Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше
В том-то и дело: им не обойтись без него. Они просто жить не могут без таких же часов, какие этот парень изготовил и преподнес королю. В эту минуту в часах с новым спуском сосредоточивается их благополучие, их честь, их права, в первую очередь, бесценное право на самоуважение и уваженье других. Конечно, было бы преувеличением, даже ложью сказать, что Пьер Огюстен порывается бежать из дворца, но если бы такая ересь все-таки пришла ему в голову, они бы силой удержали его. Они сами наперебой суются к нему. Заказы сыплются на него. Он не может и не хочет каждому из них отказать. Улыбаясь своей обаятельнейшей улыбкой, способной покорить даже статую, он извиняется, что не в состоянии исполнить все заказы в несколько дней, кому-то из господ графов и герцогов придется недельку-другую повременить. Тотчас образуется очередь, и все эти напыщенные графы и герцоги чуть не дерутся между собой, лишь бы опередить соперника хотя бы на шаг.
Однако им приходится потесниться, как стаду овец под окриком пастуха. К молодому ремесленнику приближается Жанн Антуанетт Пуассон маркиза де Помпадур, тридцатитрехлетняя самовлюбленная стерва, грязная шлюха, стоящая прекрасной Франции дороже, чем эпидемия чумы или война, и хрипловатым ласковым голосом произносит, что желала бы иметь самые маленькие часы, какие только в состоянии изготовить такой очаровательный молодой человек, причем очаровательный молодой человек не может не понимать, что в награду за эти самые маленькие часы королевская шлюха способна лечь с ним в постель.
Помилуйте, какое тут честолюбие? Для какой надобности ему все эти шлюхи, паразиты и стервецы, на которых ему, плебею и труженику, противно глядеть? Ему бы поскорее воротиться в свою мастерскую! Однако он честный ремесленник. Долг его состоит в том, чтобы честно исполнить заказ. И он честно делает то, что ему заказали, при этом он уж никак не может изготовить какую-нибудь ординарную вещь, поскольку талант его пробудился, талант его жаждет дерзать.
И вновь он в блистательных мраморных залах Версаля в своем скромном зеленоватом камзоле и в аккуратном небольшом парике. На этот раз он буквально ошарашивает всю эту напыщенную толпу и в первую очередь маркизу де Помпадур, которую легче легкого вывести из себя, в такой степени она капризна и нетерпима к другим, но которую едва ли кому-нибудь удавалось чем-нибудь поразить: он подносит ей великолепно изготовленный перстень. Маркиза хмурится: на кой ей черт ещё один перстень, когда все шкатулки её переполнены этими побрякушками! Пьер Огюстен, обаятельно улыбаясь, довольно изящно указывает ей на крохотный циферблат, вделанный на месте алмаза. Маркиза восхищена. Подслеповатый король не верит глазам. Пьер Огюстен любезно протягивает его величеству свою рабочую лупу. Его величество восклицает:
– Да у этих часов всего четыре линии в диаметре!
– Вы правы, сир, это так.
– Но как же эти часы завести? Я не вижу ключа!
– Чтобы завести их на тридцать часов, достаточно повернуть один раз вокруг циферблата это золотое кольцо.
После такого шедевра таланта, ремесла и искусства заказы изливаются шумящим летним дождем. К тому же пышные празднества при дворе не имеют конца. Самые большие празднества затеваются в августе, когда, в двадцать третий день этого урожайного месяца, у Людовика ХV наконец появляется законный наследник, дофин, будущий Людовик ХV1, и продолжаются эти празднества весь сентябрь. Тут уж необходимы такие обновы, какими затмевают соперников, чтобы привлечь милостивые взоры маркизы де Помпадур или самого короля, и что может быть в таком случае привлекательней самых модных, самых изящных, замысловато и с прекрасной фантазией выполненных часов, новинки сезона?
Золотой поток устремляется в кассу мастерской на улице Сен-Дени, и надо сказать, что луидоры и ливры нисколько не смущают молодого изобретателя. Напротив, он умеет ценить золото по достоинству, поскольку именно золото наконец обеспечивает ему независимость. К тому же при виде этого золотого потока смягчается наконец и суровое сердце добродетельного отца. В глазах трудолюбивого мастера и верного протестанта обильный доход служит наилучшим доказательством не только ума, но и всех добродетелей, и достоинства, и чести, и прав человека. Прежний договор, оскорбительный для самолюбия взрослого сына, теперь аннулируется. Составляется новый, согласно с которым сын и отец отныне становятся равноправными компаньонами. Пьер Огюстен официально признается самостоятельным мастером в цехе парижских часовщиков. Он может считать себя отомщенным, если всё ещё помнит обиду, что очень сомнительно, поскольку по натуре он мягкий, отходчивый, незлопамятный человек. Половина мастерской передается ему, но, как и прежде, отец и сын работают вместе и, как можно предполагать, поровну делят хлынувшие к ним луидоры и ливры. Если до этого времени семейство Каронов пользовалось прочным достатком, то с этого дня в их доме запахло богатством.
Что касается соблазнов двора, то не имеется никаких доказательств, чтобы эти соблазны хоть сколько-нибудь привлекали молодого ремесленника, что не мешает его пристрастным биографам то и дело твердить о пресловутом его честолюбии, которое будто бы, точно могучий магнит, притягивает его ко двору. Честолюбие? Честолюбие у него, разумеется, есть. Однако это не плоское честолюбие жалкой посредственности, не честолюбие бездарной аристократии, которое удовлетворяется выгодной должностью, пенсией, наградой и лентой, обольстительной близостью к особе монарха и ещё больше близостью к его потаскухе.
Его честолюбие особого рода: это честолюбие мастера, достигнувшего вершины своего мастерства, честолюбие творческой личности, способной совершить нечто такое, чего не совершал никто до нее. Такое честолюбие осуществляется не на шумных подмостках, не в приобретении громкого титула, не в проникновении в коридоры и залы дворца. Такое честолюбие осуществляется за рабочим станком, в мастерской, и Пьер Огюстен продолжает трудиться от утренней до вечерней зари и с большой неохотой появляется при дворе. Если бы его принуждали трудиться только заказы высокопоставленных лиц, только жажда как можно больше заработать на них, ему было бы легче копировать один или два экземпляра своих самых лучших часов, как это и делает постоянно обыкновенный ремесленник: версальские вертопрахи и модницы были бы довольны и копией.
Тем не менее этого холодного расчета, этого эгоистического равнодушия к своему ремеслу у него не появляется ни в эти первые дни неожиданного успеха, ни позднее. Пьер Огюстен не просто просиживает в своей мастерской с утра до вечерней звезды, штампуя изделия, более или менее похожие одно на другое, если не по внешнему виду, то по существу.
Каждый раз, исполняя новый заказ, он ломает голову и придумывает нечто особенное. Его новые часы всегда или почти всегда новый шедевр, мало чем сходный с предшественниками, и нынче необходима профессиональная кропотливая экспертиза, чтобы определить, что всё это разнообразие шедевров вышло из его мастерской, что перед нами действительно настоящий «карон». Что это доказывает? Это доказывает только одно: в своей мастерской Пьер Огюстен живет самой полной, самой подлинной жизнью. Его честолюбие мастера вполне удовлетворяется изготовлением очередного шедевра, а не возможностью ещё разок подержать королевский чулок. Он является ко двору только в силу необходимости, чтобы вручить сиятельному заказчику готовый заказ и, разумеется, пожать пышные лавры, заслуженно осеняющие его мастерство, тем более что придворные лизоблюды не скупятся на похвалы, прекрасно помня о том, что этот молодой человек нынче в фаворе у короля и, что намного важнее, у самой маркизы де Помпадур, поскольку, всем это известно, она, а не король в действительности правит страной.
В самом деле, его лавры становятся что ни день, то пышней. Слухи о неподражаемом мастерстве господина Карона докатываются, естественно, до самых глухих закоулков дворца. В этих глухих закоулках, в отдаленных покоях прозябают никчемные королевские сестры, никому не нужные старые девы, лишенные права выйти замуж за кого-нибудь из отечественных дворян и не избранные разборчивыми иноземными принцами, ханжи и сквалыги, которых не посещает никто, которые только что не умирают от скуки, от тоски одиночества, для которых приобретение новомодных часов является необыкновенным событием, достойным долгого обсуждения, дающим обильную пищу пустому уму и давно зачерствелой душе.
В эти покои молодого человека приглашают и раз, и другой. Расторопный ремесленник, он приезжает, проделывая восемнадцать километров, отделяющих Версаль от Парижа, в допотопной карете, в «комнатном горшке», как именуют это сооружение злые девицы, которую они присылают за ним. Он, разумеется, кланяется и ждет приказаний. Однако скучающие девицы и сами не ведают, что приказать. Они галдят, перебивая друг друга, так что ничего невозможно понять. В сущности, они хотят одного: как можно дольше задержать нежданного посетителя, кто бы он ни был, лишь бы о чем-нибудь с ним говорить, а не сидеть сиднем у себя на задворках в одиночестве, в полном молчании или в перебранке между собой. Может быть, с этой целью они принимаются музицировать и невольно задевают в молодом человеке больную струну. К этому времени, неизвестно каким образом урывая часы для занятий, почти запрещенных строгим отцом, Пьер Огюстен играет не только на виоле и флейте, но также на варгане и тамбурине и успевает изобрести для арфы педаль, которую, так же, как анкерный спуск, между прочим оставляет потомкам. Может ли он тут не показать своего мастерства? Конечно, не может. Он и показывает. Несчастные девицы приходят в дикий восторг. Натурально, им слишком мало наслаждаться одним. Погрязшие в мелких интригах двора, они жаждут любым способом привлечь к себе внимание беспечных придворных и с этой целью на один из импровизированных концертов нового виртуоза заманивают самого короля, причем неожиданно для всех происходит забавная путаница. Венценосец, конечно, сидит на каком-то лично для него предназначенном пуфе, тогда как прочим смертным полагается стоять перед ним на ногах. Прочие смертные и стоят в покорном смирении. Однако наступает момент продемонстрировать на этой самой обновленной арфе педаль, для чего изобретательному арфисту необходимо на чем-то сидеть. Поспешно оглядываются вокруг и отчего-то не обнаруживают никакого предмета, на который можно было бы сесть. Тогда король поднимается и придвигает арфисту свой пуф. Арфист, мало обеспокоенный этикетом, как ни в чем не бывало рассаживается в присутствии короля, тогда как король – боже мой! – стоит перед ним!
Понятное дело, в этот момент малоискушенный Пьер Огюстен совершает непростительную оплошность, невольно переступив все границы установленных строжайшим этикетом приличий, и этот случай с переходом пуфа из-под короля к музыканту является ещё одним доказательством, какой он скверный придворный и как его мало заботит, что подумают, что скажут о нем при дворе. Без малейших усилий с его стороны, прихотливым стечением будничных обстоятельств звезда его взмывает недосягаемо высоко, поскольку на глазах избранного придворного круга ему оказывается невероятная честь.
А при королевском дворе всякая честь, выпавшая на долю другого, означает только одно: счастливчика убирают с пути, любыми средствами сживают со света, клевещут на него, опорочивают его честное имя, на худой конец убивают, придравшись к какому-нибудь пустяку и вызвав неосторожного на дуэль, колотят палками, как лет тридцать назад поколотили блистательного Вольтера, или аккуратнейшим образом препровождают в Бастилию, приобретя летр каше.
Правда, пока звезда избранника парит высоко, никто из придворных завистников не осмеливается на открытое нападение. Внезапного конкурента в придворной борьбе за награды и пенсии колют исподтишка и прежде всего разными обиняками напоминают ему, что он всего-навсего мсье Карон, простолюдин, то есть лакей и холоп, которого презирают и которого согласны только сквозь зубы терпеть, если нет возможности высечь его или вышвырнуть вон.
По этому поводу рассказывают такой анекдот. Один из придворных болванов, обнаружив часовщика в многолюдной галерее Версаля, приближается к нему с вызывающим видом и говорить очень громко, чтобы его дерзкую шутку услышали все:
– Скажите, хороши ли эти часы?
Пьер Огюстен слишком умен, чтобы не разгадать, к какому оскорблению клонится эта с виду невинная просьба, и тоже громко, отчетливо говорит:
– Это не совсем мне удобно, с некоторого времени я стал неуклюж.
Ну, болван, разумеется, пристает, привлекает всё больше внимание, на то и болван:
– О, не откажите в любезности!
Тут Пьер Огюстен с готовностью принимает дорогие часы, открывает крышку, подносит к глазам, но внезапно выпускает из рук на мраморный пол, отчего великолепный инструмент в мгновение ока превращается в мусор, и говорит, отходя:
– Я вас предупреждал.
Из чего видно, что в молодом человеке пробуждается остроумие, чрезвычайно опасное само по себе, чуть не смертельное для разного рода болваном, однако опасное и для него самого, но он так искусно пользуется этим новым оружием, обороняя достоинство, что вскоре придворным любителям оскорбить и унизить простолюдина приходится замолчать, из опасения превратиться в посмешище у всех на глазах, что при дворе может оказаться много вреднее вызова на дуэль.
Что ж, приемов закулисных интриг у этой своры сколько угодно. Мелкая шушера из нетитулованных прихлебателей, которая не испытывает желания делиться ни с кем, поскольку ей жизненно дорого каждый кусок, брошенный ей королем, начинает понемногу его задирать, причем более откровенно и нагло, чем титулованные особы, посягая на его честь и достоинство, как это водится в стае голодных гиен. Необходимо здесь подчеркнуть, что Пьер Огюстен нисколько им не мешает, по своей охоте не посягая ни на какие места при дворе, вполне довольный своим, не получая ни одного ливра сверх обусловленной платы за труд, вполне удовлетворенный внушительными размерами этой оплаты. На него нападают заранее, на всякий случай отпихивая его, поскольку не могут представить себе, чтобы кто-нибудь не желал чего-нибудь выхлопотать у короля. Ему приходится защищаться, и в его характере это, может быть, самая замечательная черта: первым он никогда не наносит удар, зато ответный удар большей частью становится сокрушительным для того, кто напал на него.
На этот раз он принужден избрать выход из самых простых, не требующих ума и особенных дарований, зато наиболее убедительный для наглых, но трусоватых задир. Он нанимает учителя фехтования и в самое короткое время в совершенстве овладевает рапирой и тростью, последнее оружие не так наивно и неопасно, как может показаться человеку неискушенному, поскольку аристократическая публика, почитая унизительным для себя употреблять против плебеев боевое оружие, завела себе моду колотить неугодных плебеев и выскочек, всех этих часовщиков и обойщиков, лезущих ко двору, не чем иным, как именно тростью, что однажды и проделали прихвостни герцога де Роана с Вольтером, из чего видно, что не только с трудами, но и с жизнью Вольтера к этому времени Пьер Огюстен знаком хорошо.
Далее следует несколько поединков, и, как доносит молва, все его поединки оканчиваются смертельным исходом, поскольку придворные прихлебатели давно уже не похожи на воинственных мушкетеров, воспетых романтиком Александром Дюма, а скорее напоминают изнеженных дамочек эпохи распада, тогда как Пьер Огюстен ловок, широк в плечах и силен. Натурально, желание задирать столь успешного мастера смертоносных ударов вскорости пропадает.
Прибавляют при этом, что, по необходимости взяв на душу тяжкий грех самовольного лишения жизни и убедившись, что прочно обезопасил себя, Пьер Огюстен сам себе дает слово никогда впредь не обнажать боевого оружия, и действительно, впоследствии свое слово держит, даже тогда, когда подвергается нападению, о чем речь впереди.
Пока что он может облегченно вздохнуть.
Он и вздыхает.
Но тут внезапно меняется вся его жизнь.
Глава четвертая
Несчастье первого брака
Спустя приблизительно год после того, как Пьер Огюстен вводит в моду часы с анкерным спуском, плоские и малых размеров, когда более титулованные и обеспеченные заказчики порассосались, среди его менее титулованных и менее обеспеченных заказчиков объявляется Пьер Огюстен Франке, контролер трапезы при его королевском величестве, в обязанности которого входит сопровождать, исключительно по торжественным дням, блюдо с жарким, а в житейских делах поставщик одного из армейских полков, то есть человек все-таки обеспеченный, если скромно сказать, поскольку первостатейнейший вор, как все поставщики всех армейских полков, верно, такая особенная порода, что не могут не красть.
Очень может быть, что сам Пьер Огюстен Франке, человек весьма пожилой, к тому же страдающий каким-то тяжелым недугом, равнодушен к новомодным часам, однако этим скромным поставщиком вовсю командует молодая жена, Мадлен Катрин, довольно красивая женщина, приблизительно тридцати пяти лет, так что поставщику приходится заказать часики для нее. По другим сведениям, Мадлен Катрин однажды сама является в мастерскую искусного мастера, чтобы отдать в починку часы, но это едва ли, потому что придворной даме не полагается посещать такие места, к тому же Мадлен Катрин вовсе не распутная девка, вроде маркизы де Помпадур, каких полным-полно при дворе, а добродетельная супруга, женщина искренне набожная и даже стыдливая.
Как бы там ни было, знакомство заказчики с мастером состоялось. Нам достоверно известно, что Мадлен Катрин без промедления влюбляется в молодого часовщика, что называется, по уши, и её нетрудно понять, если принять во внимание, что её муж давно уже дряхлый старик, а Пьер Огюстен молод, строен, умен и так чарующе улыбается, что многие женщины от него без ума.
Остается не совсем ясным, как он поначалу относится к ней. Многие сомневаются, чтобы он её тоже любил, и задаются не совсем приличным вопросом, а не использовал ли он эту неосторожную женщину как ступень для удачи, как слепое орудие своего непомерного честолюбия или просто-напросто поступил с ней как опытный соблазнитель, искушенный в этого рода делах? Приходится не без сожаленья признать, что все биографы положительно отвечают на эти порочащие великого человека запросы. А между тем никаких оснований для утвердительного ответа на эти запросы у биографов не имеется, кроме их собственных заблуждений скверной страсти непременно чернить великих людей.
Во-первых, никакой ступенью удачи, никаким орудием и самого малого честолюбия Мадлен Катрин не может служить, хотя бы уже потому, что должность её престарелого мужа при особе монарха не так значительна и почтенно, чтобы Пьер Огюстен, уже запросто вхожий в покои дочерей короля, погнался за ней, тем более что такого рода должность нетрудно купить, и как ни соблазнительны поставки на армию, он слишком хорошо зарабатывает честным трудом, чтобы добровольно впасть в грех воровства, строго-настрого запрещенного суровейшей моралью Кальвина, и у нас не – имеется сведений, чтобы он когда-нибудь воровал, а самое главное заключается в том, что Пьер Огюстен Франке сам наслаждается своей должностью и своим воровством, и никому не дано знать, что он в ближайшее время помрет и таким образом очистит ее для любовника неверной супруги. Каким же образом можно сделать карьеру, приволокнувшись за супругой поставщика на армию и контролера жаркого для короля?
Теперь во-вторых, За Пьером Огюстеном прочно закрепилась малопочтенная репутация беспутного соблазнителя и жестокого ловеласа. Что касается его будущих похождений, о них в своем месте придется особо сказать. Что касается этой первой, довольно мрачной истории, то никакой соблазнитель и ловелас из него просто не получается. Сами судите, Нам точно известно, что приблизительно тринадцати лет он был страстно влюблен в девушку намного старше его, что само по себе делает любовные отношения довольно сомнительными. Но даже если между ними что-то и было, это была непродолжительная и чистая связь по любви. Далее нам тоже известно, что в четырнадцать лет непреклонный отец предлагает ему подписать договор, который несколькими статьями запрещает ему отлучаться из дома, а статья пятая прямо указывает на то, что отлучки и опоздания всякого рода станут вызывать у отца страшный гнев. Не может быть никакого сомнения в том, что, нарушайся эта статья, отец давно бы порвал договор и выставил бы непокорного сына за дверь. Этого не случилось. Следовательно, сын не опаздывает, не отлучается и ведет себя благопристойно во всех отношениях. Известно также, что он трудится в мастерской от зари до зари, и трудится не только усердно, но ещё делает изобретение такой важности, что оно требует месяцев, даже лет усиленного труда, предположений и опытов, изготовления разного рода деталей, что скорее всего, исходя из крутого нрава отца, приходится частенько исполнять в нерабочее время, которого при таком жестком режиме остается очень и очень немного. Он же в это нерабочее время успевает выучиться виртуозной игре на пяти инструментах и приспособить к арфе педаль, которая тоже относится к разряду немаловажных изобретений, требующих труда и труда. В это же внерабочее время он успевает довольно много читать и становится заметно образованным человеком, во всяком случае достаточно образованным для того, чтобы сочинять письма в – газету и чем-то интересным занимать капризных принцесс. Спрашивается теперь, когда при такой феноменальной загруженности он успевает сделаться опытным соблазнителем? Разумеется, остается уповать на пословицу о свинье, которая всегда грязи найдет, однако Пьер Огюстен никогда в жизни не был свиньей и не испытывал желания валяться в грязи, воспитанье не то, да и Ричардсон на страже стоит, а Ричардсоном в протестантских семьях не шутят. Больше того, я никак не могу заглушить в себе подозрение, что к двадцати трем годам при таком воспитании и образе жизни он остается всё ещё девственником.
Во всяком случае, на Мадлен Катрин любовь обрушивается, точно жаркая буря в пустыне, и какое-то время спустя она с испугом, но твердо пишет ему: «Мой долг запрещает мне думать о ком-либо, а о Вас – более, чем о любом другом». И Пьер Огюстен хорошо понимает её, хотя она католичка, а он кальвинист. В его понимании узы брака священны, и он признается в ответ: «Когда я думаю о том, что он Ваш муж, что он принадлежит Вам, я могу лишь молча вздыхать и ждать, когда свершится воля Божия и мне будет дозволено дать Вам счастье, для которого Вы кажетесь мне предназначенной».
Следом за этим признанием обыкновенно дается циничный комментарий в таком приблизительно роде: «Соблазнитель вынужден подчиниться известным правилам, или он не соблазнитель. Напиши Пьер Огюстен мадам Франке дерзкое письмо, ему не видать бы её как своих ушей. Кому когда-нибудь удавалось пленить чье-либо сердце и плоть, не льстя природе этого человека? Впрочем, лаская душу Мадлен Катрин, наш прекрасный часовщик не замедлил найти путь к её постели…»
Из этого бесстыдного комментария видно только одно: сам комментатор принадлежит, без сомнения, к числу опытных соблазнителей и обыкновенно пленяет плоть и сердце при помощи грубой лести и лжи. Что касается молодого часовщика, то мне неизвестно, искал ли и нашел ли он кривую дорожку в чужую постель. Скорее всего, не искал, что более естественно для жаркого поклонника английского писателя Ричардсона и сына сословия, известного своей высокой и прочной моралью.
Достоверно известно, что где-то в конце октября 1755 года сам Пьер Огюстен Франке предлагает молодому часовщику свою придворную должность, предлагает за деньги, вполне в духе времени, когда придворными должностями торгуют, как селедкой на рынке, вполне понятный поступок для тяжко больного и в серьезных годах человека, которому становится трудно торжественно шествовать за королевским жарким. Зато остроумные комментаторы тут же понимающе улыбаются и, нисколько не сомневаясь в своей правоте, уверяют доверчивого читателя, что именно соблазненная сердцем и плотью супруга подвигнула на этот необычайный поступок давно рогатого мужа, либо в подарок молодому любовнику, либо ради того, чтобы ему угодить.
Однако Пьеру Огюстену эта придворная должность решительно ничего не сулит, кроме возможности иногда дефилировать рядом с королевским жарким, поскольку никакой видимой или невидимой выгоды тут не имеется никакой, а от своих врагов он и так хорошо защищен, да и от кого может защитить такая смехотворная должность, даже и при дворе?
Более вероятно, что тяжело больной и дряхлый старик торопится обеспечить будущее супруги, которую, когда он умрет, в делах купли-продажи могут и обмануть. Франке предлагает должность купить, зная прекрасно, что у молодого часовщика завелись немалые деньги. Пьер Огюстен покупает, и сделка оформляется девятого ноября, покупает то, что не очень-то нужно ему. Для чего? Может быть, для того, чтобы сделать угодное той, которую искренне любит?
