Красный шайтан

Адъютант снова налил всем вина, и на минуту задумался.

– Не так давно вон за тем перевалом, – кивнул на горную гряду, – жили две семьи. И между ними существовала давняя вражда, из-за чего – теперь уже никто не помнит. Власти пытались их мирить, одного отправили на каторгу, ничего не помогало. Каждый год кровники убивали друг друга. Дошло до того, что в одной семье остались мать и три брата, а во второй – отец с сыном. Ну, вот в той, что больше, решили напасть на вторую и убить всех. Дома оказался лишь старик, сын ушел с отарой на все лето в горы. Отца братья застрелили, а Давида – так звали сына, оставили на осень. Но тот спустился раньше, обнаружил мертвого отца и напал первым. Старших братьев убил, а младшего, шестнадцати лет, взял в плен. Дома посадил на цепь в хлеву и заставил целыми днями молоть на ручном жернове ячмень, который продавал в городе. Кормил тем же, чем себя, если отказывался работать – бил плетью. Прошли три года, от тяжелого труда руки пленника налились силой, и как-то поутру, когда хозяин принес еду, удавил Давида цепью. Извлек из его кармана ключи, отпер замок и освободился. Но уйти с усадьбы не смог, волкодавы загрызли насмерть. Такая вот история, – закончил поручик.

«Дикий какой народ», – подумал Михаил. А Томкеев, подняв стакан, провозгласил очередной тост – за благополучие присутствующих! Выпили, закусили, беседа потекла дальше. Когда вечерние тона окрасили в пурпур окрестности, а в долинах поплыл туман, фаэтон катил по дороге обратно.

А спустя два дня Михаил в числе других кандидатов проходил в училище медкомиссию. Отец, распрощавшись с ним и Томкеевым, уехал домой, сын поселился в казарме. Вереница голых кандидатов, более сотни человек, ежась и прикрываясь ладонями, шла длинным коридором, в котором за столами сидели врачи в белых халатах. Кандидатов взвешивали, измеряли рост, проверяли зрение и слух, обстукивали и слушали.

– Занимались спортом, молодой человек? – поинтересовался, осмотрев Поспелова, пожилой доктор в мундире под халатом и с бородкой клинышком.

– Немного, – ответил Михаил.

– Похвально, – сделал тот в ведомости отметку, – следующий!

Комиссия забраковала троих, на следующий день начались экзамены. И каково же было удивление недавних гимназистов, когда в них приняли участие несколько унтер-офицеров.

– Эти из армии, – пояснил кто-то знающий.

Первым экзаменом была математика. Кандидаты заходили в классы, брали со стола билет, называли его экзаменатору и рассаживались по партам, на каждой из которой лежали тетрадка и карандаш. Рядом с Михаилом оказался рослый унтер-офицер с серебряной медалью.

Задачки оказались легкими, он их вскоре решил и покосился на соседа. Тот покусывал губы, находясь в явном затруднении. Чуть наклонившись вбок, Михаил прочел задание соседа и на промокашке написал решения. Взглянув на преподавателя (тот смотрел на что-то в окно), быстро придвинул соседу.

Когда время истекло и все, сдав тетради, освободили класс, недавний сосед подошел к Поспелову и крепко пожал руку: «Спасибо, вовек не забуду». Познакомились. Унтера звали Николай Волков, медаль у него была «За поход в Китай».

– А разве был такой? – озадачился Михаил.

– Был. Как-нибудь расскажу.

В течение недели экзамены завершились, десяток кандидатов выбыли, остальные, в том числе Поспелов с Волковым, поступили в училище. После объявления приказа всех, построив, сводили в баню, где остригли наголо и заставили вымыться, а оттуда повели на склад, именуемый цейхгаузом. Там переодели в солдатское белье, гимнастерки с шароварами, сапоги и бескозырки.

На плацу снова построили и объявили, что отныне они являются младшей учебной ротой, и разбили по взводам. Поспелов с Волковым оказались на правом фланге в первом взводе. Потом руководивший действом фельдфебель с золотым шевроном на рукаве прорысил к стоявшей всё это время в стороне группе – офицеру и трем юнкерам старшего курса. Бросив к виску руку, что-то доложил.

Те подошли к шеренгам и офицер, поворачивая голову слева направо, зычным голосом сообщил, что он – командир роты капитан Галич. Далее представил остальных, те были взводными.

– С этого момента я для вас отец родной! – повысил голос. – Но строгий, – вздел кверху палец.

Капитан ушел, взводные повели роту на обед, а оттуда – в казарму. Она была красного кирпича, с большими окнами и вычурным фронтоном. Нижние два этажа пустовали (юнкера старших курсов находились в отпусках), младших завели на третий.

Там распределили по парным койкам, между которыми стояли шкафчики, а перед койками – табуреты. Командиры взводов показали другие помещения. В их числе умывальник с длинным рядом рукомойников, совмещенный с курилкой и уборной, каптерку и оружейную комнату. А еще коридор с кабинетом командира недалеко от входа, у которого выставили дневального.

До вечера время прошло в ознакомлении с правилами поведения и другими наставлениями, затем были ужин и личное время.

– Ну, так что это за такой поход в Китай? – снова спросил у Волкова Поспелов, присев с ним рядом на койку.

И тот рассказал, что служил в Харбине, в бригаде генерала Гернгросса. Она охраняла российский участок КВЖД, и год назад китайские войска, желая его захватить, осадили город. Их отбили, а потом с другими частями перешли границу и взяли штурмом Пекин.

– За него и получил, – закончил Волков.

– А сюда как попал?

– Подал рапорт по команде, хочу стать офицером.

Когда за окнами стемнело, роту построили, проведя перекличку, последовала команда «Отбой!».

Со следующего утра начались занятия. Распорядок был следующий: подъем в шесть тридцать под барабан, полчаса на туалет и заправку постелей, далее утренний осмотр, производимый взводными командирами. Затем шли в столовую на утренний чай (давалась кружка «китайского», ломоть белого хлеба, два куска сахару), после чего разводились по классам. Учеба продолжались до двух часов дня с большой переменой в одиннадцать, когда давался горячий завтрак – котлета с черным хлебом и кружка чаю.

С двух до четырех проводились строевые занятия на плацу, потом рота возвращалась в казарму, мыла руки и строем шла на обед. Он состоял из тарелки щей с мясом, котлет или форшмака, один раз среди недели давали сладкое.

После обеда разрешался отдых в течение полутора часов, за которым следовали самостоятельные занятия в классах. Далее вечерний чай, перекличка, вечерняя молитва и сон. Кровати по утрам юнкера заправляли сами, им также вменялась чистка оружия, амуниции и сапог, всё остальное выполняла обслуга, набираемая из гражданских лиц и отставных солдат.

Через месяц «верблюды», так старшие звали младший курс, вполне освоились, наступил день Присяги.

За неделю до торжества им выдали парадную форму: двубортный мундир образца гвардейской пехоты (ворот и обшлага украшал золотой галун), шаровары, черную фуражку с синим околышем и алой выпушкой, хромовые сапоги со скрипом.

И вот этот день настал. Он выдался солнечным и погожим. Училище в полном составе вывели на плац, где построили в каре[29 - Каре – разновидность построения войск в бою.]. Справа юнкера старших курсов с винтовками, блестящими штыками, слева – первокурсники без оружия.

Перед строем три священника – православный, католический и мулла, за ними сияет медью оркестр. В середине плаца – батальонный командир полковник Арцибашев, по прозвищу Али-Баба.

Вскоре из своей квартиры появился начальник училища, он набрал в грудь воздуха, по плацу прокатилась команда «Смир-рна! Равнение направо!»

Томкеев размеренным шагом вошел в центр и приложил руку к фуражке:

– Здравствуйте, юнкера!

– Здравия желаем господин полковник! – рявкнули три сотни глоток, от стен отразилось эхо.

Томкеев чуть кивнул Арцибашеву, тот скомандовал:

– Под знамя! На крааа-ул!

Последовали три быстрых, легких всплеска, двести штыков уперлись в небо, и тут же грянул марш. Знаменный расчет из трех портупей-юнкеров[30 - Портупей-юнкер – младший офицерский чин в царской армии.] вынес на плац знамя и, чеканя шаг, остановился у аналоя. Послышалась команда:

– На молитву! Шапки долой!

Вслед за этим раздался густой бас училищного священника, в золотом облачении:

– Сложите два перста и поднимите вверх. Теперь повторяйте за мной слова торжественной присяги.

Когда, многоголосо повторяемые, они отзвучали, юнкера первого курса, поочередно подходя к священнику, целовали крест и Евангелие и возвращались на свои места.

– На-кройсь! – раздалась вслед за последним команда Арцибашева. – Под знамя, слушай, на кра-ул!

Знамя тем же манером унесли, церемония закончилась, юнкера строем разошлись по ротным помещениям.

– Ну вот-с, теперь вы настоящие юнкера, – расхаживая перед двумя шеренгами первокурсников, заявил Галич, называемый за глаза «Отец родной».

К слову, всё училищное начальство, включая полковника, у юнкеров имело прозвища. Томкеева когда-то окрестили «Стратегом» за любовь к проведению полевых учений, командира второй роты штабс-капитана Евстигнеева – «Мерином» (у него было лошадиное лицо), а командира третьей роты поручика Клюге, обрусевшего немца, меж собой называли «Супостат». Офицеры знали про то, но терпели. Имелись клички и у всех курсов. Младший, как уже упоминалось, звался «верблюдами», средний – «янычарами», а старший – «фаталистами».

Через неделю, в следующее воскресенье первокурсников впервые отпустили в увольнение. Все облачились в выходную форму, к которой полагались белые перчатки и тесак, каждого тщательно осмотрели взводные и Отец родной. У правофлангового Волкова он задержался (форма на том сидела как влитая, на груди сияла медаль), одобрительно хмыкнул и сказал: