Терра инкогнита. Книга 1-я

Минут через двадцать колготня в поезде прекратилась, и по проходу со строгим видом проследовал старший лейтенант, оставляя в каждом вагоне по матросу.

Затем снаружи донесся длинный гудок (по составу прошла дрожь), лязгнули сцепки, и состав тронулся.

– Ну, вроде поехали, пацаны, – сказал Саня, расстегивая ватник. За стеклом моросил мелкий дождь, они стали мутными.

Вскоре Ворошиловград остался позади, за окнами поплыла осенняя степь, с темневшими в ней посадками и белыми хатками сел под серым небом.

Затем по купе прошел высокий, оставленный в вагоне матрос, в форменке с бледно-синим воротником, несколькими значками на груди и тремя лычками на погонах.

Он переписал всех блокнот и назначил в каждом старших. У нас, как и ожидалось, Сашку.

– Товарищ сержант, – поинтересовался тот.– Как тут с кормежкой? А то все, что взяли из дому, уже подъели.

– Я не сержант, а старшина 1 статьи, – хмыкнул тот. – С хавкой* будет все нормально.

Потом он, захватив с собой четырех призывников, ушел в начало поезда.

Через некоторое время, кряхтя, те доставили в купе проводника, несколько картонных коробок и чем-то туго набитые мешки. От которых пахло хлебом.

Затем старших по купе, с пустыми рюкзаками, вызвали туда, и вскоре Сашка вернулся с семью жестяными банками без наклеек (граммов по триста в каждой), тремя кирпичами хлеба, четвертью пачки рафинада и цибиком* грузинского чая.

– Вот, получил на всех, – выложил все на откидной столик. А в титане готов кипяток. Давай кто-нибудь туда с кружками, пока не набежали.

Мы тут же извлекли из рюкзаков кружки, а к ним ложки (такие полагалось иметь всем), Степка с Витьком, нанизав их на пальцы, отправились за кипятком, я принялся вскрывать раскладным ножом банки, а Вовка своим хлеб.

Вскоре все уписывали за обе щеки ломти черняшки, намазанные волокнистой, с жирком, тушенкой (в магазинах такую не встречали), а еще сваренные вкрутую яйца, запивая все горячим сладким чаем.

Насчет отсутствия продуктов, Саня немного загнул. У нас еще оставался изрядный шмат домашнего сала с прорезью, круг одесской колбасы несколько банок сгущенки и вот эти самые яйца.

– Не хило, – рыгнул Вовка, первым отвалившись от еды. – Пойду курну в тамбуре.

Подкрепившись, мы убрали со стола, жизнь показалась лучше.

В дальнем конце вагона кто-то забренчал на гитаре, а потом стих, мы с Сашкой переглянулись.

– Сбацаешь? – предложил он.

– Можно,– кивнул я.

– Тогда я щас. Встал и направился в ту сторону.

Через пять минут вернулся и сунул мне в немецких наклейках «Шиховскую»*. Были тогда такие, переводные. С красивыми девицами.

На гитарах – семи и шестиструнных, я неплохо играл. И почти год до призыва, на электрической, в составе вокально-инструментального ансамбля (их тогда называли ВИА) в одном из шахтерских клубов, на танцах.

Для начал, перебирая струны, исполнил популярный тогда «Дом восходящего солнца», а когда отзвучал последний аккорд, ребята попросили,– давай песню про осень.

Репертуар у меня был обширный, знал их до сотни. В том числе зэковских (в нашем городе было их немало), бардовских и всяких прочих.

Эта друзьям нравилась особенно.

Клёны выкрасили город,

Колдовским каким-то цветом.

Это скоро, это скоро,

Бабье лето, бабье лето

выдал под звон струн первый куплет, и рожи у них стали мечтательными

Что так быстро тают листья -

Ничего мне не понятно…

А я ловлю, как эти листья,

Наши даты, наши даты

продолжил

А я кручу напропалую,

С самой ветреной из женщин.

Я давно искал такую -

И не больше, и не меньше

перешел на восьмерку*. А когда поднял глаза, в проеме высился старшина. Я хлопнул ладонью по струнам и замолчал.

– Давай-давай, пой – уселся он сбоку от Вовки с Серегой. – Мне Высоцкий очень нравится

Только вот ругает мама,

Что меня ночами нету,

Что я слишком часто пьяный,

Бабьим летом, бабьим летом

продолжил я, и он внимательно слушал. А когда песня закончился, – поцокал языком.

– Ну, ты кореш, прямо артист. Уважаю.

– Он у нас и на баяне шпарит, мама не горюй,– прогудел рядом Сашка.

– Да ладно,– смутился я. – Так, немного играю.