Целитель. Союз нерушимый?

Я принял серьезный вид.

– Михаил Андреевич, за два сеанса я почистил вам сосуды и укрепил сердце, подлечил диабет, но вот справиться с последствиями туберкулеза быстро не получится. Месяца четыре… до полугода организм сам будет залечивать больные места, а потом его надо… э-э… «взбодрить». В принципе, как раз летние каникулы начнутся, и я смогу приехать.

Хорошо ощущая «тезку», испытывавшего неловкость, я не стал дожидаться просьб с его стороны.

– Очень хорошо! – обрадовался Суслов, и даже пошутил неуклюже, что за ним не водилось: – Постараюсь дожить!

«Ничего, – подумал я, – скоро вы у меня анекдоты будете травить!»

Лицо моего тезки дрогнуло, радостное оживление спряталось за тучку легкого замешательства – я уловил, как Михаил Андреевич скрывает смущение и неуверенность.

– Знаете, Миша… – Суслов поднял очки на лоб, двумя пальцами массируя переносицу. – Я настолько привык сдерживаться, что мое хладнокровие порой сродни равнодушию. А вам, так сказать, удалось всколыхнуть этот застойный пруд… – испытав колебания, он все-таки высказался: – Да, я по-прежнему взволнован вашими словами, совершенно неожиданными для меня!

– Вы имеете в виду развитие идей Маркса и Ленина? – осторожно уточнил я.

– Именно! – горячо подтвердил Михаил Андреевич. – Это… – он затряс головой, не находя слов, и отмахнул челку. – Десятки раз я пытался привнести что-то свое в марксизм-ленинизм, но всегда пасовал. Помню, как расстроился в свой последний юбилей – сколько всего пережито, передумано и переосмыслено! Занести бы все на бумагу, сформулировать, сравнить предвидения Маркса с исторической действительностью, выявить новые тенденции, сделать выводы… А сил нет! – Он длинно вздохнул, словно переживая давнишнее разочарование, но бледная улыбка уже трогала его губы. – Привыкнуть не могу никак – волнуюсь очень, но даже голова не болит! Не давит ничего, не ноет… – улыбка растаяла, затеняясь хмурым выражением. – Если я и сейчас не возьмусь… за труд, то ни за что не прощу себе этого. Я почему и спрашивал вас, Миша, о стойкости своего нынешнего состояния – хотел лишний раз услышать, что поправился.

– А я лишний раз скажу, что это в ваших силах – продолжить дело Ленина! – проговорил я с нажимом, наклоняясь для пущей убедительности. – Гарантию даю – здоровья вам хватит. Хватило бы только желания писать от себя, не оглядываясь на классиков, без цитат и догматизма.

Поймал острый взглядец Суслова, и смолк, досадуя – опять маху дал!

– Вы считаете меня догматиком, Миша? – с грустинкой в голосе спросил Михаил Андреевич

– Как только учение Маркса сочтут окончательным, лишенным изъянов и верным на все времена, оно тут же превратится в догмат, – вывернулся я, осторожно подбирая слова. – Вот и докажите, что марксизм жив-здоров! Не окаменел, не закоснел, а развивается вместе с обществом и… нет, не меняется в угоду строю и эпохе, а становится… ну, если тут возможно проводить сравнения с медициной… становится инструментом для точного диагноза и лечения социальных недугов. Должен стать! Не сухой занудной теорией, не собранием пыльных томов, которые никто не читает, а живой, четкой методикой построения высшей формы общества. А то ведь ерунда получается – капитализм эволюционирует, а в марксизме полный застой! Вон, посмотрите на западных рабочих – многие из них владеют акциями той компании, на заводах которой трудятся. Этому уже и название подобрали – народный капитализм. Да, такие работяги – мелкие акционеры, но и они получают дивиденды! То есть, наравне с настоящими буржуями, эксплуатируют трудящихся. Так какие же с них пролетарии? И что об этом говорит марксизм-ленинизм?

– Ничего не говорит, – признал Суслов. Встряхнулся, и уверенно добавил: – Но скажет!

Тот же день, чуть позже

Москва, площадь Дзержинского

Обычно Андропов заканчивал трудиться в пятницу, часов в девять-десять вечера, но иногда заявлялся на работу и в выходные. В субботу обычно занимался делами с одиннадцати утра и до шести, а по воскресеньям мог задержаться на несколько часов.

Вот, как сегодня. Замов своих Юрий Владимирович решил не беспокоить, лишь одного хорошего товарища зазвал, но Василий, верный порученец, уже был тут как тут. И откуда только узнал?

– Да сиди, Василь, – улыбнулся председатель КГБ, входя в приемную и усаживая на место вскочившего было капитана. – Отдыхал бы лучше!

Василий ответил легкой улыбкой.

– Я, в принципе, ненадолго, – продолжил Андропов, отворяя дверь в огромный кабинет, – надо с одним профессором потолковать… Ну, организуй тогда чаю, что ли!

Порученец с готовностью кивнул, тут же берясь за дело.

«Старая школа!» – подумал Юрий Владимирович, перешагивая порог, и закрывая за собою дверь. Сразу стало тихо, мысли потекли плавнее.

Раздернув тяжелые светло-коричневые портьеры, он остановился у окна, словно проверяя, на месте ли Железный Феликс. Памятник стоял несокрушимо.

Искристые осадки, выпавшие с утра, залегли ненадолго – желтые снегоуборочные машины уже хищно кружили по площади, тормозя вереницы авто. Хмурое, затянутое тучами небо провисло над Москвой, наколотое шпилями сталинских высоток и башнями Кремля. Андропов перевел взгляд левее. Темно-серые цековские здания на Старой площади расплывались, почти сливаясь с облачностью. Непогода…

Главный чекист страны посмотрел на часы – и отворил незаметную дверь справа от письменного стола. За нею пряталась маленькая комната – «гостиная», как порой называл ее Юрий Владимирович. Обстановка почти домашняя – вдоль стены, отгораживавшей кабинет, тянулся простенький книжный стеллаж, заставленный полным собранием трудов Ленина – и диссидентской литературкой. На письменном столе у глухой стены отливал тусклым бликом телевизор, а вокруг низкого журнального столика стояли четыре кресла и диван «на троих», одинаково обтянутые плюшем сдержанного терракотового цвета. Оба окна цедили рассеянный свет, плотно задернутые портьерами, из-за чего в «гостиной» зависал коричневатый сумрак.

Помедлив, Председатель КГБ шагнул в короткий коридор. «Мальчики направо…», – мелькнуло воспоминание из давней юности. Повернувшись спиной к туалету и душевой, Андропов осторожно, чтобы не забрызгать пиджак, приоткрыл кран умывальника, сложил ладони ковшиком, набрал холодной воды и омыл лицо. Полегчало.

Вытершись махровым полотенцем в аляповатых китайских розочках, Юрий Владимирович глянул на себя в зеркало. С виду крепок, и в лице твердость. Еще бы в левом боку не ныло…

Вздохнув, Андропов вернулся в кабинет и занял кресло за столом. Словно дождавшись хозяина, слева на пульте, выдерживая равные промежутки, тихонько зазвонил телефон внутренней связи.

– Я слушаю, – сказал Председатель КГБ, прижав трубку к уху.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович. Ответственный дежурный по Комитету, полковник Шульга. Здесь профессор Лягин…

– Проводите ко мне.

– Слушаюсь, Юрий Владимирович.

Андропов позволил себе чуть-чуть расслабить узел галстука, расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. С привычной осторожностью откинулся на спинку, задумался. Сейчас он, можно сказать, привык к своей хлопотной должности, а ведь поначалу сильно сомневался, что вообще потянет воз госбезопасности. Но ничего, подучился у знающих людей, вник в суть дела – и стало получаться. И до него не сразу дошло, что Брежнев вовсе не понизил его, переведя из секретарей ЦК партии в председатели КГБ. Нет, это было, скажем так, неявное повышение и одновременно – жест доверия и расположения к нему.

Постепенно пришло понимание того, какая сила таится в КГБ, и какую колоссальную власть дает. Правда, Леонид Ильич это тоже хорошо понимал. Генсек особой наивностью не отличался, всегда руководствуясь старым большевистским принципом: «Доверяй, но проверяй!» Потому и приставил к Андропову парочку своих «опричников», Цинева и Цвигуна. Официально – замов председателя КГБ, а фактически – соглядатаев. Вот только не стал Юрий Владимирович ссорится с Леонидом Ильичом, а переиграл его, приняв навязанных заместителей, как родных, озаботившись их проблемами. В итоге оба, по сути, заняли его сторону…

Андропов снял очки и отер ладонями лицо, посидел чуток, ссутулившись, а затем вздохнул и выпрямился. Занимая высокое положение, очень трудно оставаться собой.

Достав стакан, чистый до невидимости, он потянулся к графинчику с клюквенным соком, который всегда стоял у него на столе, но передумал, и плеснул себе трускавецкой минералки – почки пошаливали.

Зажегся зеленый глазок селектора – связь с секретариатом, трудившимся неподалеку, через приемную.

– Здесь профессор Лягин, – послышался голос Шарапова.

– Пригласите.

Вскоре дверь отворилась, пропуская Василия с жостовским подносом. Быстро переложив угощение на стол для заседаний, порученец доложил:

– Ученый явился. Мнется…

Мельком глянув на стол – капитан приготовил две чашки – Андропов кивнул:

– Зови.

Ему иногда приходилось встречаться с представителями научной или творческой интеллигенции – по делу, а то и просто так, лишь бы «пощупать пульс», понять, какие настроения бытуют в стране. Как правило, встречи эти устраивались на конспиративных квартирах – сам Андропов в это время отдыхал от казенщины, а чувствительных интеллигентиков до дрожи пугало здание КГБ на площади Дзержинского. Его коридоры казались им зловещими и даже мысль о «подвалах Лубянки» приводила в ужас.

Но сегодня Юрий Владимирович изменил привычке, решив принять профессора Лягина у себя в кабинете. Разбаловался старый ученый, антисоветчинкой увлекаться стал – вызов в «Контору Глубокого Бурения» будет для него полезной прививкой.

Вскоре в приоткрытую дверь скользнул бочком, словно боясь задеть створку, сухопарый человек в возрасте, с копной седых волос, порядком растрепанных. В простеньком пиджачке, в неподходящем по цвету галстуке, съехавшем набок, в небрежно начищенных ботинках, профессор Лягин выглядел истинным ученым, какими их любят изображать журналисты – далекими от житейской суеты, витающими в научных эмпиреях, недоступных общечеловеческому пониманию.

Профессор сильно нервничал, и злился из-за этого, воинственно и беспомощно сверля зрачками председателя КГБ.

Тот посмотрел на него – и ученый оцепенел, глядя в глаза напротив – прозрачно-голубого ледяного цвета, придававшего взгляду Андропова острую пронзительность.

– Здравствуйте, Алексей Петрович, – мягко улыбнулся председатель КГБ, не спеша оставляя свое кресло и пересаживаясь за длинный стол. – Вот, пришла нужда встретиться. Посадим вас, – он сделал паузу, наблюдая, как бледнеет Лягин, – напоим чаем. Вы не стесняйтесь, вот печенье, вот конфеты. Угощайтесь.