80 лет. Жизнь продолжается

Как обычно, в сентябре студентов отправили в колхоз. Поскольку у меня не было гражданской одежды, то я носил офицерское обмундирование, что оказалось весьма соблазнительным для девушек нашего курса. Некоторые проявляли интерес ко мне. В колхозе студенты познакомились друг с другом, в результате чего, когда мы стали учиться, появились новые компании. Во всяком случае, одна девушка стала встречаться со мной. И хотя у меня были чисто дружеские отношения с ней, она была не прочь выйти замуж. Но поскольку я не стремился завести семью, то через год она вышла замуж за одного из наших студентов, тоже ленинградца, который ухаживал за ней и долгое время ревновал меня к своей жене.

Я поселился в студенческом общежитии в Старом Петергофе, который находился под Ленинградом. Комната на четырех человек, где были студенты первого курса, отслужившие армию. Поскольку денег было в обрез, то мы частенько ходили на овощную базу, где подрабатывали. Разгружали вагоны, приносили овощи на ужин в общежитие. Стипендия была 35 рублей. Этого хватало на оплату общежития, абонемент в университетскую столовую, когда обед стоил 45 копеек в день, ну и плюс что-то на завтрак и ужин. Конечно, мы, демобилизованные из армии, не могли себе позволить платить за электричку, на которой утром оправлялись в Ленинград, а вечером в Старый Петергоф. Поэтому мы ездили без билета на электричке, стараясь убегать от контролеров. Как только появлялись контролеры в вагоне, мы быстро переходили в другой вагон, на остановке выходили из вагона и бежали по платформе обратно, где контролеры уже проверили билеты. Вот так и жили студенты.

Правда, на втором курсе нас переселили в общежитие, которое было недалеко от университета. И часть студентов, у которых не было денег, устроились на работу дворником или кочегаром, что отражалось на их учебе. Что касается меня, то я посвящал все время приобретению знаний, не работал и поэтому экономил на всем. Так, на ужин я ходил в одну столовую, где за 23 копейки можно было поесть макароны с сыром, два ломтика хлеба и чай. Однако в нашей комнате студенты завели обычай. Как только получали стипендию, мы позволяли себе роскошь, посещали различные рестораны в Ленинграде. Заказывали селедку с картошкой, по 100 граммов водки, и все.

Будучи студентом философского факультета, я занимался спортом. В общежитии на Мытнинской набережной в субботу после 23 часов студенты устраивали танцы. Негритянские студенты приносили свои джазовые пластинки, и мы танцевали до трех-четырех часов ночи, после чего усталые возвращались спать в свои комнаты, чтобы в воскресенье отдохнуть, а потом всю неделю учиться, ходить в библиотеки.

У меня появились друзья, с которыми мы общались как в общежитии, так и на протяжении многих лет после окончания учебы.

Игорь и я купили одинаковые костюмы из ГДР, поскольку они были очень дешевыми, а у нас как студентов лишних денег не было. Позднее оказалось, что костюмы были одноразовые, предназначенные для покойников. Однако мы носили эти костюмы несколько лет.

Носов Владимир, я и Ягодников Игорь (с бумагами) – один из моих студенческих друзей, с которым мы дружили всю жизнь до его смерти в 2010 г., 1966 г.

С другим другом, Кальным Игорем, с которым мы жили в одной комнате в общежитии, мы плавали в Неве. Каждое утро занимались зарядкой, бегали на стрелку Васильевского острова и купались. Вода была довольно холодная. В октябре-месяце было так холодно, что я подумывал, как бы бросить купание в Неве. Но не мог признаться другу в этом. И вдруг мой друг заболел, в результате чего мы прекратили закаляться в первых числах ноября.

На ноябрьских праздниках все студенты ходили на демонстрацию в составе университета. Мне пришлось пойти в деканат, чтобы отпроситься от данной процедуры, поскольку хотелось поехать на несколько дней в Боровичи. Замдекана по научной части, прекрасная женщина, которая танцевала со студентами на вечеринках, вошла в мое положение, в результате чего я уехал домой. Кстати сказать, философский факультет в эпоху «оттепели» отличался свободой мысли, где студенты могли менять преподавателей, снимать и добавлять какие-то предметы, выступать на собраниях с крамольными идеями, критиковать те решения, которые были приняты сверху.

Несколько дней я провел с мамой и бабушкой. Ходил в горно-керамический техникум на вечер, посвященный ноябрьским праздникам. Там познакомился с двумя девушками, одна из которых, как оказалось, была дочерью директора комбината огнеупоров. Видимо, поэтому юноши стеснялись пригласить девушек на танцы. А я, прослуживший армию и будучи на четыре года старше девушек, ничего не боясь, не только пригласил их на танцы, но и потом пошел провожать их до дома. Оказалось, что Ира (дочь директора комбината) живет в доме ИТР, где когда-то жил и я, но во время моей службы в армии моя мама и бабушка переехали в другую квартиру, находящуюся на расстоянии четырех кварталов от дома ИТР. Впоследствии, на протяжении пяти лет, когда я был студентом ЛГУ, мы встречались с Ирой, поскольку каждый раз, приезжая на праздники или летом, мы были вместе, и я подружился с ее папой и мамой.

На первом курсе философского факультета были не только гуманитарные дисциплины, но и математика, физика, иностранный язык. И хотя в школе и в техникуме я изучал немецкий язык, тем не менее меня привлек английский язык. Конечно, на фоне студентов, ранее изучавших английский язык в школе, мое постижение английского было трудным, тем не менее к третьему курсу я стал читать и конспектировать зарубежные книги. Что касается математики, то все было хорошо. В конце первого курса я сдавал экзамен по математике, но оказалось, существовала одна проблема, не связанная со знанием. Преподаватель математики не любил, когда молодые люди носили бороду. Именно в то время я начал отращивать бороду, и преподаватель на лекциях негативно относился ко мне, считая, что «бородачи» могут не сдать экзамен по математике. Многие студенты говорили, чтобы я сбрил бороду до экзаменов, а то можно вылететь из университета. Но почему-то у меня возник протест против самодурства преподавателя, в результате чего я пришел на экзамен с бородой. Преподаватель спрашивал меня не только по решению задачи, которая досталась в билете, но и задал многие вопросы, стараясь поддеть меня. Я, как мог, отвечал, тем более что подготовился к экзамену. Во всяком случае, преподаватель признал, что моих знаний по математике достаточно, и поставил в зачетке не отличную оценку, а «хорошо». После экзамена я сбрил бороду, но позднее, несколько лет спустя, вновь отпустил бороду, с которой хожу до сих пор.

Сдав экзамены за первый курс, я поехал в Москву, для того чтобы узнать о переводе в МГИМО, о чем мечтал. Но когда я узнал о дисциплинах и той несвободе, на которую обрекают студентов в данном вузе, я понял, что изучение знаний на философском факультете ЛГУ, где во время «оттепели» царят свобода и демократия, дает больший простор для дальнейшей жизни, включая профессиональную деятельность.

Итак, я остался на философском факультете ЛГУ, черпая знания не только по программе, но и выходя далеко за ее рамки. Я ходил на специализированный курс по социологии личности, который вел молодой профессор философии И. Кон для всего университета сначала в большой аудитории исторического факультета, а затем в актовом зале университета, поскольку приходили студенты с разных факультетов, включая физиков, математиков, биологов. Одно время я посещал лекции на биологическом факультете, особенно связанные с генетикой и евгеникой. Был на докладе члена-корреспондента Академии наук СССР Б. Ананьева «Место человека в современной науке» и даже задавал ему трудные вопросы. Посещал лекцию профессора Сорбонского университета (Франция) Г. Беловаля, посвященную понятию мира и природы в философии XVII – XVIII вв. Был на литературном вечере Л. Гительмана, где он рассказывал о Бертольте Брехте. На втором и третьем курсах после лекций я посещал библиотеки, сперва на историческом факультете, затем общую библиотеку университета, а потом, когда необходимых книг не хватало, добился разрешения на прочтение книг в библиотеке общественных наук.

В лекциях спецкурса «Социология личности» И. Кона я узнал о З. Фрейде, о котором ничего не слышал ранее. Сейчас, когда пишутся эти строки, я нашел свои старые записи 13 лекций И. Кона, которые он читал в октябре – декабре 1966 года. Во второй лекции он уделил внимание теории структуры личности по З. Фрейду, сказав, что Фрейд разработал метод психоанализа, имел ряд заслуг в науке и сама постановка вопроса о значении бессознательного в психике человека имела большое значение. И хотя И. Кон высказал ряд критических замечаний по теории Фрейда, тем не менее я обратил особое внимание на данные сюжеты. Поскольку психоанализ в нашей стране был вроде бы запрещен, то у меня пробудился интерес познакомиться с психоаналитическими идеями, поскольку запретный плод всегда сладок. В библиотеке исторического факультета нашлись книги З. Фрейда, изданные в нашей стране в 20-х годах прошлого столетия. В других библиотеках были книги Э. Фромма на английском языке, на которые я обратил внимание после прослушивания лекций И. Кона, где он сослался на неофрейдистов. К тому же я был на лекциях Э. Соколова о неофрейдизме, где Э. Фромму уделялось основное внимание. Поэтому я не только читал эти книги, но и переписывал цитаты и выдержки З. Фрейда, Э. Фромма в тетрадь, позднее используя их при написании диплома.

Начиная со второго курса я досрочно сдавал некоторые экзамены, для того чтобы в Новый год и летом подольше бывать дома в Боровичах, встретиться с Ирой. В апреле и мае я загорал у Петропавловской крепости, которая была недалеко от общежития. Там я готовился к зачетам и экзаменам. Как ни странно, но замдекана шла мне навстречу, хотя части студентов не разрешалось досрочно сдавать экзамены.

На третьем курсе я и двое студентов решили провести летнее время в Крыму. Мы работали месяц на пивзаводе, чтобы накопить деньги для поездки и отдыха в Крыму. Поехали на поезде до Севастополя. Для экономии взяли два билета на троих, в результате чего спали в поезде по очереди. В Севастополе переночевали в каком-то общежитии. Побродили по городу, искупались в Херсонесе. Дошли до Байдарских ворот, а затем пошли пешком в поисках места отдыха. Нам понравилось в Кастрополе, где мы расположились в палатке в горах, поскольку пограничники следили, чтобы отдыхающие не останавливались у моря на ночь. Так мы провели месяц в Кастрополе, готовили пищу у костра и загорали днем на море, спускаясь с гор. Когда уезжали в Ленинград, закопали бутылку с письмом в горах, надеясь, что позднее кто-нибудь из нас вернется в Кастрополь.

Трое студентов в Севастополе

Я и Томилов у пушки

На камне в море (Кастрополь), 1967 г.

Прыжок в море (Кастрополь), 1967 г.

Помню, что поездка в Крым (железнодорожные билеты, еда и прочее) обошлась каждому из нас в 100–120 рублей. Позднее, через три года, я один поехал в Кастрополь, откопал бутылку, прочитал записку, написал новую и закопал в землю. Тогда я снимал комнату в горах. Красота! Спускался к морю и весь день загорал.

В Ленинграде я продолжал усиленно заниматься. По некоторым предметам ходил в группу на год раньше или самостоятельно готовился, чтобы сдать экзамен. Во всяком случае, будучи студентом четвертого года, я сдал все экзамены, кроме выпускного. Передо мною стояла проблема или закончить философский факультет на год раньше, или целый год посвятить изучению тех проблем, которые меня интересовали. Я выбрал второй вариант, тем более что участвовал в студенческой конференции в киевском университете, на философском факультете МГУ и в институте марксизма-ленинизма в Москве, где выступал с докладами.

На философском факультете МГУ познакомился с профессором И. Нарским, с которым мы обсуждали возможность стажировки в московском университете. Через некоторое время И. Нарский прислал приглашение на стажировку, и я оформил стажировку на восемь месяцев в МГУ. Мне дали даже подъёмные деньги, которые были использованы в Москве для приобретения югославской пишущей машинки «Эврика», которая была дефицитом не только для студентов, но и для преподавателей разных вузов.

Осенью 1968 года я поехал на стажировку на философский факультет МГУ. Получил общежитие на Ленинских горах, познакомился со студентами, с которыми жил в одной комнате. Однако моя стажировка на философском факультете длилась недолго, всего полтора месяца. В деканате не знали, что со мной делать, поскольку оказалось, что у меня сданы все экзамены за пятый курс. Увы, но по сравнению с ЛГУ философский факультет МГУ оказался более консервативным, в результате чего деканат предложил мне прервать стажировку из-за невозможности контролировать такого студента. Общежития на Ленинских горах я лишился, хотя около месяца пытался проскочить мимо охраны, поскольку койка в комнате пустовала.

Работа на пишущей машинке «Эврика», которую приобрел на выданные мне деньги для командировки в Москву, будучи студентом ЛГУ

В общежитии ЛГУ на Мытнинской набережной

Потом я переехал в Солнечногорск к моей тете Людмиле. Она жила вместе с дочерью Галиной, которая окончила горно-керамический техникум в Боровичах, вернулась в Солнечногорск и вышла замуж за офицера. В однокомнатной квартире мы все помещались, тем более что я останавливался у них только на ночь. Утром на электричке я ехал в Москву, в девять часов уже был в библиотеке им. Ленина, где читал и конспектировал книги, необходимые для написания диплома, до десяти вечера, а потом ехал электричкой в Солнечногорск. Так проходила моя стажировка в Москве, пока она не закончилась, и я возвратился на философский факультет ЛГУ.

В оставшееся время до выпускных экзаменов в общежитии я печатал текст для диплома на машинке «Эврика». Моим научным руководителем была З. Мелещенко, старейший преподаватель на кафедре истории философии, доктор философских наук. В течение ряда лет несколько студентов ходили к ней в гости, где мы обсуждали не только профессиональные, но и житейские проблемы. В качестве диплома я выбрал тему «Проблема отчуждения в современной американской философии и социологии». В то время ученые интересовались проблемой отчуждения, писали статьи, обсуждали на конференциях все, что было связано с данным феноменом. В качестве научного руководителя я выбрал З. Мелещенко, поскольку она была хорошим, чутким человеком. Понятно, что, занимаясь историей философии, она не интересовалась проблемой отчуждения. Но на стажировке я прочитал много книг и статей по данной проблеме и мог самостоятельно написать диплом. Поэтому З. Мелещенко любезно согласилась быть формально моим научным руководителем.

В январе 1969 года на зимних каникулах я был в Боровичах у мамы и бабушки. К сожалению, бабушка была больна, ее разбил паралич, и она лежала в кровати. В тот день, когда я уезжал в Ленинград, бабушка держала мою руку в своей, долго не отпускала и вложила золотую монету царского происхождения. Через несколько дней она умерла.

Я продолжал исследовательскую работу. В частности, на последнем курсе философского факультета ЛГУ появилась моя первая статья, отражающая выступление на студенческой конференции МГУ (Проблема отчуждения в ранних работах К. Маркса. В сб.: К 150-летию со дня рождения К. Маркса. М.: МГУ, 1969).

В Ленинграде, помимо написания дипломной работы, я попытался подготовиться к сдаче кандидатских экзаменов по ряду предметов. Не помню, как добился разрешения на сдачу кандидатских экзаменов до того, как получил диплом о высшем образовании. Но я сдал экзамен по английскому языку в Ленинградском университете и экзамен по специальности в Ленинградском филиале Академии наук, где консультировался и слушал лекции их сотрудников. Интересно, что я получил «отлично» за сдачу кандидатского экзамена по специальности, а две недели спустя, когда был выпускной экзамен на философском факультете, мне поставили «хорошо». Как бы там ни было, но перед защитой дипломной работы я уже сдал два кандидатских экзамена, для того чтобы в дальнейшем поступить в аспирантуру.

В своей дипломной работе, посвященной проблеме отчуждения, были разделы по теории идолов Э. Фромма, об одномерном человеке Г. Маркузе, по концепции перспективы Р. Низбета и теории непричастности К. Кенистона. Работа была объемом в 241 страницу, литература насчитывала 262 книги и статьи, среди которых были разные произведения, включая труды З. Фрейда и А. Адлера. Не помню, ограничивался ли объем дипломных работ, но философский факультет ЛГУ отличался, как я упоминал, свободой мысли и нестандартностью в образовании. Во всяком случае, дипломная работа была оценена на «отлично», и я рассчитывал на поступление в аспирантуру. К сожалению, в аспирантуру рекомендовали только тех студентов, у кого была ленинградская прописка. Некоторые студенты женились на девушках, заимели ленинградскую прописку, чтобы поступить в аспирантуру. На кафедре истории философии я добился того, чтобы выдали рекомендацию для поступления в аспирантуру, правда в другое учебное заведение. После того как я провел стажировку в Москве, стало понятно, что столица обладает рядом преимуществ в исследовательской работе. Поэтому аспирантура в Москве была предпочтительней.

Как правило, окончивших вуз направляли на работу в другие города в обязательном порядке. Некоторые выпускники поехали в Мурманск, Уфу, Омск. Я достал справку из комбината огнеупоров (г. Боровичи), что они готовы принять меня на работу в качестве социолога. Таким образом, имея рекомендацию для поступления в аспирантуру, я рассчитывал на поступление в Институт философии Академии наук СССР в Москве. К тому времени наши отношения с Ирой вылились в то, что она и ее родители воспринимали меня в качестве жениха. Но я хотел поступить в аспирантуру очно, и мы договорились с Ириной повременить со свадьбой, тем более что эта женитьба стала меня «тяготить». Что-то меня останавливало, я не был уверен в правильности данного ответственного шага, но было неудобно перед ее родителями, поскольку мы дружили с Ириной почти пять лет.

Летом 1969 г. я устроился на работу с иностранными студентами, которые изучали русский язык. В общежитии, куда поселили зарубежных студентов, мы проводили время вместе с ними. Общались, танцевали, познакомились поближе. При прощании некоторые из них подарили мне пластинки ранних Битлов, которые как раритет сохранились у меня до сих пор. Позднее одна из американских студенток переписывалась со мной и, когда выходила замуж, пригласила меня на свадьбу, но ее приглашение дошло до меня спустя две недели после указанной даты свадьбы (так работала наша цензура, чтобы советские граждане не имели отношения с иностранцами). Кроме того, я познакомился с руководителем американских студентов, который присылал мне потом книги на английском языке. Правда, эти книги не доходили до личного пользования, а оказывались в библиотеке Университета.

Осенью я поехал в Москву для сдачи вступительных экзаменов в аспирантуру. В Институте философии выбрал сектор критики современной буржуазной философии Запада, поскольку ранее, когда был на стажировке в МГУ, познакомился с сотрудниками данного сектора и доктор философских наук Н. Юлина прислала отзыв на мою дипломную работу. У меня были сданы два кандидатских экзамена, оставалось только сдать в аспирантуру экзамен по истории партии и истории философии. Я понимал, что история партии – это такой экзамен, где можно получить «хорошо» и, следовательно, поступление в аспирантуру будет под вопросом. Поэтому на консультации я поговорил с преподавателем, в результате чего экзамен по истории партии сдал на «отлично». При собеседовании с директором Института философии П. Копниным встал вопрос о моей прописке в Москве. Но поскольку я был холост, а П. Копнин ранее работал в Киеве и понимал, что нужно что-то делать с пропиской, то он решил, что за три года в аспирантуре, возможно, удастся разрешить молодому человеку этот вопрос. Так я был принят в аспирантуру в Институт философии.

Мне предоставили общежитие от Академии наук СССР в центре Москвы на Малой Бронной, где я жил в комнате с одним аспирантом-юристом, приехавшим из Молдавии. В том же общежитии были и другие аспиранты, специализирующиеся в различных науках, от юриспруденции до лингвистов. Помимо занятий в тех или иных институтах Академии наук, заседаний на секциях, хождения в библиотеки, мы в общежитии проводили вечера, занимались спортом. В общей комнате общежития, где мы смотрели телевизор, был настольный стол для игры в теннис. Я увлекся теннисом, тренировался и добился некоторого успеха. Каждую пятницу небольшая компания ходила в Чернышевские бани, где мы парились с веником и отдыхали. Позднее, когда я закончил аспирантуру и был принят на работу в Научный совет по научно-технической революции, по иронии судьбы я был на заседаниях комиссии, которая проходила в здании Государственного комитета по науке и технике, построенного вместо снесенного здания, где ранее располагалась Чернышевская баня.

1972–1973 гг.

На первом и втором курсах аспирантуры я стал ходить в театры Москвы. Недалеко от общежития были театры Маяковского, на Малой Бронной, Сатиры и Современник, который в то время был у станции метро «Маяковского». Стипендия в аспирантуре была 70 рублей, и понятно, что ее не хватало на покупку билетов в различные театры, включая Большой. Приходилось брать дешевые билеты на балкон, а в перерыве между спектаклями занимать те места в партере, которые были пустыми. Или в театре на Малой Бронной удавалось проникнуть со служебного хода без билета и подчас стоять, поскольку не было свободных мест. Помню, что однажды я за 17 дней был 15 раз в московских театрах, но это было пиком моего увлечения театральным искусством. Позднее я проводил все свободное время в библиотеке им. Ленина, конспектировал книги и статьи для написания кандидатской диссертации, а также те работы, которые были связаны с постижением психоаналитических идей и концепций, привлекших мое внимание, когда был студентом философского факультета ЛГУ.