Последняя любовь Хемингуэя

–Попроси гондольера, чтобы он час покатал нас там, где ему удобнее. Не хочется его мучить на таком ветру.

–Пусть он выгребет на большую воду, а там я ему скажу, куда нас везти. Хорошо.

–Хорошо.

Адриана по-итальянски сказала гондольеру. Тот сразу же загорланил песню, накренил лодку, чтобы было легче грести, и гондола отошла от причала.

Они сидели в темноте, прижавшись друг к другу. На душе Хемингуэя, после разговора с официантом, было муторно.

–Достань бутылку, выпьем вина.

–Вам снова стало плохо?

–Плохо.

–После разговора с официантом?

–И после него тоже.

–Неправда. До него вам было хорошо. Он сказал о войне, и я заметила, что вы сразу же изменились.

«Она умеет чувствовать меня. – Подумал Хемингуэй. – Давно меня так никто не чувствовал».

Он обнял ее за плечи. Адриана склонила голову ближе к нему. Повернувшись к ней, нежно, чего давно не наблюдал за собой, поцеловал ее в губы. Впервые за время их встреч.

–Спасибо тебе, девочка. А сейчас подай вино.

Она протянула ему ведерко с вином. Бутылка была откупорена предусмотрительным официантом и вновь заткнута уже обыкновенной винной пробкой. В ведерке находились пластмассовые стаканчики. В темноте, стараясь не пролить мимо стакана, Хемингуэй налил вино.

–Выпей, девочка. Это помогает от всех недугов – печалей и страхов.

–У меня, их нет. Я с вами делаю то, чего не следует делать.

Она выпила вино и положила стакан в ведерко. Хемингуэй выпил свой стакан, и молчал.

–Холодно. Укройте меня одеялом и обнимите. – Впервые попросила его так Адриана.

Хемингуэй, также молча, развернул одеяло и укрыл ее, почти лежащую на дне гондолы. Гондольер, крепкий парень в толстом синем свитере, продолжал горланить песню для своих пассажиров.

–Скажи ему, девочка, чтобы он перестал петь, а то горло простудит.

–Пусть поет. Так романтичнее. Или нет! Раз вам не нравится, я скажу ему, чтобы он прекратил петь.

–Раз тебе нравится, то пусть поет. Не говори ему ничего. Я очень люблю итальянские песни.

–Вам снова плохо. Вы снова что-то вспоминаете. Войну?

Голос у нее был ласковый и низкий, как звук виолончели Пабло Казальса. Он шел откуда-то изнутри, но не из тела, а из темноты воздуха. Так казалось Хемингуэю.

–И ее тоже.

–Говорите мне о ней, и вам станет легче. А может, еще выпьете?

–Выпью. А ты будешь, девочка?

–Пока нет. Я согреваюсь под одеялом, не хочется высовываться наружу.

–Ну, тогда выпью я.

Хемингуэй взял бутылку и прямо из горлышка стал пить. Вино булькало в его горле, и эти утробные звуки слышала Адриана. Наконец, он поставил бутылку обратно в ведерко и лег рядом с ней на дно гондолы.

–Укройтесь одеялом. – Она раскрыла край одеяла, и ветер приподнял его. – Как холодно! Быстрее!

Хемингуэй закрылся одеялом по пояс.

–Молодец, официант. Знает, что нужно для сегодняшней прогулки. Только, все равно, жаль его. – Горько вздохнул он.

–Я видела эту войну. А ту нет. Не успела родиться. Расскажите мне о ней.

–Счастлив тот, кто не видел хотя бы одной войны. Я видел три. Одну в Испании. – Уточнил он. – Для меня она была второй.

–И какая страшнее?

–Все страшные. Страшно, когда убивают чужих людей, еще страшнее убивать своих.

–Где?

–В Испании.

–Там были итальянские солдаты.

–Были. Там много всяких солдат было. И убивали они испанцев и друг друга. Война – проститутка. На ней наживаются только сутенеры, остальные только теряют. Кто все, вплоть до жизни, кто души. От войны остаются калеки. Одни без рук и без ног, другие без головы.

–Как это без головы?

–Например, я. Голова остается больной на всю жизнь. В нее, как в дырявую лодку вода, лезут ненужные мысли. И они же в ненужный момент выплескиваются обратно. Человек, побывавший на войне – больной человек. Его уже ничем не вылечишь.

–Я видела войну. Я тоже больной человек.

–Да. Тоже больной. Пока ты не замечаешь своей боли, но когда вырастишь, она станет невыносимой. Тогда будет очень тяжело.

–Обнимите меня? Холодно. Пусть моя боль меня дольше не беспокоит.

–Пусть.

Хемингуэй обнял ее, ощущая молодое, гибкое, наполненное свежим женским соком, тело и глубоко вздохнул. Он чувствовал себя рядом с ней очень старым и больным не только телом, но и душой. Ему нравилось ее обнимать. О большем, он не мечтал! Адриана очищающе действовала на него. Он снова поцеловал ее долгим нежным поцелуем, в котором соединялась отцовская любовь и чистота влюбленного. Она первая оторвалась от его губ.

–Задохнусь.