Чрезвычайные обстоятельства

Что-то дрогнуло в Петракове, сместилось, к горлу неожиданно подкатила обида – человеку в его положении, с его профессией, скажем так, – неспокойной, очень важно, чтобы у него был прикрыт тыл, чтобы он был уверен – в любую минуту можно нырнуть туда, затихнуть, отлежаться, зализать раны, хорошенько выспаться, а потом выпрыгнуть наружу вновь, – у Петракова же этого не было.

Иногда он замирал в неком странном оцепенении – это происходило от усталости. Ему отказывалось подчиняться тело, а раз это происходило, то, значит, где-то совсем рядом должен быть предел, после которого человек начинает ломаться.

Ноги сами вывели его на очередную твердую тропку, под ботинками тихо, словно бы подошвы скребнули по наждачной пленке, шаркнул асфальт, ноги понесли его дальше по твердой тропке; иногда он оступался, сваливался на закраину, но в следующее мгновение снова оказывался на тропке. Он шел по ней наугад, почти ничего не видя в темноте. И почти не сбивался.

Собственно, как и в жизни.

Минут через двадцать он вернулся в жилой корпус. Внизу стоял Токарев с расстроенным лицом.

– Я тебя видел, – сказал ему Петраков.

– Я тебя тоже видел, командир.

– У тебя – хорошая девушка.

– Я тоже так считаю, – Токарев тихо улыбнулся, лицо у него сделалось еще более расстроенным. – И какой дурак выдумал для нас такие немыслимые правила поведения: во время сборов не встречаться с женщинами? Мы же не на передовой.

– Похоже, там считают, – Петраков потыкал пальцем в потолок, что здесь эти правила важнее, чем на передовой.

– Вот так и теряются личности. В толпе прочих лиц.

– Все правильно. Плывем, плывем, думаем, что окажемся в прекрасном будущем, а оказываемся в гнусной, пахнущей мочой старости. Счастье, Игорь… Оно улыбнется тебе обязательно.

– Пусть улыбнется, – Токарев неожиданно усмехнулся, уголки губ у него приподнялись, подбородок утяжелился, – лишь бы оно над нами не смеялось.

Петраков двинулся было по лестнице вверх, но остановился в нерешительности: позвонить жене или нет? Позвонить или не позвонить? Махнул рукой и двинулся дальше.

Конечно, он спасовал, испугался этого звонка – не хотелось ему, чтобы Ирина испортила настроение – и без того еле-еле удалось его выровнять, а жена малым словесным охлестом, двумя-тремя резкими фразами запросто может загнать в некую холодную муть, совершенно не способствующую рождению в теле здорового духа…

Он поймал себя на том, что боится. А ведь его люди считали своего командира бесстрашным человеком, и в этом не было ни капли неправды…

Во всяких сборах полно изъянов – все-таки они не напрасно называются сборами, когда можно вспомнить, чего ты забыл дома, это действительно сбор, место встречи с незнакомыми людьми – то одного увидишь, то другому удивишься.

Начфизом – начальником по физической подготовке – на курсах оказался бравый старший лейтенант с каменным лицом и серебряным квадратиком на лацкане – значком мастера спорта, что, как известно, всегда было сложно заслужить.

Бедняга, ничего не подозревая, подозвал к себе двухметрового Проценко.

– Сейчас я вам покажу, как должен выполняться прием по захвату противника, – он окинул быстрым взглядом Проценко, привычно ухватил его рукою за запястье и в следующее мгновение колобком закувыркался по двум матам, сшитым из мягкого кожзаменителя и соединенным вместе, обрывая по дороге пуговицы и сдирая звездочки с погон.

Даже значок, и тот остался лежать на кожзаменителе. Проценко помог старшему лейтенанту подняться, выхватил из-под ноги серебряный квадратик, обдул его:

– Ты по какому виду мастер спорта, а, старлей?

– По плаванию, – с трудом выговорил начфиз, губы у него дрожали.

– Ну тогда давай, показывай очередной прием.

Проценко медленно, словно бы с трудом преодолевая пространство, вытянул перед собой изогнутую под углом руку, с пальцами, изогнутыми так, словно он хотел попасть сразу в пять глаз, вторую руку чуть оттянул назад.

Старший лейтенант опасливо отшатнулся от Проценко, помотал головой.

– Ну давай, давай, старлей! – подбодрил его Проценко, поманил к себе искривленным пальцем. – Ну!

Старший лейтенант вновь отрицательно помотал головой.

– Нет!

Проценко не удержался от разочарованного вздоха:

– Жаль, товарищ начфиз!

Экзамен на сборах прошли все – Петрович всей четверке выставил удовлетворительную оценку. Градаций в оценках здесь, как в школе, не существовало – только «удовлетворительно», либо «неудовлетворительно» – ни «отлично», ни «очень плохо», ни пятерок с единичками тут нет. Того, что есть – достаточно.

Приняв экзамен, Петрович пошел в кабинет начальника курсов, на аппарат «ВЧ», стоявший там еще со времен генерала Драгунского, командовавшего когда-то «Выстрелом» – старый, с гербом Советского Союза на диске – докладывать, что группа Петракова к выброске готова.

Петраков всегда подозревал, что у начальства всегда есть готовая группа под ружьем – ведь ЧП может случиться в любую минуту, где угодно может потребоваться силовое вмешательство, – значит, в любую минуту должна быть под рукой группа, готовая подняться в воздух.

Надо полагать, что параллельно с Петраковым и его людьми тренировалось не менее трех групп. Одна, допустим, – на курсах «Выстрел», другая – в Голицыно, на полигонах пограничного института, третья – в бывшем Бабушкино… Есть и другие места для тренировок. Петраков побывал почти на всех. И то, что их футболят с базы на базу – сегодня тренировки идут на одной, через два с половиной месяца, на очередных сборах – на другой базе, лишний раз подтверждает, что начальство готовит к «бою» сразу несколько групп.

А там – кому что выпадет.

Вернулся Петрович из кабинета начальника курсов довольный, стукнул ладонью о ладонь, словно бы стряхивая с них пыльную налипь, достал из кармана мятую пачку, из нее – початый, с придавленным краем окурок, поджег его с одной спички. Группа молча смотрела на полковника. Петрович затянулся глубоко и сильно, дым прочистил ему нутро до самых легких, обволок приятной горечью, лицо Петровича обрело умиротворенное выражение и он, затянувшись еще раз, объявил:

– Завтра, в девять ноль-ноль – выезжаем.

С каждым произнесенным словом из Петровича, будто из дырявого паровоза, выбивало дым, хорошо, что еще пламени не было, иначе бы этот Змей Горыныч мог опалить ребят.

– Все ясно?

– Никак нет. Не все, товарищ полковник, – пробасил Проценко, который любил ясность, разжеванность во всем. – Куда летим?

– Прилетим – узнаете, – односложно ответил Петрович.

– Но все-таки, надеюсь, не на южный берег Северного Ледовитого океана.

– Если полетим на южный берег Северного Ледовитого океана – вам выдадут соответственную одежду, – невозмутимо произнес Петрович, – стеганые штаны и куртку на гагачьем пуху.

– Ага, а еще – меховые плавки и бюстгальтер с подбоем из верблюжьего поролона. Чтобы спалось лучше.

– Не грубите, Проценко!

Петровича было трудно чем либо прошибить, – он еще несколько раз затянулся своим растаявшим на глазах бычком и с сожалением отщелкнул окурок в форточку. Проценко присвистнул:

– Однако!

До форточки было метров шесть, не меньше, в щель на которую она была приоткрыта, едва пролезал спичечный коробок, но окурок точно попал в щель и выскочил наружу.

– А потом дневальный с метлой сделает кому-нибудь из нас замечание, – глядя в сторону, брюзгливо произнес Токарев.