С думой о России

Целостность человечества ещё только складывается. Создаётся она целостностями разных народов. Их гармонией и согласием, взаимной дополнительностью жизненных целей, уважением друг друга. Важна не только иерархия, но и соборность народов.

* * *

Но увы, человеческая целостность далеко не безупречна, она страдает как и природная. Поэтому, если в старину философы писали о философии духа, души, культуры, то сейчас всё чаще пишут об экологии культуры, духа, совести. И это не дань моде. Это предгрозовые признаки надвигающейся беды… Это всполохи истины в просветах сознания, той истины, что катастрофа природы – отображение катастрофы человеческого духа, ибо мировая порочная цивилизация – лишь вымороченный плод бездуховного человечества.

Человек интуитивно чувствует, что он не вполне целостен без мира природы, без внутренней связи с ним. Этот мир рядом с нами: животные, растения. Только их обязательно надо воспринимать внутренне, субъектно, а не как нечто внешнее, не как объект. Человек подчиняется глубоко сидящей в нём, неискоренимой потребности иметь рядом с собой душу живую. Ему присуще вести любовный диалог с каждой травинкой, с каждой божьей тварью, видеть вокруг себя разнообразный мир творений.

Сознание имеет силу губить или возрождать. Человек должен восстановить в себе тёплое, душевное отношение к природе. Творческая активность, творящее слово не могут примириться с экологическим бесчинством. Природа чувствует любовное и бережное отношение к ней, она воспринимает токи мысли-любви, она ответнолюбяще чувствует благородство человека. Каждый высокодуховный человек – это облегчённый вздох природы. Она заряжается излучением любящего духа и возрождается благодаря ему. Единство человека и природы осуществляется прежде всего в духе. На первом месте духовное взаимодействие, а потом уже целесообразность, прагматика, научные изыскания. Высокодуховный человек не замыкает природу в свои границы, а, наоборот, устанавливает пределы своему произволу. Такой человек понимает, что у него есть большое планетарное тело, являющееся его неотторжимым продолжением.

Слово и природа

Шелест листьев, шелест слов… не одним ли языком говорят они? В пламени зелени тайна жизни, в струении слов тайна человеческого духа – тайна истины, добра и красоты. Слова и страницы подобны листьям, а листья – словам, ибо тайны их – от Единого. Вот и тяготеют они друг к другу, и хотят понять себя в другом. И говорит человек: я как дерево. И говорит дерево: слова мои, куда вы разлетелись! И не вырастают ли в чащобе томов слова о лесах? Вот Достоевский очень любил лес и в последние свои дни говорил жене: «Пусть все продают, а я не продам, из принципа не продам, чтобы не безлесить Россию. Пусть мне выделят лесом, и я его стану растить и к совершеннолетию детей он будет большим»[12 - А.Г. Достоевская. «Воспоминания».].

Другой русский гений сказал: «Книги – суть реки, напояющие Вселенную» (Нестор). Поистине, словом напоена Вселенная! Где же берут начало эти реки? Откуда приходит слово? Сказать: из головы – ничего не сказать. Поле словес вокруг нас, и не только в людях, книгах, в храмах, а в садах, в самой природе. Ю.М. Лотман ввёл понятие «семиосферы» – информационной сферы в самом широком смысле слова. Он писал: «Семиосфера современного мира, неуклонно расширяясь в пространстве на протяжении веков, приняла ныне глобальный характер, включает в себя и позывные спутников, и стихи поэтов, и крики животных. Взаимосвязь этих элементов семиотического пространства не метафора, а реальность»[13 - Ю.М. Лотман. «Избранные статьи». Кн. 1. Таллин. 1992. С. 20.]. Без семиосферы язык не только не работает, но и не существует.

Каждому человеку дано своё слово. И оно, как дерево, вырастает в нём на почве земной семиосферы, т. е. в условиях языка природы, родного народа и всечеловеческой культуры. И каждый человек должен произнести своё слово, которое не случайно, так же, как не случайна ни одна жизнь, ни одна тварь, ни один народ – всякое слово должно быть сказано и услышано! «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих» (Мф. 4:4).

Гений и смоковница

Странные строки Евангелия о смоковнице, засохшей от слов Христа, толкуют по-разному, часто весьма иносказательно. Эти строки заставляют задуматься о взаимосвязи слова и природы, слова и биосферы в духовном контексте. Эта взаимосвязь иногда удивительно приоткрывается в творчестве русских поэтов.

Читая Рубцова и вникая в обстоятельства, сопутствовавшие написанию того или иного стихотворения, мы вдруг осознаём, что не только в самом авторе, а и вокруг него присутствует некая тайна. Эта тайна в сопряжении, в сопричастии, в творческом порыве его мечты, души и тех деревенек, пажитей, ёлок, холмов и небес, без которых он не мыслил своего существования, и к которым он тяготел, как к своему продолжению, к тому, что является им самим, распростёртым на всё окрест.

«Душа, как лист, звенит, перекликаясь
Со всей звенящей солнечной листвой…»

Он ощущал, что всё это – он сам, такой открытый и чуткий! Словно гений его скрывался в этих елях, избах, осенних сумерках; словно бы за его спиной стоял русский лес и поверял ему свои думы.

А Пушкин? Разве тайна его «Евгения Онегина» не связана с неуловимой тайной Михайловского? Или его «Маленькие трагедии» – с тайной осеннего Болдино? Что-то ведь есть в самой земле и небесах, что наполняет гения силой. Не зря же он за тысячу вёрст скакал в Болдино!

Гений – это не только гений человека, но это гений и той природы, которой он доверился, и которая стала с ним единым целым. И они вступают в диалог. Если же диалог прерывается, то исчезает гармония. И тогда смоковница не даёт плодов, и душа Болдино не нашёптывает Пушкину свои тайны, и не играют речные блики в душе Рубцова. Дух природы дружен с духом человека – Христос заповедал их гармонию.

О слове поэта

Мир словесен. Но об этом не кричит. Он молча позволяет называть его. И откликается лишь на то слово душевное, сокровенное, которое угадывает истинное его имя и призвание. О, это даётся только истинным поэтам и великим праведникам, людям с душой такой живой, что она во всём чувствует жизнь, и сливается с ней, её любя!

С каждой избою и тучею,
С громом готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь

    (Н. Рубцов)
Мир ждёт этого слова, ждёт этой любви. Он жаждет самовыражения, чтобы ему помогли заговорить, высказаться «березовым весёлым языком»! Жаждет выйти навстречу человеку, но не знает как это сделать.

* * *

Русская поэзия. Она доброжелательна, жертвенна и сострадательна: «Россия, Русь, храни себя, храни!» Русская поэзия выходит навстречу миру и заклинает его: «Живи, живи! Лучше я погибну, но ты живи, пребудь вовеки, ибо я люблю тебя!» Поэтому так много жертв среди русских поэтов и прошлого и нашего веков. На Руси всегда верили в особую, вещую силу слова. В России поэт всегда больше, чем поэт. Потому так и боялись их слова – поэты были едва ли не повелителями стихий. Достаточно вспомнить, как слушали слово Достоевского, плакали и братались после его выступления на Пушкинском торжестве.

В чём суть словесно-художнического феномена? В чём суть поэтического творчества? Разве только в том, чтобы подобрать удачные слова, «одеть» ими вещь или явление? Нет, это лишь тысячная доля дела: слова – в меньшей мере «средство выражения», скорее они – цель художественного произведения. Не писатель и поэт описывают вещи – наоборот, каждая вещь сама говорит своим языком. Всякая вещь имеет свой голос, свои краски, свои формы и объёмы – это её язык, которым она заявляет о себе в этом мире, и благодаря которому входит в содружество мира бытийного.

Поэт должен уловить язык, которым вещь стремится сказаться в надежде стать словом. Он угадывает, порождает то слово, через которое вещь хотела бы открыться, высказаться в нём. Поэт ловит вселенский ритм дирижирования Творца. И язык бытийствующей вещи (текучей и преходящей) благодаря поэтическому гению переведён в слово – язык цветной и временной становится нетленным словом, вословлен!

Но и слову нужен язык вещей. Вечное нуждается во временном. Слово должно наполниться вещью, исполниться ею. Происходит процесс взаимопроникновения: слово идёт к вещи, вещь тянется к слову. Поэт именно устрояет встречу вещи и слова; он идёт встретить вещь и, взяв её за руку, привести из мира юдольного в мир совершенства, в горний мир. И происходит встреча горнего мира с земным. Выговоренное гением слово – это полнота вещи! Это стезя её восхождения к Богу. Слово ведёт к вечности.

* * *

Итак, при общении с природой надо не крушить и насиловать её «в интересах» науки, промышленности, житейской практики. Человек должен заговорить с природой её языком! Найти этот язык. В этом первейшая задача экологического подхода к природе. Чтобы найти этот «природный» язык – надо сначала свой человеческий язык привести в должное состояние: живоносное, благодатное, истинное – в состояние высокой духовности и целостности!

Жизнь слова

В языке всё должно быть на своём месте: возвышенные слова для молитв, неприхотливые житейские слова для обыденного общения, научные термины для науки. Язык имеет различные уровни и слои, предназначенные для множества разнообразных сфер применения. Жизненно необходима иерархия страт (слоёв): каждый слой языка должен знать своё место и своё назначение. Присутствие в нём всей полноты, сохранение и уравновешенность страт живительно, благотворно влияет на весь язык в целом. Только при этом условии он может быть здоров, прекрасен, живоносен.

Язык похож на всё вбирающий в себя океан и, как и он, имеет в себе разные слои, течения, глубины и мелководья и, как океан, тоже не безграничен: он не в состоянии принимать и усваивать все отходы человеческой деятельности.

Высшая страта русского языка – церковно-славянский язык. Если шире войдёт в нашу жизнь церковно-славянский язык, если отношение к нему будет исполнено почитания и благоговения, тогда и в повседневной речи будет больше живости, красоты, разнообразия, благородства и благожелательности. И напротив, выпадение и разрушение высших страт языка сразу исказит глубинную иерархию ценностей народа и ввергнет его в бедствие, едва ли поправимое.

Церковно-славянский язык имеет ещё и то, ничем незаменимое значение, что исполняет роль эталона, камертона и даже ковчега, уберегающего русский язык и культуру, русский народ и его душу, его православную веру от распада. Фундаментальные исследования нашего замечательного филолога Н.И. Толстого в книге «История и структура славянских литературных языков» обосновывают это утверждение: без церковно-славянского языка у нас не было бы и нашего прекрасного и удивительного литературного языка. Поэтому нам следует свято сохранять церковно-славянский пласт нашего языка, как, впрочем, и литературный, религиозно-философский, научный и другие его слои.

* * *

Страдание и гибель слова случается прежде всего оттого, что на него смотрят как на нечто неживое, как на некий механизм, который можно сконструировать и смонтировать подобно технической поделке. Техницизм, рационализм в отношении к слову – наипервейший враг живого слова! Беда, что в слове часто видят лишь техническое средство связи, лишь некие информационные блоки, которые можно передавать по компьютерной связи. Надвигается роботизация и человека, и его слова.

Как всё живое, слово не собирается на конвейере, оно рождается. Здесь тоже действует закон: целое от целого. Слово – это целое. Новое слово появляется сразу целиком, а не по частям. Так, например, по свидетельству Н.Н. Страхова слово «нигилист» впервые появилось из-под пера Тургенева. Рождения этого слова ждали, но пока Тургенев не произвёл его на свет – его не было. Итак, слово появилось на свет. Теперь, как и всё живое, слово-младенец должно быть вскормлено в среде себе подобных, т. е. оно должно возрастать среди своих же единокровных слов-братьев – тогда будет его полноценное развитие. Среди слов-волков, слов-чужаков вырастет слово-маугли. Слово же должно вырасти словом, а не волчонком. Чтобы слово «достигло возраста мужа», нужны мудрые воспитатели: слово мужает в добрых, умных, высокохудожественных текстах. Полноценные слова расцветают, как цветы, на родной почве своего языка, языка не загрязнённого, не зараженного, не опустошённого.

Слово должно созреть и дать плод, плод духовный. Слово возрастает под лучами духовного солнца. В живом слове, как во всяком плоде жизни, запечатлена энергия света. Плод слова – духовное делание, устремлённое к совершенству, прекрасная жизнь, которая в идеале ведёт ко Христу!

Но жизнь слова, как и всякая жизнь, увы, трудна. Не так просто слову оставаться и быть живым: много всякого может случиться с ним на его жизненном пути. Оно может и погибнуть. Как говорил о. Павел Флоренский, трудна «передача вещей и переживаний, жгучих по силе своей реальности и потому опаляющих слово, которое берётся облечь их собою». Слово может быть трагично, как и человек, произносящий его. Оно так же страдает от ущербности, нереализуемости, изломанности.

Слово стремится к индивидуальности самосознания, доходящей до полноты целостности, до личностности.

Нам надо любить слово, радоваться ему и жалеть как живое существо!

Из пламя и света рождённое слово»

Природа русская, какое волшебство в тебе, какая сила! Как любит твои просторы, твои леса и реки, твои небо и землю конь русской поэзии. О, конь мой летучий, конь сказочный-огневой, куда ты мчишься? Али не ведаешь, какой разбой творится на Руси, и всё летишь земли не чуя. Ах, друг сердечный, ты говоришь, что не всё разбой да визг, а есть и горнии луга, ключи и леса русской поэзии. Русский стих звучит не умирая… Ну так поехали.

Синеют горы: Бештау, Машук… Что за всадник в белом картузе скачет по горной тропе? Знойное небо над головой, над далями – до самых белоснежных гор слепит глаза. Ни единого облачка. Любимый Кабардинец привёз его на полянку на склоне горы. И здесь его убили! И содрогнулась «равнодушная» природа: налетела буря, смяла кусты, всклубила пыль. И что-то тёмное нависло над Машуком, загрохотало, засверкало, засвистало: вода и ветер обрушились на участников дуэли. А на траве, под струями дождя, лежал мокрый, убитый Лермонтов. И конь его сиротливо ржал и вздрагивал от раскатов грома… Природа бурей ответила на убийство Лермонтова и сокрушенно оплакивала своего любимца, знавшего как чувствует себя «малиновая слива под тенью сладостной зелёного листка», и как «пустыня внемлет Богу,» и как «звезда с звездою говорит».

Где это видано, чтобы природа убивалась о поэте? На Руси так! Поэт и природа слышат и понимают друг друга – едино они совершают свой подвиг перед Богом. С каких же пор это повелось? О, давно, со времён Киевской Руси.

Конь мой долгогривый, помчим на Киевскую Русь! Слышишь гул конницы? Это витязи князя Игоря скачут на половцев. Но природа предостерегает князя Игоря: «Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь стонуще ему грозою птичь убуде; свист зверин въста близ. Див кличет…»[14 - «Слово о полку Игореве». М. 1978. С. 184. 112. 239.]