Неизвестная солдатская война
«8 ноября Сегодня продолжаем начатое газуем и очищаем головы после вчерашнего встретили по всем солдатским правилам».
– Многие офицеры не чурались солдат, часто праздники встречали вместе с нами. И пили по-солдатски много, и закусывали тем же самым – свой офицерский паёк выкладывали на общий стол. У нас строевые командиры держались к солдатам ближе, чем политработники. К примеру, заместитель командира по строевой части майор Чернуха почти всё время находился вместе с нами. Если отлучался куда-то из расположения штаба, всегда брал с собой кого-нибудь из разведчиков. Я с ним провёл много времени вместе и никогда не слышал от него окрика или грубого слова в адрес солдата. За такое же доброе отношение к нам мы уважали и майора Королёва. Этим офицерам не надо было добиваться чего-то от солдат криком или угрозами, потому что каждое их слово для нас было законом.
А вот на политработников мне как-то не везло. Ещё в сапёрном батальоне политрук Воробьёв показал нам, какими могут быть политработники. Всегда говорил с солдатами так, словно газету читал или официальную речь с трибуны произносил. От него только и слышали: «Озверелый фашизм… Озверелый фашизм…». Бывало, заснёшь на политзанятиях, а Воробьёв разбудит и спрашивает: «О чём, товарищ боец, я сейчас говорил?». Солдат бойко отвечает: «О том, товарищ политрук, что озверелый фашизм посягнул на нашу Родину, хочет превратить нас в рабов…» и так далее. Воробьёв удивляется: вроде бы спал боец, а всё услышал и запомнил.
Политрук постоянно держал с нами непреодолимую дистанцию. Под Сталинградом уже, казалось бы, навоевались, нанюхались вместе пороху, едем на фронт, а он обращается к нам: «Вы хоть знаете, кто вы такие?..». Отвечаем: ясно кто – солдаты мы. «Нет, вы не просто солдаты, вы надежда своего народа на избавление, вы щит первой в мире страны социализма…» Слушать такое было просто противно.
Когда в первом бою 27 июня 1941 года немцы нас сильно прижали, Воробьёв порвал свой партбилет и выбросил в лесу. Это видели наши сапёры. Но почему-то Воробьёву это простили. Правда, партбилет не восстановили, а в должности политрука оставили. Какой же он политрук, если из партии фактически выбыл? Да и что же это за партия, если одних карает без вины, как моего отца, а другим прощает даже предательство?..
Кстати, позже, уже в миномётном полку, наш особист капитан Трусов уговаривал меня вступать в партию. Но я отказывался, мол, образования маловато, подучиться надо. Не знал Трусов ничего о судьбе моего отца, а то не то чтобы уговаривать – в разведчиках мне не быть…
В бою с Воробьёвым часто случалась истерика. Дело доходило до комических ситуаций. Когда надо было идти в атаку, только и слышался истошный вопль Воробьёва: «Поднимайсь!.. Поднимайсь!..». И ругался при этом, всегда поминая то, на что Бог шапку вешает. Батальон перебежками уже продвинулся вперёд метров на сто, а Воробьёв лежит, уткнувшись мордой в кочку, и, не поднимая головы, по-прежнему продолжает орать: «Поднимайсь!..».
Но были и другие офицеры, которых солдат действительно готов был закрыть грудью. О Королёве, Чернухе я уже говорил. Теперь скажу о начальнике боепитания нашего минполка капитане Болбасе. О том, что происходило в полку, когда Болбас погиб, многие потом говорили: «Это был религиозный праздник». Так говорили потому, что в России во время религиозных праздников люди плачут. И у нас в полку солдаты плакали. Вот что значил для солдата настоящий командир…
О том, что Болбас погиб, мы узнали не сразу. Во время артналёта он выбегал из штаба, и снаряд встретил его прямо на крыльце. Мёртвого Болбаса на время боя сразу спрятали, чтобы никто не видел, – командование ведь знало, как солдаты относились к Болбасу. Но утаить гибель Болбаса надолго не удалось. Штабной шифровальщик Прорубщиков сообщил нам об этом.
Прорубщиков был наш главный политинформатор. Всегда случалось так. Приходит Прорубщиков к нам, становится по стойке «смирно» и командует: «Готовсь!». Мы уже знаем, сейчас будет важное сообщение. Шифровальщики при любом штабе, как, к примеру, и писаря или ординарцы, – это солдатская элита. У них не только другая информация, но и другая кормёжка, другое жильё, другой табак.
Такие, как Прорубщиков, пользовались своим положением для общей солдатской пользы. Бывало, приходит к нам и говорит, скрывая что-нибудь под плащ-палаткой: «Меняюсь, не глядя». И все знали, что он принёс «менять» хороший табак или даже папиросы.
Разведчики с командованием полка. Во втором ряду в центре гвардии сержант Григорий Лобас. 1944 год. (Из фронтового архива Г.Т. Лобаса)
«9 ноября Налажывал неполадкы которые появились всвязи с празником. Прывел в порядок вещевую книжку».
– Вещевая книжка – это и был мой дневник.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 9 ноября 1944 года:
«В течение 9 ноября между реками Тисса и Дунай наши войска с боями заняли более 50 населённых пунктов…
На других участках фронта – поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения.
…Доклад и приказ Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза товарища Сталина о 27-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции вызвал огромный патриотический подъём среди красноармейцев, краснофлотцев, сержантов, офицеров и генералов Красной Армии и Военно-Морского Флота. В тыловых и прифронтовых гарнизонах, а также на многих участках фронта состоялись массовые собрания, митинги и групповые беседы». (т. 7, с. 244)
«10 ноября Сегодня ходил два раза в лес по своим личным делам Был в своих друзей разведчиков. Да сегодня выпал первый снег в Галиции
11 ноября С утра был в лесу потом в военторг ходил. Читал книги газеты баловался с какими то девушками».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 11 ноября 1944 года:
«Ниже публикуются выдержки из найденной на поле боя записной книжки унтер-офицера 11-й роты 613-го охранного полка 203-й охранной немецкой дивизии Филиппа Моргенруэ: «Вчера мы отступили на 20 километров. Всё тяжёлое оружие и обоз пришлось бросить. Нам зачитали приказ командующего армией о том, что все приказы, независимо от их содержания, должны выполняться немедленно и без пререканий. В противном случае… военный суд и расстрел. Издание подобных приказов я нахожу знаменательным. Немецкий солдат раньше всегда беспрекословно выполнял любые распоряжения и приказы начальников. Теперь солдаты выполняют приказы лишь под страхом военного суда, под угрозой расстрела.
Где наша военная мощь? Кто слышит разговоры и высказывания солдат, тот сделает безошибочный вывод, что они больше не верят в благоприятный для Германии исход войны. Человеческими телами нельзя преградить путь наступающим русским войскам. Военные действия происходят на территории Германии. Для нас, немцев, война уже бесповоротно проиграна». (т. 7, с. 247 )
«12 ноября Получил одно известие от которого сижу на изготовке. Кое какие прыготовления в хозяйстве сделал в связи этого
13 ноября Сегодня была одна неприятность в которую я вязался здуру. Чуть не попал на губу за девку пошол на перебой майору Я не знал ну его к чорту
14 ноября Готовлюсь сходить в баню ато давно был. Писма во все концы написал А вечером погоревшая хозяйка
15 ноября Ходил на склад за продуктами А остальное время продолжаю читать книги
16 ноября Сегодня целый день идет снег, и я некуда не ходил на квартире гулял в карты в Швеца польская игра».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 16 ноября 1944 года:
«В течение 16 ноября в Венгрии наши войска с боями… заняли более 30 населённых пунктов…
На других участках фронта – поиски разведчиков.
Пленный унтер-офицер 1-й роты 19-го резервного полка 8-й венгерской пехотной дивизии Янош Войчек рассказал: «Недавно венгерское командование объявило, что каждый солдат, который уничтожит один советский танк, получит пять гектаров земли. Солдаты всячески высмеивали этот приказ. Даже офицеры называют этот приказ глупым трюком». (т. 7, с. 253)
«17 ноября Ходил в лес проведать ребят (снова во 2-й дивизион к Ляху.-Г.Л.). Жывут хорошо но жалуются надоело уже сидеть без действия Хотят на фронт. Вырватся на оперативный простор».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 17 ноября 1944 года:
«На 1-м Украинском фронте на различных участках действовали советские разведывательные отряды. Наши разведчики добыли сведения о расположении войск противника, уничтожили до роты гитлеровцев и захватили пленных». (т. 7, с. 254)
«18 ноября Завтра празник Артилерии и я к нему готовлюсь. И мы все готовимся встретить бога войны на самом деле я тоже артилеристом учился в киевской школе а на фронте попал разведчиком Это лутше специальность
19 ноября Празник "ура" встретили хорошо если можно назвать хорошо. Газанули крепко Смотрели московскый концерт. А вечером девкы девкы без конца Только они и плакать не могут поруски
20 ноября Сегодня от Маруси С. получил фото и писмо чему был очень рад увидеть за четыре года хотя на бумаге старых знакомых. Сейчас строчу ответ что я очень рад ее поступку».
Мне на фронт писала сестра Миши Скицкого, моего земляка из Гривенской. После войны мы с ней, можно сказать, породнились – она крестила у моей сестры Ирины дочку и стала, таким образом, моей кумой. Сейчас она живёт в Приморско-Ахтарске.
Письма для солдата – такая отдушина. Я сам очень многим писал. Кстати, писал и Шевцу, у которого мы летом 44-го были на постое в Западной Украине. Он тогда очень боялся мести бандеровцев. Наверное, из-за этого не отвечал мне…
Писал почти всем девушкам, с которыми сводила военная судьба. Вот так война связывала совершенно далёких людей.
«21 ноября Сегодня носил на зарядку акамулятор 12-ти вальтовый на горбу Ах тежелый. Зашел к своим разведчикам а у них банкет но и я остался и пробыл до утра с одной красной как жар телефонисткой».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 21 ноября 1944 года:
«Пленный командир 1-й обозной колонны оберштурмфюрер Беринг показал: «При отступлении наши части бросили всех раненых без врачебной помощи и медикаментов. Это было сделано по приказу командира дивизии, который заявил: «Раненые солдаты нам сейчас бесполезны». (т. 7, с. 259)
«22 ноября От нечего делать читаю книгу Гоголя На дворе идет дождь
23 ноября Ходил в баню мытся А вечером на нашей квартире дан в виде концерта своими силами. Поляк до того скрепел на своей гармошке что я был вынужден выгнать его к хуям со своей скрипухой А вся кампания смеялась смотря на меня как я разделываюсь со знаменитым польскым хуем
24 ноября Собираюсь в далекый край сматываю манаткы. Белье отдал хозяйке постирать А вечером приходила погоревшая хозяйка Она мне сказала что у нее ............... Я ей пообещал что когда война кончится, и я останусь жывой то прыеду. Но для нее я убит уже. Я сюда не за какие деньги не прыеду у меня есть родина. С хорошымы девушкамы, а этим надо обещать пусть ждет если охота».
– Когда я вернулся в 45-м домой, у нас в Гривенской было много детей от немцев и румын. Конечно, в это же самое время в Польше и в Германии тоже родилось немало детишек от русских, украинцев, белорусов… Может быть, где-то там живут сейчас и мои дети. Если бы знал точно, обязательно нашёл бы. Как же, ведь родная кровь. Уже на территории Германии мы узнали, что этот народ живёт по закону «победителей не судят».
Когда немцы насиловали наших женщин, русские или украинки отбивались и царапались до последнего. Мы со стороны немок не встречали никакого сопротивления. Если победитель пришёл, значит ему надо отдать всё. Правда, дня через три-четыре они становились «просвещёнными» и начинали возражать нам: «Найн, Сталин не разрешайн…».
И к побеждённым немцы тоже относились однозначно. Я сам видел блокнот одного немецкого фельдфебеля. Там были записаны размеры обуви. Это значит, что на ком-то из убитых наших солдат он увидел сапоги или там ботинки, которые ему нужны, и сразу записал их размер. Если он записал первым, то уже никто не имеет права взять эту обувку себе. Такой у немцев был порядок…
Из оперативной сводки Совинформбюро за 24 ноября 1944 года:
«Пленный солдат 1147-го полка 563-й немецкой пехотной дивизии Иозеф Беккер рассказал: «Несколько дней тому назад наш батальон получил приказ выбить русских из занятых ими накануне позиций. В 9 часов утра, перейдя в атаку, мы встретили неожиданно сильное огневое сопротивление. Батальон оставил на поле боя почти половину своего личного состава и поспешно отступил. Раньше, чем мы достигли исходных позиций, заговорила русская артиллерия. На наши головы обрушился шквал огня и железа. Ничего более ужасного я никогда не переживал. Бросив раненых на произвол судьбы, унтер-офицеры и солдаты ползком пытались добраться до траншей. Это удалось лишь немногим». (т. 7, с. 262-263)
«25 ноября Сегодня идут усиленые сборы завтра выежаем на фронт. Правда у меня не хуй собирать бинокль одел гранаты давно в подсумках дискы проверены работают как хорошая девушка А друг мой верный 6768 давно висит на груди и начищен до блеска только стое нажать как он заговорит скороговоркой Никогда он меня не подводил и кто попал на его мушку тот в Германии числится "погиб смертю храбрых"».
– Я убивал немцев только в бою. За войну лично сам, то есть не в группе, а один взял шесть «языков» и при этом ни одного даже не ранил. У нас это называлось «взять без применения оружия».
Вот, к примеру, один из случаев. Под Черниговом назначают меня старшим группы разведчиков в поиск за «языком». Вышли мы к какому-то селу, занятому немцами. Подкараулили одного старика, чтобы спросить, есть ли в селе немцы. Старик рассказал, что немцев в селе нет, но работающую кузницу охраняет «дыбилый» часовой. «Дыбилый» – значит здоровый, крепкий, сильный.
Работы для разведчиков тогда было много, и нас везде не хватало. Поэтому в мою группу дали двоих миномётчиков. Ну, мы с Амосом Шитиковым решили так: миномётчики остаются на краю села в укрытии и там ждут нас с «языком», а мы идём к кузне.
Было это, конечно, ночью. Подбираемся к кузне. И в это время вдруг машина. Останавливается. Фары слепят и не видно, кто-то из не вышел, или кто-то в неё сел. Может, увезли часового, а может, подкрепление прибыло. Минут через пять машина уехала. Рядом с кузней хата. Мы спрятались за этой хатой. Тишина. Потом слышим, кто-то кашляет. И кашель приближается к нам. Значит, человек идёт вокруг хаты. Мы отбежали в сторону и залегли в какой-то яме.
Шавк-шавк-шавк по сухой траве – шаги стали удаляться. Действительно, здоровенный немчура ходит с автоматом между кузней и хатой. Я Амосу шепчу: «Буду брать сам. Ты лежи здесь, в случае чего прикроешь». И тут мне, можно сказать, повезло. Немец пристроился к краю хаты пописять. Спиной к нам. Такой момент упускать нельзя. Я тихо, кошачьим шагом – а нас специально обучали бесшумной ходьбе – к нему. И бац кулаком по затылку. Он замычал и сразу обмяк. Я завернул ему правую руку и прижал к себе за горло.
Тут подлетает Амос – раз ему кляп в рот. Но крепкий зараза оказался. Стал барахтаться и выворачиваться. Только я замахнулся ещё раз его утихомирить, как открывается дверь, кто-то выходит из хаты и что-то громко говорит по-немецки. Потом стал звать. А потом ба-бах из винтовки, ба-бах ещё раз.
Наш «дыбилый» засучил ногами сильней. Я его прижал к земле коленкой, а Амос бросился за угол хаты, чтобы в случае чего оттуда прикрыть меня огнём. То ли вышедший немец увидел нас, то-ли услышал нашу возню – вскинул винтовку и направился в нашу сторону. Но Амос разведчик надёжный. Он так же, по-кошачьи бесшумно, подскочил сзади и уложил немца одним ударом ножа в спину.
Теперь давай тащить «дыбилого». И побыстрее надо – в хате ещё, может, кто есть. А он, боров, тяжёлый. Но от страха мы его быстро поволокли. Тащим и надеемся, что вот-вот помогут наши миномётчики, которых оставили где-то здесь. Мы уже вспоминали и божью матерь, и деточек её… А их нет как и не было. Дотащили до канавы, где я им приказал лежать. И там – никого. Ах, разтудыт твою… Кулаком по гробу… Стрельбу ведь, наверняка, слышали в соседнем селе, куда пошла машина. Надо же смываться отсюда… Амос стал заворачивать такие виртуозные матюки, а я ему: «Тише, Амос, они ж от чего-то смылись… Может, здесь ещё кто-то есть…».
Когда мы шли из своего расположения к этому селу, намечали ориентиры – одинокое дерево, склон оврага, высокая сосна на опушке, – чтобы на обратной дороге не плутать. В поиске разведчики всегда так делали. А теперь мы обнаружили себя и по этим ориентирам идти уже нельзя. Немцы не дураки, погоню организуют тоже по приметным ориентирам.
Потащили «дыбилого» по клеверу. А уже выпала роса и волочь его по мокрой траве было намного легче. Но опять же, след оставляем. «Дыбилый», зараза, упирается, за ноги нас хватает. Мы знаем, раз упирается – значит, чувствует погоню. Ну, наподдали ему, он вроде успокоился.
За оврагом на пути к лесу – речка. Немец то-ли не хотел, то-ли действительно не умел плавать. Так мы с Амосом гребли одной рукой вовсю, а другой его тащили. Да ещё поддерживали, чтобы не захлебнулся. В общем, ушли. А наши соратнички-миномётчики, оказывается, драпанули сразу же, как только услышали выстрелы и немецкую речь. Хотя выделяли из дивизиона в разведку не самых плохих. Так что не все могут вдруг ходить в разведку…
«26 ноября вечером поехали на фронт с Коровицы-самы. Все плачуть так зжылись что моему крепкому сердцу на эти комедии тоже стало жаль, но з желанием поскорей уехать Прышла и погоревшая хозяйка Ох и плакала Что я ее муж что ли Она у меня попросила адрес Я ей дал номер моего автомата вместо номера полевой почты Пускай пишет мой 6768 тоже должен иметь переписку
27 ноября Ехали весь день
28 ночю прыехали на место на другой фронт. Ехали через Рава Руская, Краснослав, Люблин, Любортов, и прыехали в деревню Александрувка все полякы здесь жывут. Дорогой я чуть не замерз сидел все время на танке. Словом всю дорогу синьку продавал».
– До этого мы находились в составе 1-го Украинского фронта, а перебросили нас на 1-й Белорусский, которым командовал Жуков. И мы поняли, раз – к Жукову, значит будем находиться на главном направлении.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 28 ноября 1944 года:
«Людские резервы Германии на исходе. …Гитлеровцы ликвидируют некоторые специальные военные школы, авиационные, зенитные и морские части, а их личный состав переводят в пехоту. Пленный солдат 5-й роты 380-го полка 215-й немецкой пехотной дивизии Вальтер Шола рассказал: «Я старый матрос. Несколько лет назад окончил школу подводников. В сентябре этого года окончил также школу зенитчиков подводного флота. Выпускники этой школы были откомандированы в Эйнген на Дунае. На сборном пункте скопилось более 5 тысяч моряков из расформированных экипажей и команд надводных кораблей и подводных лодок. Здесь у всех отобрали морскую форму, а взамен выдали обмундирование пехотинцев». (т. 7, с. 267)
«29 ноября Нашол квартиру Хозяева полякы Есть молодые девушкы "Красота" Лутше не прыдумаешь. Сейчас сажусь ответить на писма которые я получил перед отездом
30 ноября Живу на новой квартире и п'ю свежею водку которою хозяин только что выгнал
1 декабря Мотаюсь по хозяйству Налажываю снова все артерии. Я думал что прямо на фронт а оказывается ещо с месяц постоим но нечего другие знакомые это полезно солдату такому как Я Lobas
2 декабря Сегодня день хорошый теплый. И мы прыспособились на дворе горилку п'ем Поляк не поспевае носыть».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 2 декабря 1944 года:
«Пленный ефрейтор 44-го батальона связи 44-й немецкой пехотной дивизии Рихард Шульц рассказал: «Командование поставило перед нашей дивизией задачу ликвидировать плацдарм советских войск на западном берегу Дуная… Первая встреча с русскими закончилась для нас очень плачевно. На нас обрушился мощный огонь из всех видов оружия. Большие опустошения произвели миномёты. Под таким убийственным миномётным огнём никто из нас ещё не был… Наша дивизия понесла тяжёлое поражение и была обращена в бегство. Под натиском советских войск мы бежали изо всех сил… В 131-м полку, к которому я был прикомандирован, как радист, после двух дней боёв осталось всего лишь 26 человек». (т. 7, с. 273)
«3 декабря Целый день шол дождь Я сидел дома А вечером ко мне прышол мой друг (Лях.-Г.Л.), и мы крепко газонули за плащ-палатку Мы пропили ее за то что она пускае дождь. Так зачем же ее тогда таскать. Пускай теперь старшына прыебываеца сколько угодно спишем на боевые потери».
– Пропить солдатское имущество на фронте – это было целое искусство. Скажем, наша часть расположилась в лесу, в землянках. Мы выбираем самое лучшее из обмундирования, новый полушубок или новые валенки и посылаем с этим добром в ближайшую деревню кого-нибудь порасторопней.
Чтоб, значит, не продешевил. Как только он возвращается с водкой, кто-нибудь из сержантов с одним или двумя солдатами идут к тому, у кого только что променяли валенки на водку. Напускает на себя строгость и с порога сразу спрашивает у хозяина: «Здесь был наш боец, валенки предлагал?». Если хозяин, поняв, что сейчас валенки заберут, а самогонку, конечно, не отдадут, начинает отказываться, сержант с ещё большей строгостью говорит: «Того бойца мы уже арестовали, и он дал показания, у кого оставил украденные новые валенки». Если и после этого хозяин валенки не отдаёт, тогда сержант командует своим солдатам: «Взять под стражу и отвести в комендатуру. Там разберёмся…». В комендатуру, понятное дело, никто идти не хочет, хотя и не знает, есть такая в лесу или её вообще нет.
Поляков пугать нам редко приходилось – до нас их немцы хорошо запугали. Те так не церемонились – всё, что им нужно, брали силой. Однако же чаще вели честный обмен. Когда только вступим в село, водка шла по дешёвке. А уже на второй или на третий день устанавливались «твёрдые цены», которые нам были хорошо известны и поднимать которые мы уже сами не позволяли: солдатская плащ-палатка – 1 литр самогона, кальсоны летние – тоже 1 литр, зимние – 1,5 литра, одеяло солдатское – до 3 литров. Самая дорогая была шинель – не менее 5 литров, ещё и с закуской. При этом количество самогона зависело и от его качества: горит или не горит, воняет дымом или нет. Летом выгоднее было брать самогон, воняющий дымом – и больше дадут, и комары потом тебя не кусают…
Непревзойдённым мастером по обмену у нас был Лях. Наденет на себя драную плащ-палатку и так сумеет пройтись в ней перед поляками, что те не увидят ни одной дырки. А после обмена претензии уже не принимались.
«4 декабря Сегодня я занимался по старой професии паял мискы кастрюли два ведра зделал и все за горилку а злотых мне не надо Какого хрена сними делать».
– Парнем я был мастеровым. В сапёрном батальоне хорошую школу прошёл: работал и кузнецом, и слесарем. Умел паять даже без олова. Где его на фронте возьмёшь?..
«5 декабря С утра неспокойный день был. Наехали генералы вот нам и жара была. А вечером з друзями пропивал заработаное вчера А с их стороны шенель на баш пошла Сильно жаркая».
– Генерал он и на фронте генерал. И тогда показуха процветала. Если на отдыхе в лесу стоим, то перед приездом начальства все дорожки между деревьями песком по линейке засыпали. На кухне наводили образцовый порядок и чтоб вокруг – ни одного окурка.
А с генералом, как и до войны, всегда ходила свита из проверяющих. Накануне их приезда нас всех предупреждали: смотрите, мол, не скажите, что вы не наедаетесь. Ну что ж, приказ есть приказ. Приказано быть сытыми, значит и выдаём себя за сытых. Потом, после проверки, построят полк, и мы слушаем, как проверяющие нам сообщают: «Кормят вас неплохо, обмундированием вы обеспечены, пайки НКО и ворошиловские получаете полностью…».
Какой там полностью… Если до нас половина доходила, и то хорошо. Паёк Народного Комиссара Обороны – это то, что готовят для солдата на кухне. А «ворошиловский» – это сухой паёк.
«6 декабря С утра был в бане ну и баня хуй бы ее взял на голову воду льеш, а на яйцах сосульки намерзают, а пяткы до полу прымерзают хуй оторвеш. Вечером водкой кров разгонял после такой хуеты. Лег спать с хозяйкой».