Страна чужой жизни. С юмором о грустном

– Тебе, Вера, мужик в доме нужен или садовник в огороде?

– И мужик, и садовник, – нашлась на этот раз Вера.

– Нет, Вера, – не согласился Влад, – ты как-нибудь определись. Выбери что-то одно.

– А если и то и другие сразу? – снова нашла нужные слова Вера.

– Так не бывает.

– У людей бывает, – снова выпалила Вера, – а у нас почему-то, нет. Вон у соседей мужья везде успевают. И на работу сходить, и в саду поработать, и в доме порядок навести. А у тебя кругом одни проблемы.

И все же Вера не стала слишком сильно надоедать новому ухажеру. Решила подождать еще немного. Может быть, он сам опомнится, сам определится. Ведь с виду-то он человек приличный, совсем такой же, как все нормальные мужики в округе, только в голове у него засело какое-то непонятное упрямство.

Но время шло, а новый муж все также продолжал сидеть у Веры на шее. Говорил, что ему надо отойти душой от темного прошлого, надышаться чистым воздухом, привыкнуть к нормальной жизни. Вера ждала, ждала, но однажды не выдержала. Влетела в дом с улицы вся грязная после прополки гряд, лохматая, потная, некрасивая. И прямо от порога закричала:

– Я тебе кто? Кто я тебе, баба или кобыла водовозная?

– Жена, – растерянно проговорил Влад, сонно поднимаясь с дивана, – баба.

– А кто тебе нужен?

– Как это? – не понял Влад.

– Тебе баба в доме нужна или дворовая работница, рабыня бессловесная?

– Баба, – невпопад ответил Влад.

– А коль баба, почему я всю работу должна тащить на себе? При живом-то мужике.

Влад во время не нашелся, что ей ответить. А она между тем продолжила:

– Ты всё говорил, чтобы я определилась, кто мне нужен. Так вот, я определилась.

– Как? – удивленно произнес Влад, выпучив глаза.

– А вот как! Я поняла, что мне такой мужик не нужен, который весь день на диване возле телевизора лежит. Ни коня из него не получится, ни тракториста, ни садовника. Уж лучше мне одной барахтаться, чем тебя на шее тащить.

И после этого выставила Влада за дверь… Это было не так трудно сделать, потому что у Влада кроме штанов да рубахи ничего при себе не было. Собирая пожитки, он растерянно бормотал:

– Ты Вера подумай, ты определись. Может быть, тебе всё же муж нужен? Я даже могу пойти на уступки, ради такого дела. Наживешься ещё одна-то… Подумай.

– Не надо мне никого, – закричала Вера в ответ. – Ничего от тебя не надо! Как жила одна, так и жить буду. Я и так всё хозяйство на себе волоку. От тебя никакого проку нет. Не было путевого мужа – и не надо.

В дверях Влад остановился, посмотрел на Веру вопросительно и удивленно.

– Может, передумаешь?

– Шагай давай, – со слезой в голосе проговорила Вера.

Признательность

Когда в Красновятское лесничество приехали первые иностранцы с лицензиями на отстрел диких животных – к ним сразу стали относиться примерно так же, как принято в России относиться к самому высокому начальству. Два дюжих лесника и лесничий сопровождали их всюду, как заурядные денщики, а директор лесхоза считал своим долгом навестить их в лесу на пасеке, пожать им холеные руки, поинтересоваться с улыбкой, как идут дела. В общем – весь лесхоз был занят важными гостями две недели. И никому не показалось это странным, никого не озадачило. Шутка ли сказать – по две тысячи долларов за лося иностранцы отвалили, по пятьсот за глухаря.

В одной из партий с иностранцами, где преобладали русоволосые немцы, три дня плутал по лесам Сергей Иванович Чернышев – пентюхинский лесник. Немцы били глухарей, восторгались вятской глухоманью, ловили рыбу в лесных озерах, а Сергей Иванович был у них на подхвате. Где костер им раздует, где ушишку сварганит, где рассмешит чем-нибудь сравнительно безобидным.

Главный немчура отвалил ему за услуги в конце охоты целых пять долларов. Сергей Иванович остался очень доволен, правда, толком не знал, куда ему в Пентюхино с этими долларами деваться, но всё равно чувства признательности скрыть не смог. Долго руку жал важному германцу, кланялся и улыбался изо всех сил, так, что правая щека занемела от напряжения и стала подергиваться.

В последний вечер директор лесхоза организовал для всех прощальный ужин. Привез откуда-то пять бутылок водки, хлеба, сыру и колбасы под странным названием «Краковская». Немцы, конечно, развеселились, но много пить не стали – поскромничали, видать, а местные лесники не упустили момент – накушались. Под хорошую-то закуску кто же из русских людей откажется от культурной выпивки на природе, да еще за казенный счет. Вот и Сергей Иванович за летний вечерок, по-стариковски, не спеша, две бутылки прибрал. Рожа у него после этого, как водится, покраснела, а голова, ну нисколько не затуманилась, и по этой причине чувство признательности из неё не исчезло. Очень захотелось Сергею Ивановичу расцеловать всех немцев по очереди, руки ещё раз пожать по-свойски, так, чтобы искры из глаз; поговорить по душам, песни попеть, но вот беда – не понимали они по-русски ни бельмеса. Переводчиком при них был какой-то ветхий старик, бывший школьный учитель, который из-за сильного склероза половину немецких слов позабыл. Да и не выпил он ни рюмки за весь вечер. Разве такой человек сможет душевный разговор правильно перевести.

А важный немец очень Сергею Ивановичу понравился. Очень! Этот немец каждое утро в лесу всех раньше вставал – физкультурой занимался; бриться к ручью ходил, поигрывая блестящим зеркалом, и зубы чистил два раза в день. Исключительной культуры человек. И, скорее всего, миллионер. Миллионеры – они все породистые.

При расставании Сергею Ивановичу очень захотелось сделать для него что-нибудь приятное. Так захотелось, что мочи нет.

И вот, когда немцы уже садились в машину, чтобы уехать в свою далекую богатую страну и все лесхозовское начальство подобострастно прощалось с ними – Сергей Иванович вдруг вскочил со своего места на обочине дороги, вытянулся во фрунт, приложил заскорузлую ладонь к козырьку лесниковской фуражки и что есть мочушки гаркнул:

– Хай Гитлер!

Ошарашенные немцы даже присели от неожиданности. Потом озадаченно посмотрели друг на друга и, смутившись от внезапной неловкости, как-то огорченно-вежливо забормотали по-своему:

– Ау… фидер зеин.

Заувея

Небольшой городок под странным названием Заувея с давних пор располагался в глухих лесах европейской России, где-то между Камой и Вяткой, и был знаменит лишь тем, что на здешнем ликероводочном заводе выпускалась приличная водка с характерным названием «Вятский лес». В старинных летописях название городка не упоминалось, в памятниках культуры он не значился, зато большинство местных жителей почему-то считали себя потомками Ермака, так как носили фамилию Ермаковы.

В 1995 году сюда приехал с севера бывший шахтер Павел Васильевич Уткин – мужчина среднего роста, слегка полноватый, сутулый и замкнутый, который сразу же удивил местных жителей тем, что купил в центре города огромный деревянный особняк дореволюционной постройки с четырьмя гипсовыми колоннами по фасаду, мансардой и высоким крыльцом с чугунными витыми перилами.

После этой покупки обыкновенные жители городка стали относиться к приезжему шахтеру с уважением, памятуя о том, что дом этот принадлежал когда-то купцу Алексею Маслову, который был женат на актрисе Ольге Капилец – той самой женщине, которая впоследствии стала видной журналисткой, в двадцатые годы уехала за границу и умерла в Лозанне.

Откровенно говоря, этот дом был уже довольно старый, имел печное отопление, высокие потолки и такие же высокие окна, из которых осенью и зимой почему-то несло жутким холодом.

В нижнем этаже купеческого дома располагались четыре комнаты, заполненные громоздкой мебелью тёмного цвета, которая казалась никуда не годной из-за своей давно устаревшей формы. В одной из комнат стоял облупившийся бильярд, в другой – дубовый секретер, в третьей – диван с древней кожаной обивкой, твердой, как бивень мамонта. Кроме мебели в огромных комнатах было ещё три печи, украшенных синими изразцами, дубовая лестница на второй этаж и массивная кованая дверь в подвал, всегда запертая большим амбарным замком.

Ближе к осени в доме стало прохладно, печи пришлось затопить, и только после этого Павел Васильевич понял, какую глупость он совершил, купив этот дом. Огромные печи купеческого дома пожирали сухие дрова с пугающим аппетитом, таинственно гудели где-то внутри, а нагревались, между тем, очень медленно, наполняя комнаты не теплом, а какой-то древней осенней меланхолией.

Ближе к зиме в старом купеческом доме Павлу Васильевичу сделалось одиноко и грустно, особенно после того как выпал первый снег, а потом растаял и превратился в блестящую скользкую кашицу, прилипающую к подошвам сапог. Не скрашивал одиночества даже запущенный сад за окном, чьи корявые ветви поднимались до окон второго этажа.

Чем короче, чем холоднее становились дни, тем тягостнее делалось одиночество старого шахтера. Должно быть поэтому, когда однажды вечером в жилище Павла Васильевича появилась кошка – у него сразу потеплело на душе. Хоть какое-то живое существо в сумрачном доме. «Пусть живет, – решил он, – в такой вместительной хоромине места всем хватит». И, несмотря на то, что кошка выглядела более чем невзрачно, Павел Васильевич тут же простил ей все её недостатки, даже то, что она постоянно сидела на подоконнике и сонно смотрела в сад, высунув кончик языка. Она была трехшерстная, худая и подслеповатая. Мяукать, как положено она уже не могла, только жалобно открывала рот и протяжно хрипела. Или поднималась на задние лапы возле стола, цеплялась тупыми когтями за скатерть и перебирала лапами, выпрашивая еду. Зато съесть могла удивительно много. А наевшись, уходила в подполье и справляла там все свои кошачьи надобности с характерным громким звуком. К котам эта кошка была равнодушна, на мышей смотрела с брезгливостью, и вообще вела созерцательный образ жизни, отстраненно наблюдая за всем происходящим как бы со стороны.

В какой-то момент Павел Васильевич решил, что она, должно быть, тоже пенсионерка, тоже в годах, и полюбил её ещё больше, потому что почувствовал в ней родственную душу. Вместе они дожили до весны. А весной в доме появилась собака. Тоже пришла неизвестно откуда. Надо сразу сказать, что приблудная псина была невзрачная и немолодая. Не гончар, не овчарка, а какая-то странная помесь между этими двумя благородными породами. В первый момент Павел Васильевич решил было эту собаку прогнать. Ну, для чего ему старая беспородная псина, на самом деле? Но потом неопределённо махнул рукой и неожиданно для себя решил: «Пусть живет, дом большой – места всем хватит». Тем более что собака оказалась безобидная и понятливая. На прохожих без нужды не лаяла, ни на кого просто так не кидалась. Только лениво разгуливала по саду и с унылой задумчивостью смотрела по сторонам, как будто хотела что-то важное вспомнить, но не могла.

Постепенно Павел Васильевич пристрастился к прогулкам по саду вместе с собакой. Пообедает, наведет какой-нибудь еды в пластиковом ведерке и выходит в сад прогуляться. А собака уже бежит к нему, радостно размахивая рыжим хвостом, вертится под ногами, пока он шагает до собачьей миски, терпеливо ждет пока выливает, а потом принимается есть и забывает обо всем. Самозабвенно ест, аппетитно, как Павел Васильевич ел в далекой юности. И в саду с собакой Павлу Васильевичу стало не скучно. Она всегда чем-нибудь занята. Всё видит, всё замечает, на всё обращает внимание. Не ускользнет от неё ни падающий лист, ни сидящая на заборе ворона.

С кошкой и собакой в доме стало заметно веселее. Потом, правда, оказалось, что собака когда-то имела хозяина, но старый хозяин после смерти жены жутко запил, промотал всё вместе с домом и проживал сейчас, где придется. Большей частью в тростнике возле болота, где огромные бобриные норы и старая полуразвалившееся баня. Он несколько раз приходил к собаке, гладил её по крупной голове, говорил, что завидует ей. Она нашла себе пристанище, а ему совсем негде приткнуться.

Первое время Павел Васильевич старался быть с плешивым бродягой построже. Грубо с ним разговаривал, не подпускал слишком близко к душе. Думал, что он станет на пиво просить или на ночь пристроится где-нибудь в дровянике, но к счастью ошибся. Бродяга оказался совершенно безобидным. Павел Васильевич смотрел – смотрел, как он без своего угла мается, и не выдержал. Пригласил его к себе на жительство, а про себя подумал: «Дом большой, места всем хватит».

Теперь теплыми вечерами Павел Васильевич и деревенский бродяга подолгу задерживались на просторной веранде. Пили чай и беседовали. Хотя, если честно сказать, собеседник из пришлого мужика был неважнецкий. Он только слушал да вздыхал, а Павел Васильевич говорил, радостными глазами поглядывая на пышную зелень за окном. Причем, чем мудрее была его речь – тем вдохновеннее. В бывшем шахтере под старость лет проснулось что-то философское, и наличие внимательного слушателя было для него сейчас как нельзя кстати.