Комдив

– Вызвал начштаба.

Поднялись на крыльцо, вошли, доложились адъютанту.

– Обождите, – показал тот на лавку у стены и скрылся за дверью.

Через минуту вернулся – проходите.

За широким канцелярским столом, на котором лежала развернутая карта, по телефону ругался худой, с седым ежиком человек в коверкотовой гимнастерке.

– А я тебе сказал проверить и доложить! – в сердцах брякнул на рычаги трубку. – Садитесь, товарищи, – кивнул на стулья. – Значит так, – обвел пришедших усталыми глазами, – из Реввоенсовета за подписью товарища Троцкого в штаб армии поступила телеграмма – откомандировать в Москву на военные курсы двух достойных командиров. Выбор пал на вас.

– Это почему? – переглянулись оба.

– Нужны молодые и энергичные.

– А если?.. – открыл было рот Ковалев.

– Никаких «если»! – повысил начштаба голос. – Получите в канцелярии мандат[13 - Мандат – документ, удостоверяющий полномочия в годы Гражданской войны.] и аллюр три креста[14 - Аллюр три креста – особо быстрая доставка приказа в русской коннице.]. Больше не задерживаю.

Козырнув, оба молча вышли.

В соседнем кабинете, где стучал «Ремингтон», лысый писарь достал из сейфа уже подготовленную бумагу, с подписью и печатью.

– Завтра в шесть утра в Невель идет обоз с ранеными, можете с ними подъехать, – протянул ротному.

– И на хрена мне эти курсы, – недовольно сказал Ребров, когда, спустившись с крыльца, возвращались обратно.

– Я одни уже кончал, – в унисон ответил Ковалев. – Вроде пока хватало.

Среди бойцов ходили слухи о готовящемся наступлении на поляков, оба хотели принять в нем участие и посчитаться.

На следующее утро, простившись с бойцами, откомандированные выехали с обозом. Он состоял из пяти упряжек с ранеными, которых сопровождали женщина-фельдшер и два пожилых красноармейца с карабинами. Краскомам[15 - Краском – красный командир.] нашлось место на задней телеге. Усевшись, спустили вниз ноги. С ними были вещмешки с небогатыми харчами и личное оружие: у Ковалева наган в потертой кобуре, у Рогова – через плечо маузер в колодке.

Утро было холодным и туманным, вдали поднималось солнце.

Когда выехали за местечко и проселок кончился, по сторонам потянулись перелески, а затем густой еловый бор. Кони мерно переступали копытами по дороге, раненые молча лежали под шинелями, изредка слышалось «Но, пошла!», где-то дробно стучал дятел. Чуть покачиваясь, оба задремали.

Очнулись от гулкого выстрела, криков и конского ржания впереди, там вертелись несколько всадников, всплескивали сабли. Не сговариваясь, спрыгнули, выхватили оружие, рванули туда.

Один из конных, в конфедератке, пытался зарубить красноармейца (тот умело подставлял ствол), напарник валялся на песке, еще трое уланов атаковали раненых.

Справа дважды грохнул маузер – буланая под одним свалилась, ротный срезал второго из нагана. Оставшиеся уланы, гикая, понеслись назад. Ковалев рванул карабин из рук убитого бойца и выстрелом выбил из седла последнего.

– Польский разъезд, – тяжело дыша, подошел Ребров. – Просочились, твари, – вщелкнул маузер в колодку.

Александр, передав карабин одному из раненых, вытащил из-под телеги бледную, дрожавшую фельдшерицу: «Всё хорошо, сестричка». Девушка быстро пришла в себя, расстегнула сумку и перевязала стонущему бойцу сабельную рану на предплечье. Еще двоим помощь не понадобилась.

Спустя час обоз вновь тронулся в дорогу, позади, у высокой разлапистой сосны, осталась свежая могила, за последней телегой шла в поводу лошадь убитого улана. На закате дня обоз прогромыхал по деревянному мосту через сонную реку, где матрос с ротным сообщили охранявшим его красноармейцам про польский разъезд.

На ночь решили остановиться в деревне на пригорке, состоявшей из двух десятков крытых соломой хат.

Подъехали к крайней, огороженной жердями, с журавлем колодца во дворе, Ковалев, спрыгнув с телеги, громко позвал:

– Хозяин!

Дверь хаты со скрипом отворилась, вышел пожилой мужик в солдатском ватнике и на протезе, проковылял к воротам.

– Разреши остановиться на ночь с ранеными, отец.

– Отчего же, заезжайте, – кивнул тот. – Только хата у меня маловата, размещайтесь в стодоле[16 - Стодола – сарай, сельскохозяйственная постройка.]. Там у меня и немного сена имеется, чтобы подстелить.

Телеги въехали во двор, остановились у низкого бревенчатого строения, раненые, помогая друг другу, стали выгружаться.

– Небогато у тебя, дядя, – обозрел Рогов запущенную усадьбу. – Где ногу потерял?

– Отшибло на германской, такая вот незадача, – тяжело вздохнул мужик.

– А вон там кто живет? – показал на соседнюю, под гонтом[17 - Гонт (или дранка) – кровельный материал в виде пластин из древесины.] хату с крытым двором.

– Мироед, – неприязненно блеснул глазами хозяин. – Отсиделся в тылу гад.

– Ну-ну, – поправил Рогов бескозырку и вразвалку пошагал к воротам.

Когда всех раненых уложили на расстеленное сено (хозяин принес лошадиную попону с драным тулупом), матрос появился в дверном проеме.

– Щас будет ужин, – подмигнул фельдшерице, поившей одного раненого водой из кружки.

Спустя короткое время появился мордастый дядька с полной цибаркой[18 - Цибарка – ведро на казачьем диалекте.] молока и чем-то завернутым в холстину, а за ним такая же мордастая баба, несущая парящий чугун бульбы[19 - Бульба – в данном случае картофель.].

– Все нормально, командир, – перехватил взгляд ротного матрос. – По доброму, так сказать, согласию.

– Ясно, – ответил тот, снаряжая барабан нагана.

– Ну, так мы пойдем? – насупился дядька, поставив ведро на лавку и опустив рядом сверток.

– Идите, – тряхнул чубом матрос.

Накормив раненых, задули каганец[20 - Каганец – светильник в виде плошки с фитилем, опущенным в сало или растительное масло.] и, отдав девушке тулуп, устроились рядом. Сквозь щелястую крышу в фиолетовом небе мигали звезды, где-то на другом конце деревни лаяла собака.

– Слышь, Ковалев, а ты кем был на гражданке? – закинув руки за голову, спросил Рогов.

– Готовился стать учителем.

– А я в Юзовке рубал уголь в шахте. Короче, темнота. Ты после войны кем хочешь стать? – повернулся набок.

– Буду учить детишек грамоте.

– А вот я снова подамся на флот. Уважаю дисциплину и всяческую механику.