Девушка Жанна из Домреми
Ubi multum contradictionibus,
historia non maxima constanta est.
Домреми, деревня королевства Франции начала пятнадцатого века, состоящая из небольшого числа жителей, расположена вблизи реки, тянувшейся своим руслом на север.
Яркое солнечное утро для юной Жанны не предвещало ничего, кроме раннего чудесного настроения. Если даже упрямый свин направится вновь к яме под свалку, отыскав там лужицу, или забредет на чужой огород в поисках турнепса, что заставит ее потерять несколько часов и только.
Она верила в сны. А некоторые из них считала вещими, потому как Жанна считала, что во снах она могла видеть Орлеану. А пусть и не добрую на характер, но весьма мнительную в повседневности мачеху, иногда гадая, зачем их отец взял ее к себе в дом.
И вот однажды ей приснился яркий луч света, похожий на клинок меча. Проявляясь словно в завесе тумана. Как выглядит меч, она видела у кузена Луантье, который не раз втайне бывал в их доме и состоял на службе у одного маркиза, поселившегося в одном из мест бывшего графства Шампани. Возникший рядом с этим клинком образ во сне с очертаниями человека в доспехах, напоминающих латы, предложил ей этот светящийся меч. Это был, несомненно, вещий сон. Жанна убедилась в этом от женщины, умевшей пересказывать сны и предсказывать по рукам, тетки Жаклин де Труйьо. Тем самым она предвестила большие перемены как в судьбе самой Жанны, так и в судьбах многих людей. Однако, как указывала Жаклин, проводя по одной из черт ладони Жанны:
– …Черта не милостива к тебе, девочка, – помотала головой тетка, но также не веря в назначение линии девушки или не желала верить ее судьбе, – и только Бог может помочь, если не усомнишься в нем.
Впоследствии деятельность людей, с которыми Жанна будет связана в скором времени, повлияют каким-то образом на судьбы других людей вплоть до того, что изменятся судьбы многих придворных в самом королевстве.
Тетка, на первый взгляд, была весьма чопорным и замкнутым человеком, но в своем кругу она была хорошим собеседником и, вероятно, малую долю даже сплетницей, и отчасти ее считали шебутной, но не юная Жанна.
Но что же могло случиться с недотрогой и весьма недалекой маленькой Жанной. Из-за весьма небольшого образования девушка могла пасти лишь свиней, гусей и мурлыкать про себя песенки собственного сочинения.
Сочинять она стала недавно, когда ей исполнилось пятнадцать лет, но запоминать тексты она решила не так давно. Так их в ее голове скопилось две или три.
– Салоп, ты снова испачкался в грязи! – ругала она крупную свинью, развалившуюся в грязи и хрюкающую от удовольствия.
– Вставай же! Вставай, упрямая свинья, – с притворной злостью она, слегка подхлестывая разнежившееся животное прутиком, пыталась заставить свинью тронуться с места. Салоп с большим нежеланием оторвал зад от земли и двинулся вперед к свинарнику, где их уже поджидали другие три поросенка.
После прогулки свиней Жанна должна была выгнать из сарая пару гусей, которым также сама давала имена. У одного гуся была редкая окраска: белая с ржаво-рыжей полоской от головы до правого крыла. Она назвала его именем Брюква, почему – сама не знала, просто ей так захотелось.
Юноши из местных домов давно заприметили необычную девушку. Хотя на вид от других своих сверстниц она почти ничем не отличалась, однако дружбу с ней удалось завести лишь одному веснушчатому Крису Вуавье с рыжими вьющимися волосами. Он относился к ней только как к собеседнику и другу. Они жили по соседству. Крису нравилось называть гусей необычными кличками, и казалось, это их и объединяло.
Жанна ни с кем не делилась своими стихами. Но однажды ее подслушал юноша Крис, который приходился троюродным братом и приятелем Жанны д’Арк. Он относился к ней хорошо, как и другие ребята, но редко имея с ней дружеские, кроме родственных, отношений. Его друг Жан, как и Крис, были далекими от ее творчества.
Однажды, 27 марта 1428 года, юная Жанна осталась в свинарнике прибрать за животными и очистить толстого Салопа, напевая что-то и отскребывая его шкуру.
– Вот, Салоп, будешь лениться, тогда я скоро твое брюхо перестану чистить, и твой розовый пятачок будет смотреть на нас со стола, ты этого хочешь?
Она улыбнулась и поцеловала свинью в пятак. Салоп отстранился, словно испугавшись ее прикосновения, или же он понял, что имеет в виду девушка, дав понять, что не согласен с ней. Жанна так увлеклась своим занятием, что не слышала, как во дворе послышались чьи-то громкие голоса. Не сразу услышав их, она решила оставить свое занятие и подошла ближе к двери хлева, но не спешила выйти наружу, чуть приоткрыв дверь, она тут же ее закрыла. Во дворе был всадник на коне. Он глядел вдаль, словно выискивая кого-то. Из снаряжения были латы, едва прикрывавшие его, без фамильного щита на них.
Так, подождав некоторое время, едва приоткрыв дверь свинарника, Жанна решила узнать, что происходит снаружи, опасаясь, что вандал может заметить ее. Однако на улице она никого не увидела. Но вдруг метрах в десяти от забора проскакали еще два чужестранца, у одного из них на коне что-то было прихвачено, но Жанна, чтобы ее не заметили, снова захлопнула дверь, посчитав, что кроме этих двоих снаружи есть кто-то еще.
На отделенные поселения Франции в XV веке не часто различными группами, но происходили набеги, в частности немцами, которых становилось все меньше. Лишившись доверия своих вассалов, они находились в поисках вольных действий. Обычно грабителями были бывшие каторжники – крестьяне, также бежавшие от своих хозяев. Сплотившись, они занимались насилием или грабежом населения, пользуясь тем, что монополия Франции медленно угасала, нагибаясь под гнетом английских королей во время столетней войны.
Карл, в отрочестве дофин королевства Франции, зачастую прогуливался по лабиринтам фамильного замка. Он был молод и в некоторой части жаден до женского пола. Наскучавшись повседневностью, учением, которое никак не интересовало, отыскивал себе как можно интересней дворцовых девушек, но, как дело доходило до откровенных отношений, становился, скорее, им собеседником, нежели любовником. Дальше, как правило, дело не заходило.
На пятьдесят четвертом году правления скончался его отец, оставив девятнадцатилетнего регента. Ему осталось право на пользование королевством, как пожелается. Любвеобильный Карл, далекий и чистый до политики, прожигавший свои дни, ощущал пустоту королевской власти, но и отчасти гибель страны. В связи со скорой возможностью томления в казематах Генриха или того хуже стать его шутом, так называемым братом для потехи дворянства, как это произошло, по его разумению, наперекор известиям французских современников о неправдоподобном благосостоянии его прадеда. Теперь же дофин, водя ногтями между зубов в тронном зале, когда заходила речь о каком-либо сложном выборе, от неестества положения, испытывая заблуждение в момент своей тревожности, старался все же не выдавать напряжения, показывая непоколебимость, или, ссылаясь на плохое самочувствие, покидал совет или напрямую отказывался что-либо предпринимать. Зачастую, появляясь на троне с безучастным взглядом, он, вглядываясь в прибывших гостей, предлагавших ему примкнуть к своей стране, пока на то было мирное положение, хранил ощущение незыблемости, которое ему навеяла теща, уверяя его всегда в том, что все можно изменить.
И вот ранним днем 4 сентября 1424 года во двор Бурже прибыл парламентер Вигфрит Худ.
– Мне не нужен переводчик, я могу говорить с вашим королем без помощника, – сказал он на ломаном французском языке.
– Мои люди, – продолжал он после четвертого бокала вина за тронным обеденным столом, растянув улыбку, – прямо сейчас могут разнести ваше королевство, король, – произнес он, скрыть сарказм ему не удалось. – Но не будем спешить, наше величество и ваше величество…
Следующие слова показались Карлу произнесенными англичанином, не сдерживающим улыбку, но, скорей, дерзкой насмешкой прозвучали с ненавистной ему фразеологией.
– Могут быть как братья! – ухмылялся Худ. – Только если пожелаете вы…
Карл с наиграно невозмутившимся взглядом представил, что значит быть в родстве с английским королем. Парламентер лишь напомнил представления Карлу. Это сидеть под столом в колпаке и кукарекать, а тот будет бросать тебе кости, приговаривая: «Держи, брат, ты мой бедный любимый брат», – а затем станет давиться от смеха. Представив себе все это, Карл едва сдерживался, позабыв про надкусанные ногти. Ему очень сквозь нетерпение хотелось рассчитаться с наглым послом, но это бы был быстрый конец уже не всего королевства, но конец всей ветви Капетингов.
Единственное место, где наследник дома Валуа мог успокоиться, это комната для принятия ванны. Там он, погружаясь в теплую воду, уходил в себя. Нередко спрашивая себя, где его брат, которого он отправил на тот свет. Дядю, которому он доверял больше всех, англичане убили, а быть может, он до сих пор томится в их казематах? Славный Крюа, его приятель, старше Карла на пять лет, хотя тот и не относился к родословной знати, а был сыном прачки, был импульсивным, но и устремленным молодым человеком. В одном из сражений против бургундцев погиб, оставив в Париже жену с трехлетней дочкой. Совета получить было не у кого.
Карл наблюдал за пространщицей, которой было уже за пятьдесят. Она справлялась с помывкой его тела умеючи, нежели ее помощницы, которых он мог бы пригласить, но и сейчас было дело не до них. Укрывая большим полотенцем регента, словно младенца, Катрин успела к моменту, когда в скудно освещенном помещении солнечным светом, пытавшимся проникнуть сквозь разноцветные стекла больших окон, появилась королева четырех королевств Иоланда Арагонская.
– О чем ты теперь думаешь? – спросила она весьма строгим голосом, изменив своему мягкому характеру.
Герцогиня Анжуйская не блистала красотой, а после того, как похоронила своего мужа, она стала лишь сильнее характером, но потеряла в весе. На лице ее были видны следы отчаяния, и все это королева тщательно пыталась скрыть, и теперь, появившись рядом с ванной ее новоиспеченного зятя, она, на его удивление, появилась в комнате для помывки, хотя никогда не бывала при обмывании и своей дочери, когда той исполнилось уже семь лет.
– Что? – не понимал ее герцог Пуатье, но, догадываясь, что разговор будет серьезным.
Его взгляд выражал безмятежность. Казалось, он смирился со всем, и его даже не возмутило появление матери, когда он находился в почти обнаженном виде, вопреки своим принципам.
– Я жду тебя за столом, мне необходимо с тобой поговорить, Карл, – обратилась она к нему, скорей, как к своему бы сыну, нежели зятю, и вышла.
Карл лишь слегка удивился, но безразличие брало вверх над интересом к тому, что она ему скажет.
Помещение освещал лишь тусклый свет канделябров. Принесли кабана, красное вино, немного пареного картофеля. Длинные вершки зеленого лука были уложены на тарелке поверх жаркого. Иоланда не спешила начинать разговор, делиться с дофином своими мыслями. Лишь съев несколько кусочков мяса, бросила краткий взгляд на стоявшего рядом слугу, дав понять, что он свободен и может удалиться. Когда тот закрыл за собой дверь, Карл сделал вид, что не заметил знака королевы, продолжал принимать пищу, гадая про себя, что может предложить ему мать его жены.
Королева сделала несколько глотков вина.
– Шарль, чтобы одолеть английского короля нужно войско.
Карл отбросил надкусанный кусок мяса.
– Я знаю, что надо войско. Мы проиграли, мама!
Дофин внимательно смотрел на тещу. Он сам не ожидал, что назовет королеву, которая и привила отношения его к своей дочери, более родным словом.
– Знаешь Жиля де Ре, потомка Краона, наместника короткого плаща1 в Анжу? – спросила она, выдержав паузу, когда регент вновь занялся едой.
Его, казалось, нисколько не волновало, что может произойти даже завтра, через неделю или месяц, и то, что придут за его троном. Поедая последний кусок мяса, не отвлекаясь от своей тарелки, дофин продолжал свое занятие. Словно тот кот, который косит хитрый взгляд в сторону хозяина, уплетая кусок рыбы, считая, что тот его не замечает.
– Нет, – кратко бросил он.
Но, посчитав про себя любую возможность единственным спасением хотя бы потому, что это предложение Иоланды, не подавая вида воодушевления, он перебрался к вину, чтобы запить еду, глядя на герцогиню, он пытался вспомнить упомянутого королевой кого-либо из своего ближнего окружения.
– Барон Жиль, из рода Монморенси-Лаваль, – морально подталкивала она его к интриге. Вновь как бы безучастно принялась за еду.
По ее поведению уже не так можно было сказать, что ее охватывает беспокойство.
– Из графства Бретани, – не спешила женщина.
Она понимала, что ее умеренный в темпераменте зять тщетно пытается вспомнить человека.
– Если ты мог слышать одну историю с похищением невесты Катрин де Туар, – дополнила она.
Наконец Карл застыл, запихав мясо прибором, о чем-то вспомнив, нахмурив брови, он, казалось, прожжет дыру в столе.
– Он входил в состав обороны Руана с еще другими графами, – сказала герцогиня, она, казалось, забыла про пищу.
Огоньки свечей в канделябрах на столе почти не шевелились, направив свои кончики вверх, будто прислушивались к собеседникам.
– Это… – Карлу не удавалось вспомнить.
– …Граф де Бриен, — решила помочь герцогиня.
– Это тот, с такой физиономией, обритой до синевы? – обвил он пальцем свое лицо.
– Да, Шарль, ты прав. Вспомнил? – спросила она.
– Ну и что? – не понимал Карл.
– Он был у меня на приеме, когда ты мылся, – сказала она.
Карл удивился.
– Он намекнул мне, что Франции нужен герой.
– Герой?! – еще больше не понимал регент.
– Да, герой, но ты не подойдешь, – махнула она рукой и отпила немного вина, – ты, регент, герой нужен молодой, герой из народа, и лучше, если это была бы молодая девушка.
Карл недоумевал, больше не понимая, о чем она говорит.
– Он кто… Девушка?
– Да, из провинциальной глубинки Шампани или Прованса. Впрочем, слышала я, именно в Провансе слишком легкомысленные девчушки, и… на героизм они не подойдут.
– А что же тогда? – спросил Карл.
– Ну, на это и оказался барон де Рэ, – сказала женщина.
– Что он? – Карл забыл о еде.
– Он отыщет нам девушку.
Карл задумался, осушил бокал, встал из-за стола.
– Постой, а что если он найдет, но она нам не поможет?
– Тогда, – сказала королева четырех королевств и встала из-за стола, пожав безучастно плечами, – ты знаешь, что может произойти…
Женщина, вытерев об кусок материи руки, кинув ее на стол, подошла к двери, окликнула слугу. Слуга тут же сбегал за тазом и кувшином и принялся поливать госпоже на руки воду.
– Мы еще поговорим с тобой, дофин Карл, – подчеркнула она его титул, подразумевая то, что он один из Капетингов Валуа, последний в династии французских королей.
Сказала она и, казалось, осталась довольная своим планом. Вышла из зала, оставив Карла наедине с мыслями.
Деревня Домреми располагалась между Шампанью и Лотарингией, где, собственно, и проходили границы междоусобиц некогда находившихся почти в родственных отношениях неких бывших графств Бургундского и Капетингов. Перипетия сторон, легшая в основу войны, где король Англии решил, что он полноправный наследник престола Франции, и решил сместить дофина, представляющего законное происхождение, Карла Валуа Безземельного. Желая тем самым расширить свои земли. С этого и началась междоусобица французских вассалов. Богатейшая своими ремеслами Франция не заметила, как попала в интригу английского короля, приведшего ее земли и народ в боевые действия.
Дофину во что бы то ни стало необходимо было возвеличить свой статус и в ближайшее время короноваться. Иначе королевство без короля что стадо без пастыря или же, (для рядового жизненного строя по имени политика – предприятия для урегулирования отношений сограждан) скорее сказать, огород без пугала.
Жиль де Монморенси-Лаваль барон де Ре граф де Бриен, уже принимавший бой на севере Франции и Нормандии, наемник французской армии, входил в состав королевских войск в чине лейтенанта, отличавшегося боевыми навыками и опытом, не раз посещавшего королевство Неаполя у графа Прованса, зачастую заезжал к своему другу, регенту Рене.
У молодого графа де Бриен в плане было как освобождение королевства Франции, так и демарш графства Сант Мартеин де Тилье, наместничества сюзерена де Тхуа.
Не спеша, словно обдумывая свой план, верхом на лошади Жиль де Ре шествовал по окраине леса до деревушки Домреми, где до дома Жанны оставалось около двух километров, в сопровождении девятнадцатилетнего летнего рыцаря Торле Корило, родившегося близ Нант, и герцога Прованса Рене, двадцати одного года, ныне Глусси, с младшим братом проживавшего в осиротевшем замке Шантосе, перешедшем под герцогство Монморанси в Машикуле, соседствуя с замком Тиффож самого барона Лаваля, Жиля де Монморенси-Лаваль.
– Ты действительно считаешь, что знаком для Франции может стать девчонка Жиль? – спросил его напарник, сравнявшись на своей лошади с его лошадью.
– Ты не понимаешь, Рене. Символ Франции может поднять только женщина, к тому же если это будет девчонка – символ невинности. Дитя! Борьба за независимость не столько важна, как борьба с унижением, которое получает поселение от величавых англичан. Они своими деньгами подкупили даже несчастных бургундцев.
– Да, бургунды сами невиновны, это их герцог просто обставился! Я слышал, что наша королева отказалась от Карла, и пошел слушок, мол, что это ее внебрачный сын. Так Филипп, наверное, как народ считает, посчитав, что династия Валуа кончилась, и продался англичанам. Недаром его называют добрый. Доброта нужна всем…
Оба мужчины посмеялись шутке Глусси. В речи герцога чувствовался сарказм и нетерпение к бургундскому герцогу.
– Может быть, – пожал плечами де Ре, ответив улыбкой, – только я не верю в это. Изабелла – девочка залелеянная и числится фривольностью женской стати, но до того, чтобы изменить больному супругу. Я думаю все же, она себе все-таки лишнего не позволит.
– Но вообрази упадок страны! Куда деваться?! Эти французы не из тех людей, что могут драться. Их останавливает уныние их дочерей. Богатые берут их сестер, забирают в услужение какому-нибудь богачу, и, черт знает, что эти сеньоры с ними делают.
– Ну, ты говоришь прям во Франции, пью де фам, – подметил трусивший рядом Рене.
– Что? – не понял его Жиль.
– Ну, в общем, одержимость до женского пола, – пояснил ему тот.
– Не понимаю… Когда много бездельников, они не хотят воевать. А мы с тобой вроде как хранители, – улыбнулся граф, – мы будем защитой чести Франции!
Он дернул уздечку и заставил коня перейти вскачь. За ним последовали сопровождающие его двое товарищей.
Лошади несли людей по тропам бургундского леса, где еще двести лет назад по этому пути в восточную Европу прошли первые рыцари-крестоносцы.
Деревушка, где жила Жанна д’Арк, отличалась от других поселений лишь тем, что здесь чаще проводились народные гулянья. Их ошибочно называли балагурными праздниками. Кто здесь ни разу не бывал, не видел различия. Балагурные праздники различались от гуляний тем, что в этих мероприятиях принимало участие больше народу. Здесь на одной из широких улиц развлекали людей трубадуры, артисты, устраивая свои представления, которые могли проводиться только в городах. В небольших поселениях приходилось это лишь на тот случай, когда сюзерен или вассал королевства устраивал празднества по какому-либо случаю, не забывая при этом обременять налогами свои владения. Рядовые праздники любого другого поселения проводились лишь в виде небольших танцевальных развлечений или же, например, при выдаче девушек замуж, где находился лучший стрелок, но об этих соревнованиях в последнее время стали забывать.
В отличие от других деревень королевства те, в свою очередь, ограничивались лишь владениями Шампани, отводящимися в последнее время английскому сюзеренитету, и эта часть Франции становилась больше театром военных действий, чем полевыми угодьями с плодородной землей, как и предместья самой Лотарингии и других изяществ какой-либо продукции на рыночных ярмарках.
В каждом из поселений королевства Франции находились по одному или несколько крупных сословных сюзерена вассалами, которые являлись более зажиточными крестьянами, или некоторые из тех рыцарей, которые, некогда находясь на службе короля, оставив службу, становились полноправными хозяевами нескольких гектаров земли.
Отец Жанны Жак д’Арк-ан-Тиль был хлебопашцем и торговал мясом, в частности по округу Шамон, но, напротив, южная часть деревни, входившая в часть Лотарингии с наименьшим количеством жителей, редко использовалась владельцами пастбищ как центр капитала. В сравнении с северной частью и в не штатном феоде, где он имел престиж у нескольких владельцев небольших земель. Отчасти однажды о нем некогда ходатайствовал сир де Бурмон по личным заслугам, о которых знал даже король. Жак д’Арк пользовался известностью в других городах, а также при графстве Шампань до его рождения его отец посещал даже бургундские земли.
В наследство Жаку передалось сельскохозяйственное угодье, на котором и проводила свое время Жанна, средний ребенок из детей.
Был полдень. Солнце находилось в самом разгаре начала осеннего дня. Жиль де Ре со своими спутниками 21 сентября 1428 года появился на опушке леса, где они оказались прямо на склоне перед спуском к самой деревне Домреми, до которой оставалось менее ста туаза. Поселение было как на ладони.
– Ты знаешь уже, кого искать, Жиль? – спросил графа его друг Рене.
– Да, конечно, – не отнимая взгляд, барон, осматривая долину, ответил кратко.
Слегка задев брюхо коня иглой шпор, граф Жиль де Ре, миссия которому – выполнять самим же им придуманный план – казалась легка, ехал дальше. Когда он стал приближаться к заветной цели, вдруг внезапное ощущение неуверенности возникло в нем, но, сковывая себя надеждой, он отсек в себе все сомнения от предстоящего выполнения долга перед родиной, и вдохновение предстоящей борьбы настраивало его на самопожертвование и пусть казавшуюся свободолюбивой идею.
Труся мимо хижин, где нередко издавался лай собак, доносилось гоготанье гусей, где-то промычала корова, путники, держа узды, высматривали заветное хозяйство. Мимо пробежала детвора, оглядываясь на всадников, рассматривая их доспехи, перешептывалась, гадая, к какому роду они относятся, с осторожностью готовые тут же пуститься прочь и оповестить всех жителей, если эти люди окажутся наемниками. Вскоре барон де Ре, подождав, пока лошадь его друга напьется из потока Роньоны, направился к дому, где по указанию капитана Вакулера проживал Жак д’Арк.
Путники соскочили с лошадей, чтобы подойти к входу дома. Не зная, что с противоположной стороны главной улицы Реми к ним навстречу направлялась Катрин, одна из дочерей зажиточного крестьянина д’Арка ан Тиля.
– Граф де Бриен? – спросила она.
Катрин д’Арк на вид было семнадцать лет, ее волосы были забраны в прикрывавший их сероватый чепец, как и у большинства женщин романских поселений, перевязанный завязками два раза, затянутый под подбородком. Ре предположил, что девушка занималась хозяйством. Зеленого цвета зрачки изучали путешественников. Ее белое лицо больше излучало интерес, чем настороженность. Взгляд выявлял характер предусмотрительный, что повлияло на первое мнение Ре о девушке, как о человеке недалекого научного познания и лишь тяготевшей к своим заботам о благоустройстве хозяйства, причем девушке, определенно владевшей своей простотой.
Катрин, не опираясь на случайно подслушанный разговор между ее отцом и Грегуа, гадала, в чем проявлен интерес двух рыцарей к их дому.
– Жанна?! – спросил граф, удивленный ее осведомленностью.
Девушка сделала умиленное выражение лица, но выражение ее стало хмурым, когда она посмотрела на графа, приподняв брови, выдавая тем самым, что ей стало еще непонятней, зачем им нужна младшая сестра.
Одного из напарников графа развеселило ее поведение. Юная особа, встреченная ими, принятая Рене за падчерицу человека, как ни странно, представлявшую род, связанный с династией Валуа хоть и тайной ветвью, выглядела, как ей и полагается, простушкой. Но в этом простолюдинном образе герцог пытался утаить преобладание образа какого-то, наивного осуждения.
Рене де Анжу родился в графстве Мэн, голубоглазый блондин с немного оттопыренными ушами был лучшим помощником и другом де Ре. Он давно по своим годам состоял на службе дофина, его мать была при дворе Иоланды Арагонской, тещи дофина Карла, еще до того, как та стала супругой своего мужа и состояла в некоторых узких родственных слоях своего родства при графстве. Наедине с графом покинув последний оплот Франции, Рене имел немаловажную роль в поддержке королевства.