Всё по-взрослому

Недёржанных девок на селе пруд пруди. Он теперь опытный, следов не оставляет. К тому ещё солдаткам да вдовам маета неприкаянности душу травит. Всем любви подавай. Хоть такой, развратной, коли другой для них нет.

А есть ещё иная порода баб –  любительницы жеребятины. Сами знаки подают, мало того – наливают за утоление порочного голода.

В деревне думали, что отец Никитки Витька. А он – ни сном, ни духом.

То есть, что родила, знает, про своё якобы отцовство – нет. Ему ли не ведать, что до сей поры невинный телок. Целоваться и то не выучился. Разве что в шею Зойкину губами впивался пару раз, да за ухом грелся. Но, то не в счёт. Это по-дружески, по-братски.

Горько ему, больно, что так несуразно оборвалась самая важная часть его жизни, единственная, а точнее первая любовь.

Себя виноватит.

Закроет глаза, Зойка танцует. Для него. Танцует и зовёт.

Смешная, красивая, родная, в чём мать родила.

Тщедушная, маленькая, прозрачная, как уклейка, а грудь… он ведь только делал вид, что не смотрит. Как было удержаться от соблазна?

Всё как есть помнит. Грудь была настоящая и всё прочее. Такое не забудешь.

Сколько раз Витька потом грезил, протягивая навстречу длинноногой танцовщице без покровов, к её бархатистой коже, к упругому бутону груди, размером с румяное яблочко, раскрытую ладонь, представляя, как прикасается к этой бесценной реликвии, как наливается священной энергией любви.

И застывал в ужасе, физически ощущая потерю, которой могло не случиться, будь он решительнее, смелее.

Упустил своё счастье! Сам упустил.

Может, стоило тогда поступиться принципами, забыть про традиции, про девичью честь и свою совесть, которая на поверку оказалась тяжким бременем, которая раз за разом возвращает воспалённую память в окаянное прошлое?

Сильны мы задним умом, когда ничего нельзя изменить. А ведь она звала, упрашивала, словно ей одной та любовь была надобна.

После техникума Витька уехал в Заполярье. Можно сказать, сам себя наказал.

Парень он видный. Девчонки вокруг табунами невестились. Женщины в соку, глядя на широкие плечи, сильные руки и цепкий взгляд, кто бессовестно, нагло, кто простодушно, застенчиво, предлагали любовь. Всякую, в том числе без обязательств.

Витька был поглощён единственной страстью: Зойкой бредил. Ночами в поту просыпался, криком кричал, прощения просил.

До сих пор Зойка его звала. До сих пор не отпускала.

Не выдержал. Всё для себя решил, поехал каяться.

Родители писали, что не было у Зойки с тех пор никого, словно эпитимью на себя наложила. Фотографию мальца прислали.

Никите шесть лет минуло.

Рыжий, кучерявый. В Серёгу Кучина, не иначе, лучшего некогда друга. У него одного на всё село кудрявая, как у ягнёнка, шевелюра красным золотом рдела.

Этот общеизвестный факт Серёжкин брак и сгубил. Как пошёл по селу слух о рыжем мальчонке, Варвара ему на порог указала. Братья скорости добавили. Хотели оскопить, да пожалели.

Тот к Зойке: привык под боком безотказную зажигалку иметь, чтобы без хлопот дурное дело справлять. Да куда там, – не было у мальчонки отца, и такого не нать. Опоздал, касатик. Да и не ужились бы мы. Без любви-то.

– Много радости любовь тебе принесла? То-то ты в петлю нырнула. Без мужика в своём дому никак нельзя. Я же в чём угодно, в том числе и по бабьей части способный. Любое ремесло освою и тебе скучать не позволю.

– Это да, до баб ты охоч. Мне ещё этого сраму не хватает. Витька бы сына свово никогда не бросил. И по бабам не побежал бы, поскольку мужик настоящий, стоящий, а не кобелина.

– Много ты знаешь! Так может, байстрюк твой того, и не от меня вовсе? Доказательств-то у тебя нема, кроме рыжей масти.

– А и не твой. Что с того? Я ему каждую неделю красной краской кудри мажу, чтобы тебя осрамить. И себя заодно. Поди, поди вон, подобру-поздорову.

Удружил Серёга другу, нечего сказать. Но разве виноват он, что наградил отпрыска редким колером?

О том, что стало реальной причиной появления на свет Никитки, никто не ведал. Хоть в этом вопросе Сергей не подвёл.

Зойка, когда однажды болела лихорадкой, заговаривалась, Витьку звала, прощения вымаливала.

Нормально, естественно, даже правильно, спрятаться в одиночество, зализывая кровоточащие сердечные раны. Но как долго необходимо и можно жалеть себя, оплакивать и лечить истерзанную, в порезах и ссадинах от необратимых потерь, но живую, готовую вновь и вновь возрождаться, душу: неделю, месяц, год… или весь дарованный природой срок осознанного бытия?

Разве можно казнить себя без срока. Преступников, и тех рано или поздно из заточения вызволяют. Зойка о том не раз и не два матери заикалась.

– Кто ж тебе, оторве, таку обиду спустит, блаженная? Забыть пора. Не пара ты ему. Не он тебя, ты его не дождалась, ты любовь предала, – корила маманя.

– Покаюсь. Глупая была. Некому было боль свою доверить. Даже тебе не могла. А вдруг он мне тот грех попустит? Ноги целовать буду. Выведай адрес у Ильиничны, письмо напишу. Обо всём. Мне шестнадцать годков было, чего я понимала-то! Нет у меня больше сил, себя казнить.

А Витька взял да сам приехал, словно раскаяние Зойкино почуял. Кто знает, может, у влюблённых неведомая связь через небеса налажена.

К родителям не зашёл, сразу к подружке на порог.

– Сына покажи, Никитку.

– Так не твой ведь он, Витюша, неужто не знаешь!

– Мы про то никому не скажем. Усыновлю, будет мой.

– Давно уж все догадались. Масть не скроешь. Байстрюк, он и есть байстрюк.

– Зря ты так. Мальчонка-то в чём виноват? Примешь, простишь? Обязуюсь быть образцовым отцом и мужем.

Зойка кинулась Витьке в ноги, – гада я окаянная, злыдня проклятущая, изменщица подлая. Нет мне без тебя жизни. Разум тогда помутился, не ведала, что творю, любый мой. Прости, коли гордость позволит со мной знаться, век грехи те отмаливать буду!

– Не блажи, причины на то нет. Встань с колен. В том, что случилось и моей вины в достатке. Много о том думал. Будем вместе разгребать, чего наворотили по глупости. Ты ведь меня каждую ноченьку все эти годы звала, чуял я… дурья башка, признаться боялся. Всё могло быть иначе. А-а-а, чего даром воду в ступе толочь. Того дивного дня не вернуть. Помнишь, как для меня танцевала? Глаза закрою – вижу… красивая, глаз не отвесть.

– Теперь всё не так. Грудь повисла, растяжки на бёдрах, в поясе раздалась. Старуха.

– Не прибедняйся. Наша жизнь только начинается. Ну, жена, раз такое дело, коли обиды прощены и всё высказано, будем рождение новой семьи праздновать. Никитку зови, матерь с отцом. Всех зови. Мужчина в дом возвернулся. Заживём! Веришь?!

– Верю. И помню всё. Теперь-то меня не испугаешься, не побрезгуешь в губы целовать?

– Зацелую. Сына от тебя хочу, дочку, семью большую. Тебя хочу, Зоенька! Ты же подскажешь как правильно?

– Сам управишься. Чтобы с бабой хороводиться, много ума не нать. Природа кругом соломки подстелила. На котов да иную живность глянь. Кто их той науке обучает? Да никак ты, соколик, до сей поры любви девичьей не познал!