ни в чём. А твои проблемы вычислю. Вычислю и решу. Не будь я Машка-Ромашка. Люблю я тебя, чёрта, ничего не могу с собой поделать.

Один из странных возрастов любви

Расстроенная до глубины души Вика с опухшими глазами сидела в напряженной позе напротив отчитывающей её мамы, рассеяно глядя в пол.

Она не плакала, только собиралась, сдерживая эмоциональный взрыв из последних сил.

– Почему ты мне раньше не сказала? Мы бы чего-нибудь придумали. И от кого… это же выдумать нужно! У меня в голове не укладывается. Генка Ваншенкин, сукин сын. Ты точно не врёшь? Может это у вас, молодых мода такая, тест на адекватность родителей, на их продвинутость? Как там его… кажется, пранк называется, розыгрыш. У-у-у, убила бы… не будь ты моей дочерью. Срамотища-то какая, позорище! Как я людям в глаза посмотрю? А папа… у него же сердце… тебе никого не жалко.

– Мамочка, ну зачем ты так? Можно подумать, у меня сердца нет. Папочка человек современный, идёт в ногу со временем. Мы же не во времена инквизиции живём.

– Вот именно. На костре тебя поджаривать никто не будет, а косточки мыть начнут, пока не посинеешь. Сама с отцом разговаривай, сама исповедуйся. Меня уволь, иначе он меня просто закопает. Живьём.

– Я уже не девочка, мне…

– Конечно, конечно… девочки не беременеют, они в куклы играют. Понарошку. Ты, похоже, наигралась, решила на практике испытать. ну и как, понравилось? У-у-у, как я зла, как меня колбасит! Самой нос подтирать нужно, а она, трекс -пекс-секс. Взрослая, самостоятельная… за что мне такое! Убила, наповал… у-нич-то-жила, скотиняка! С пелёнок да сразу в кровать к старику. Мамочки родные! А он-то, а он… Геннадий Вениаминович, любовник сорока с чем-то дряхлых лет. Нарисовался – не сотрёшь. Знаешь, как таких субчиков называют, нет? А я скажу – педофил, развратник. За такое… за такие дела сажать нужно.

– Я люблю его, мамочка.

– Кого, Генку? Да он же… он на одном горшке с твоим отцом рядышком сидел, потом за одной партой десять лет. Он больше чем вдвое старше тебя, на двадцать шесть лет, на целую вечность! Представь себе, что твоя мать от столетнего деда понесла. Тьфу-тьфу, придёт же такое в голову. У него седина на висках, лоб в морщинах и… и яйца скукоженные.

– Это не имеет значения. Он меня любит. Тебе просто завидно, что не тебя. Сама говорила – тыщу раз жалела, что папку, а не его выбрала. Я же помню…

– Ну и дура, что помнишь. Не твоего зелёного ума это дело. Я, это я, а ты… тебе, соплюхе, два года ещё в институте учиться. Чем ты думала, дурында, когда… я же… да разве такой доли тебе желала…

– Папа тоже старше тебя. И родила ты тоже в моём возрасте, даже раньше.

– Да, родила! По любви, между прочим… и не жалею… Не жалела, до сих пор по крайней мере! Папа на пять лет старше… всего, не на четверть века. Ве-ка… понимаешь, ве-ка, столетия. Между ним и тобой эпоха… можно сказать, ледниковый период. Он в сравнении с тобой не-ан-дер-талец, пятикантроп, ископаемая древность. Артефакт, вот он кто. И негодяй. Девочку, ребёнка, можно сказать, соблазнил, осквернил целомудренность, украл детство.

Мария Львовна демонстративно достала из навесного шкафа сердечные капли. Мимические мышцы на её лице танцевали что-то нервное. Казалось, она вот-вот задохнётся.

– Мама, детство давно закончилось, ты не заметила?

– Заметила – не заметила! Всё равно подлец, как ни крути. Ну и что этот папахен недоделанный, женишок предпенсионного возраста, Геннадий Вениаминович, что б ему пусто было, чего говорит-то, о чём думает? Аркадий рога ему точно поотшибает. И поделом ловеласу пучеглазому…

– Он ещё не знает. Я и сама… я не думала… считала, что задержка… ошибалась.

– Не думала она! Нужно было думать. У этого срамника… понятное дело – гормон-то играет, часики тикают… Обрюхатил, гадёныш, кровиночку. Как совести хватило на дитё взлезть. Он же тебя из родильного дома встречал, крестником напросился, пеленал, на плечах носил, сопельки вытирал. Знала бы такое… на порог бы не пустила. Вот отец-то узнает… что бу-у-дет! Зашибёт гадёныша, как пить дать зашибёт… и в тюрьму из-за него сядет. Останусь вдовой. И ты тоже. Вот тогда запоём. Надо же… Викуся с животиком, диво дивное.

– Ма-а-а, не паникуй. Я совершеннолетняя, сама могу решения принимать. Вон, Пугачиха…

– Ненормальная она, эпатирует, придуряется. И ты туда же?Да-а! Сама, значит, всё решаешь! Воспитывать сама будешь, кормить сама. На что, я тебя спрашиваю, на кие шиши? Думаешь, Генка твой раскошелится? Держи карман шире. Он человек не-се-мейный, легкомысленный. До сорока шести лет дожил – не женился и на старости лет не решится. Комплекс холостяка у Генки. Жиголо он… со стажем, шаляй валяй, Казанова недоделанный. Слышала о таком мужском пороке? Боятся такие козлы семейных уз, как чёрт ладана боятся. Горе мне, горе! Глазоньки бы мои тебя не видели!

– Для мужчины это возраст зрелости. Он же меня на руках носит.

– Лучше бы его пронесло, охальника. Или ноги отнялись. Непорядочно это, недостойно мужчины, порочно, низко, гадко. Это же надо так неразумному чаду голову вскружить, что оно под старика, под извращенца полоумного легло, непорочность свою ни за понюшку табака подарила.

– Да не старик он, мама. Мужчина в полном расцвете сил.

– Тебе, конечно, лучше знать. Продегустировала. Выросла, значит… или поглупела вконец!? О-о-о, Аркадий, отец пришёл. Что бу-у-дет-то! Я, пожалуй, в кухоньке пока посижу. Сама заварила кашу – сама и расхлёбывай.

На пороге стоял радостный отец и смущённый донельзя Геннадий Вениаминович Ваншенкин.

– Встречайте гостей, барыни-сударыни. Друг детства, собственной персоной. Явился – не запылился, не прошло и полгода. Поцелуй крестницу-то… Хотя, она у нас теперь девица на выданье. Вон как заробела, пунцовая вся. Проходи, Геныч, в горницу. По такому замечательному поводу накатим по рюмашке. Я голо-о-дный… как тысяча чертей. Мать, ты куда спряталась?

– Ужин готовлю.

– Замечательно, чудесно. Одобряю. Поздоровайся с гостем.

– Красавец, чисто жених… или уже того, – ехидно спросила Мария Львовна, – цветёшь и пахнешь. Помолодел что ли? Уж не молодка ли тебя так окрылила?

Мужчина покраснел, закашлялся.

– Дядь Ген, как думаешь, мне бы пошла твоя замечательная фамилия? Говорят, скоро ты папой станешь. Или врут?

– Погодь, погодь, Викуся, чем тебе наша фамилия не нравится? Суровцевы – звучит гордо. Папа был Суровцев, дедушка тоже… Да ну вас. В кои-то веки с другом встретился… на стол мечите, есть что отметить.

– Я и говорю, папочка, сразу и отметим… вы-то, Геннадий Вениаминович, как к такому раскладу относитесь?

– Отстань, балаболка, не шали. Никуда он не относится, в гости заскочил. А чего это ты такой красный, Геночкин… я что-то пропустил, чего-то не знаю? Да ну вас… аж сердце зашлось.

– Скажи правду, крёстный, любишь детей, воспитывать будешь? А меня любить?

– Ты это, Вика, ты сейчас всерьёз?

– Серьёзней некуда. Могу тест на беременность показать. Две такие замечательные красные полосочки. И животик можете потрогать. Сознавайтесь, юноша, принимали участие?

– Э-э, не шуткуйте. Что за хрень вы несёте…

– Аркашенька, я здесь не причём, честное пионерское. Сама только-только узнала…

– О чём узнала? Я сейчас из себя выйду – обратно не загоните. Колитесь, разведчики!

– А чего, папочка, Гена у нас ещё ого-го, мужчина, что надо. Самостоятельный, взрослый, надёжный, обеспеченный… квартира отдельная, должность, – затараторила Мария Львовна, – жениться согласен.