Накаленный воздух

Итак, Боэта на торжестве не было. Но из Кесарии Филипповой прибыл брат Филипп, тетрарх Итуреи, Бетанеи и Трахонитиды. Среди множества гостей он полусидел в свободной позе на подушках. Рядом с ним пьяно пялился по сторонам тетрарх Авилинеи Лисаний. А на почетном месте возле Ирода Антипы воинственно развалился прокуратор Иудеи и Самарии Понтий Пилат. На нем было надето военное кожаное облачение, сухо скрипевшее при всяком движении римлянина, короткий меч на боку, будто Понтий Пилат приехал не на празднование, а на битву. Он был неулыбчив и глядел на всех из-под бровей.

Гости настороженно приняли появление Понтия Пилата. Но строили гримасы, похожие на улыбки, и заглядывали в глаза.

Однако Понтий Пилат не принимал их улыбки за чистую монету, он чувствовал, что это напускное, потому сидел с независимым и властным видом, словно был хозяином торжества. Грубый и жестокий солдафон, он за свою жизнь крепко уяснил одно правило: римлянин должен внушать страх, весь облик римлянина обязан говорить о силе и мощи Рима. Посему своим видом Пилат как бы вдалбливал в головы гостям, что они могут его ненавидеть, могут желать смерти, но всегда должны помнить, что за его спиной стоит непобедимый Рим. Стало быть, у них есть только одно право: быть покорными Риму.

Ирод Антипа в подражание римлянам, а отчасти в угоду Понтию Пилату устроил во дворе игрища с боями. Зрелище уступало тем, которые устраивал в свое время Ирод Великий, но впечатляло воинским умением участников. Гладиаторов не было, участники боев бились не до смерти, но показывали свое искусство с отменной ловкостью. Подчас в такой раж входили, что невольно дубасили друг друга мечами до кровавых отметин. Зрителей это особенно возбуждало, веселило до визга и воплей.

В палатах дворца развлекали вспотевшие музыканты, бесконечные пляски не меньше забавляли гостей.

Антипа, облаченный в царские одежды, с золотым венцом на голове, испытывал удовлетворение от празднования, с радостью исторгал громкие возгласы.

Вино лилось рекой.

Во славу тетрарха поднимали золотые кубки, рога и чашки финикийского стекла в золотых оправах. Горланили хвалебные речи.

Ирод Антипа пил, облокотившись на подушки. А сбоку от него на подушках выгибалась игривая красавица Иродиада.

Тетрарх Лисаний, подогнув под себя ноги, потел одутловатым лицом и складками шеи. Вот он выкарабкался из-за стола, приблизился сзади к Ироду Антипе. Покачиваясь от хмельного дурмана, наклонился к его уху, пробубнил похвалу виновнику торжества и отметил, что оно затмило многое прежде виденное им.

Антипа выслушал, задрал голову, полуобернулся и хищно улыбнулся, показывая зубы.

Тетрарх Лисаний топтался на месте, вытирая ладони об одежду.

– Вижу, у тебя еще что-то приготовлено, – он икнул и разгладил ладонью бороду. – Ты любишь удивлять.

– Сегодня для всех будет особенное веселье, – посулил загадочно Антипа и кольнул взглядом начальника стражи, стоявшего у дверей.

Лисаний откачнулся на пружинистых ногах, а начальник стражи кинулся на призыв Ирода Антипы. Матерый был служака, накалился от напряжения, вылезал из кожи, боясь вызвать недовольство царя. Ничто не выпадало из поля его зрения. Всякий, кто приближался к тетрарху, оказывался под перекрестной паутиной взглядов телохранителей, отъявленных головорезов. Они заполонили покои, переодетые в гостей. Вблизи Антипы их было несколько, готовых в любой момент вырвать глотку любому безумцу-злоумышленнику.

Начальник стражи вытянулся перед Антипой, и тетрарх негромко уточнил, все ли у него готово. А у того со вчерашнего дня было готово все.

Иродиада удивленно обратила лицо к тетрарху. Как так, она не знала, о чем шла речь. А ведь она уже умела раскручивать Ирода Антипу с завидной сноровкой. И вот тебе, осечка. Иродиаду раздирало, недоумение пробежало по лицу, появилась нервозность.

Тетрарх загадочно осклабился: для всех был приготовлен подарок. Уверен, удивит гостей.

– Потерпи, – погладил ее руку.

Женщина вытянула вперед губы для поцелуя, надеясь, что он проговорится. Но не повезло. Ирод Антипа обслюнявил ее губы и повторил:

– Потерпи, потерпи, недолго осталось, – и чмокнул в шею.

Среди столов сновали полуголые красавицы, увеселяя гостей. Подносили кубки и чаши, наполняли вином, подставляли лица, плечи и грудь для поцелуев. Гости жадно мусолили их, мурлыча и пыхтя от удовольствия. Бубнили хмельными голосами, оглаживали потными дланями гибкие выи женщин.

Пир продолжался. Гости пьянели на глазах. Хозяин тоже помутнел взглядом.

Лицо Иродиады стало пунцовым от излишнего хмеля. Она вцепилась пальцами в руку тетрарха и дыхнула ему в подбородок, провещав, что ее дочь Саломия приготовила для Ирода Антипы новый танец и желает своей пляской угодить ему. Тетрарх охотно согласился посмотреть танец и, перекрывая осиный гуд гостей, громко объявил об этом. Иродиада сделала кивок музыкантам, и те заиграли новую мелодию.

Перед гостями появилась невысокая девочка и закружилась в танце. У нее уже сложились формы, она была похожа на мать, и все видели, что очень недолго осталось ждать, когда она станет красавицей, созревшей для замужества.

Мать смотрела на дочь с тайной завистью. Она желала бы остановить бег времени, чтобы оставаться вечно красивой. Танец ей нравился, но Иродиада хотела, чтобы танец понравился Антипе.

Тетрарх расплылся на подушках в веселом угаре, в таком состоянии сейчас ему нравилось все. И этот танец тоже пришелся по душе. Но больше ему приглянулось отражение Иродиады, оно сверкало молодостью и обещало скоро быть ярче матери.

Странно, как он не замечал раньше. Вызревал цветок, и вскоре его можно будет сорвать.

Девочка закончила танец, подошла ближе, низко поклонилась царю.

Он, не сдерживая себя, вскочил с подушек, сгреб ее в охапку и стал ненасытно целовать, распаляясь больше от нее, нежели от танца. Придворные, вельможи, тысяченачальники и старейшины галилейские вслед за Антипой начали заплетать языками, повторяя слова, коими брызгал он. А тот прижимал к себе девочку и пьяно горланил, что в день своего рождения согласен дать ей все, что та попросит.

Девочка растерялась, кинулась к матери. Но и мать не нашлась сразу, какой награды попросить. Однако она была опытной тигрицей, тотчас отметила, с каким жадным упоением Антипа тискал и целовал девочку, и попросила ответ отложить на «потом». Девочка якобы смущена и не может сразу сообразить.

Антипа согласился, пошатнулся и свалился в объятия своих подушек.

В поведении гостей стала заметна пьяная усталость. Тетрарх облизнул губы, отбросил кубок с недопитым вином.

Музыканты затихли, танцоры остановились, подались к стенам. Все вперили взгляды в царя. Тот нетрезво, протяжно и громко заговорил:

– Теперь настало время всех вас удивить, – повел рукой перед собою по опустевшему пространству, где только что кружили танцоры.

Гости загалдели, перекрикивая друг друга, начали привставать с мест и озираться. Ирод Антипа переждал, когда уляжется гуд, и спросил:

– Вы хотите знать, что ждет каждого из вас?

– Уж не ты ли берешься предсказать, Ирод Антипа? – насмешливо заерепенился тетрарх Лисаний.

– Не я, – недовольно глянул в сторону Лисания виновник празднования. – Но мир полон безумцами, и я позвал одного, который не мог отказать мне, – ответил Антипа.

– Не хватало нам безумцев, мы и так без ума от вина! – снова квакнул, как из-под болотной кочки, Лисаний. – Зачем нам еще один?

– Чтобы почувствовать себя умнее, – съязвил Ирод Антипа.

– Мы сами знаем себя, – вякнул Лисаний, и по одутловатому лицу проползла кривизна. – Или кто-то себя не знает? – Лисаний пьяно уставился на гостей.

Налакавшиеся гости вразнобой, как плохие музыканты на расстроенных инструментах, забренчали разноголосицей невесть что.

Хозяин дождался, когда голоса захлебнулись от собственного надрыва, и дал отмашку музыкантам. Те подхватились и нестройно запиликали. Танцоры оставались неподвижными, ожидая такой же отмашки от царя. Но тетрарх перевел взгляд на начальника стражи.

Тот сделал торопливый поклон и выскользнул за дверь. Миновал двух стражников, прошел по узкому проходу к другой двери, толкнул ее. Она зашипела, как змея, оголяя проем.

За дверью открылись узкие покои с внутренней стражей. В них Иоханан Креститель тихо и сосредоточенно прохаживался вдоль длинной голой стены. После первой встречи с тетрархом прошло несколько месяцев, Креститель уже не надеялся, что снова окажется в этом дворце.

Прошлый раз его выволокли от тетрарха, избили и до темной ночи продержали под запором. Ночью с завязанными глазами вывезли. Он не догадывался, куда, молился, чтобы смерть не была мучительной и долгой. Дорога могла быть в один конец. Но в темнице понял, конец пути еще не наступил. Значит, не все сделал в этой жизни, что начертано Богом.

Темница была каменной и глухой. Сквозь щели в высокой кровле днем слабо пробивались солнечные лучи. Они не доходили до низа, где на клочке высохшей травы съеживался и молился Иоханан.

Один раз в день под дверь проталкивали чашку с пригоршней невкусной пищи. Креститель щепотками брал ее, приглушал голод и оставлял немного для крыс, снующих под ногами.

Когда наконец дверь темницы распахнулась и стражник хрипло прогавкал, чтобы Иоханан выметался наружу, Креститель поднялся с подстилки, поправил на чреслах кожаный пояс и ступил к выходу. На дворе клубилась ночь. Стражники на лошадях столпились с факелами в руках. Яркое пламя факела заставило Крестителя зажмуриться, он замер на некоторое время, приучая глаза к огню.