Любовь со взломом (пьесы)

Косовец. К чему вы это?

Константин. А к тому, что куда ни посмотришь – не прижился у нас капитализм. Как был наш город до Гагарина и после Гагарина – «деревней», так и остался. Как я мечтал, когда занимался в драмкружке, что здесь будет театр. Не получилось!

Косовец. Зато наш город – город церквей и монастырей.

Константин. Я недавно был в Германии – словно и не воевали. А у нас и после войны – разруха. Вот ждем, когда папа на блюдечке все даст. Махровый патернализм. Снова на пятьдесят лет отстали.

Косовец. Не понимаю, к чему вы ведете?

Константин. Когда родители ссорились, отец маму звал – судейша. А она ему в ответ: «В суд ногой – в карман рукой». Вот так и жили.

Косовец. Я предпочитаю прямой разговор. Что вы хотите от меня?

Константин. А вы не догадываетесь?

Косовец. Нет!

Константин. Когда хоронили отца, меня не было. Все подробности я узнал позже. Валентина написала письмо о том, что за неделю до смерти отец тайно продал виллу с участком, снял с трех книжек деньги, и все это пропало. Поэтому возникает вопрос…

Косовец. Не ограбила ли я вас?

Константин. Ну, зачем так? Не нервничайте! Вы ещё нестарая женщина – нервы не молодят.

Косовец. «Нестарая женщина» называет вещи своими именами.

Константин. Напрасно вы ершитесь. Я, как и все мы, хочу понять, что же случилось перед смертью? Почему всё, что отец любил: дом, участок, коллекция минералов, машина, даже рыба из аквариума – были проданы? Куда исчезли деньги с трех сберкнижек и, самое главное, как говорят криминалисты, концов нет? Вы были самым близким человеком ему в последние годы, он вас, как я предполагаю, любил, и вы, хоть отчасти, должны знать, что все это значит?!

У Вали двое детей, муж, как вы знаете, в местах не столь отдаленных… Они, безусловно, нуждаются. Степан тоже не в раю живет: втроем в хрущевской конуре маются, ждут переезда из аварийного ветхого жилья. Словом, есть причины заниматься этим делом. Не скрою, я уже провел необходимые консультации.

Косовец. Судя по всему, это ультиматум и мне грозит следствие?

Константин. Помилуйте! Все к вам прекрасно относятся, и если я спрашиваю, то только из желания узнать правду.

Косовец. Какой же вы… скользкий, Константин.

Константин. Я вас не оскорблял. Не надо! Ответьте по существу. Где деньги? Он их подарил вам? Если это так, то нет закона, который сумел бы их отнять, если нет – прошу вас объяснить. (Пауза.) Почему вы молчите?

Косовец. Потому что я не знаю, где деньги.

Константин. Понятно, не хотите говорить. А ведь знаете!

Косовец. Он даже мне ничего не сказал. Там, в больнице, с ним что-то произошло. Чем-то он был выбит из колеи…

Константин. Ну-ну… И что же могло его выбить?

Косовец. Не знаю. Я перебрала все события за две недели до смерти, но ничего не могла понять. В больнице он вел себя очень странно. Что-то его мучило, а что – не знаю. Теперь этого никто не узнает. Видимо, такова была его воля.

Константин. Вы о нем, как о Бруте или Цезаре, говорите. Воля! Воля – это сила, направляющая поступки, а их можно навязать больному человеку.

Все возвращаются и устраиваются за столом.

Олег(подает Берлину альбом). Тут есть фотографии этого периода…

Берлин. Смотрите, каким красавцем был. А что усы он носил, я не знал.

Степан(встав). У отца несколько близких друзей было. Один из Донбасса – Иван Яковлевич, они вместе работали там в 70-ых. Не смог, к сожалению, прилететь, болеет. Но телеграмму на сороковины прислал. (Зачитывает.) «Скорблю, что не стало Саши. Не могу смириться. Друзья Донбасса помнят его. Он здесь многим помог. Пусть земля будет пухом. Иван Терентьев». (Берет другую телеграмму.) И другая: «Примите соболезнования кончиной Александра Константиновича. В этот сороковой день вспоминаю, скорблю вместе с вами. Разживин». (Берет ещё одну.) «Сухогруз “Михаил Ломоносов” сообщает старпом Никитин отпущен берег Находка. Выехал вам. Стармех Крюков».

Валентина. Где братишка застрял, непонятно.

Ирина. От Владивостока доберись, попробуй.

Степан. Но самый близкий друг отца здесь. Пожалуйста, Зураб Вахтангович.

Чхаидзе. Я рассчитывал, что сегодня будут все.

Но поскольку из телеграммы ясно, что Виктор в дороге, значит все нормально. Скажу, что должен: люди привыкли жить по закону. Смерть – беззаконна. Как бы мы ни привыкли, особенно после лихих 90-х к неслыханным потерям, но для близких каждая смерть сваливается, как стихийное бедствие. А когда теряешь друзей, вообще исчезает вкус к жизни. У нас говорят: друзья – это продолжение тебя, а если их нет, ты одинок, как сухое дерево на дороге. Перед смертью, в больнице, он горячо вспоминал свою жизнь: оценивал, мучился… Никогда он не был так требователен к себе, как перед кончиной. Его мучил итог! Поэтому он попросил меня: ровно через сорок дней, когда вы все соберетесь, прочитать это письмо, адресованное вам. (Достает из внутреннего кармана конверт, вскрывает его и отдает Валентине листки исписанной бумаги.) Читай ты, Валя, я не могу.

Валентина. Где очки? Не вижу.

Олег. В другой комнате. (Быстро уходит за очками.)

Константин. Так неси же скорей!

Ирина. Да, дед оригинал. И после смерти… учительствует.

Степан. Прекрати!

Константин. Давай я прочту.

Степан зло обернулся на Константина.

Ну, хорошо! Пускай она, по старшинству.

Олег передает очки Валентине.

Валентина(читает вслух). «Дорогие Анна Николаевна, Валентина, Константин, Степан, Виктор и Олег! Мне осталось немного. Сегодня на утреннем обходе на меня смотрели как на обреченного.

Жаль, что вместе нам теперь не собраться. Ну, да ладно, не в этом дело.

Главное, вы соберетесь. Я сам об этом позабочусь. Теперь по существу: мой проект провалился. Думаю, всего богатства мира не хватит, чтобы сделать НАС другими. Вполне возможно, что я ошибаюсь – и вы докажете обратное. Время перед вами, и оно покажет, на что вы способны. Но пока нового захода для нас и нашего будущего я не вижу. Никто из вас моим большим хозяйством заниматься не будет, к тому же оно неделимо! А знать, что дело, которое любишь, окажется в неумелых руках, согласитесь, – горько. Свой последний долг я выполнил: я дал деньги на монастырь и храм, но вас ведь и туда не затянешь. Простите за прямоту. Наше поколение подрубало корни, уповая на ветви, ваше поколение – не получило «витаминов» и практически не зацвело. Впрочем, это не ваша вина, это общее помрачение. Это беда моего времени, державы, беда всех, продававших душу за «чечевичную похлебку». Вот почему я отказываюсь от своего проекта и оставляю вам деньги. Один из вас укажет, где они.

Эти деньги – результат моей бурлацкой жизни, и хотелось бы, чтобы они пошли не во зло. Поделите их, когда соберетесь. Но запомните, это фальшивый «витамин». Он создает всего лишь иллюзию счастья.

Я отдаю это письмо Зурабу Вахтанговичу, зная его безупречную душу. Спасибо, дорогой друг, за эту последнюю услугу.

Р.S. Денег ровно миллион долларов. Когда договоритесь о разделе, один из вас укажет, где они. Оставлять на книжках я не хотел, а завещание писать не могу. Горько сознавать, что меня нет с вами. «Если глубоко всмотреться в жизнь, то самое высшее благо есть само существование», – это очень справедливо. Впрочем, я ухожу вовремя. Именно сейчас я перестаю быть полезным. А старую рухлядь самое правильное отправлять к праотцам. Сил нет писать. Все… 24 июня. Отец».

Пауза.