Целитель. Спасти СССР!

– Ага! – Наташа покладисто тряхнула головой.

– Только не стесняйтесь! Ночью прижмет – будите! Не надо боль терпеть.

– Не буду, – бледно улыбнулась Рожкова.

– Выздоравливай… – проворчал я с долей смущения, лишь сейчас заметив, что все это время держал ладонь на гладком Ленкином бедре, и гораздо выше ладной коленки.

«Ну, хоть какая-то плата за лечение! – подумалось мне. – Будет, что вспомнить перед сном…»

Наташа выбежала провожать.

– Спасибо тебе! – выдохнула девушка. – Не знаю, чтобы я делала, если бы… Если бы…

Всхлипнув, она бросилась ко мне, прижалась, крепко обнимая за шею и словно пригибая к себе. Наташины губы были сухими и будто припухшими. Я взволновался, но девушка уже отступила, проведя ладошками по моей куртке.

Последнее «спасибо» прошелестело как «пока».

– Спокойной ночи, – мягко улыбнулся я, переступил порог и аккуратно закрыл дверь.

Среда 21 октября 2018 года, день

Москва, Ярославский вокзал

Тепло никак не хотело покидать московские улицы. Осень выжелтила парки и скверы, устлала листвой пожухлую траву, а похолодание все задерживалось. Кое-где деревья облетели до полной графичности – сплошная прорись ветвей, голых и черных, колыхалась над тротуарами, расчерчивая небо хаотичным, но четким узором.

И ни единого облачка, предвещающего мокроту и слякоть! Глубочайшая, пронзительная синь распахивалась над крышами мегаполиса – «унылая пора» сгустила бледную летнюю лазурь, словно выцветшую на солнце, размалевала ею небосвод, не жадничая, не скупясь на яркость и сочность колера. Пусть хлопотливые носители разума налюбуются вдосталь синевой небес, пока не накрыла их зимняя хмарь, надышатся пусть печальной свежестью, настоянной на прели и тревожном запахе дальних снегов!

Я вздохнул, легко и бездумно. Прищурившись, измерил взглядом шпилястую гостиницу «Ленинградская», да и пошагал к вокзалу – все свои резюме я благополучно раздал по десятку адресов. Можно было возвращаться – с чувством исполненного долга.

Поток таких же, как я, жителей Замкадья, подхватил меня, закрутил и донес до самой платформы. Время ожидания не затянулось, вскоре подали электричку, и я занял место согласно купленному билету. Жизнь налаживалась.

Довольно улыбнувшись, поерзал, умащиваясь поудобнее, вздохнул и стал смотреть за окно – на перрон, на озабоченных пассажиров, носившихся с ручной кладью. Отъезжающие и провожающие будто нарочно устроили «показательные выступления» для одного зрителя – меня.

Они то и дело роняли пакеты и сумки, тепло закутанная малышня раз за разом вырывалась у них на свободу, ковыляя прочь и восторженно смеясь. Молоденькие родительницы суетились, бабушки кудахтали встревожено, собирая своих «птичек», «зайчиков» и прочих херувимчиков.

А я ощутил легкую печаль. Это со мной бывает.

Даже в последние недели, переполненные радостным возбуждением, мои душевные горизонты то и дело туманились, мрея серенькой меланхолией.

Не может человек быть счастливым долгое время. Мгновения счастья скоротечны, они как блики на воде в солнечный день – блеснут, уколют глаз иглистым высверком, и тут же меркнут.

Я опять вздохнул, но не длинно и тоскливо, как умею, а успокоено. Печаль преходяща, а вот недвижимость вечна. Улыбка тронула мои губы. Сегодня у меня ма-аленький праздник. Праздничек.

Ровно месяц назад я приехал на Ярославский вокзал, покинув суровый, неустроенный, экзотичный, опостылевший Дальний Восток, где провел, считай, почти всю свою жизнь. Годы и годы проползли, прошли, пролетели, а оглянешься – и вспомнить нечего. Нет, случались, конечно, приятные моменты, но они тонули в вязкой, тоскливой черноте буден.

Наверное, я бы так и не уехал, если бы не развод. Так бы и длился мучительный союз с любимой женщиной, которой я был не нужен. Никак я не сочетался с дашиными хотениями и понятиями, вечно я ей что-то доказывал, но так ни в чем и не убедил.

Я проиграл.

Мы оба проиграли. Когда я садился на скорый поезд в Хабаровске, то не облегчение чувствовал долгожданное, не освобождение запоздалое, а опустошенность.

Я покинул единственного родного мне человека…

…На Дальний Восток, на самый край дремотной Азии, я переехал в 74-м, вместе с родителями, покинув цветущую и теплую, но бедноватую Украину.

В том самом году доктор технических наук, светило микроэлектроники Филипп Георгиевич Старос разругался с партийными органами, бросил все – и уехал во Владивосток, где возглавил отдел в тамошнем Институте автоматики и процессов управления. Старос хорошо знал моего отца, вот и слал письма, уговаривая и зазывая к себе в ИАПУ – скучно ему было без своих «старосят».[1 - «Старосятами» называли себя сотрудники и ученики Ф.Староса.] Папа долго колебался, не зная, на что решиться, но потом убедил себя, что в Первомайске ему ничего не светит – и подался к Тихому океану.

Помню, тем далеким летом мы встали очень рано, пяти еще не было. Шли пешком в синих, теплых сумерках, чтобы успеть на поезд «Одесса – Москва». Я тащил оттягивавший руку чемодан, смутно различая дорогу, и был преисполнен неясных надежд.

Они не оправдались. Я же не знал тогда, что переезд станет всего лишь отправным пунктом в целой череде утрат и разочарований, имя которой – моя жизнь.

Уезжая, я потерял друзей. И подруг тоже – мне так и не довелось побывать в сказке под названием «Школьная любовь». На новом месте все было чужим, порой враждебным ко мне, незваному пришельцу.

Я вздохнул. Ох, и люблю же я поныть! Никому не пожалуюсь, главное, в себе буду держать всю эту разъедающую душу щелочь, настой исковерканной жизни. И кто же поверит, что я – редкий оптимист? А ведь так и есть! Я всегда, наперекор любой действительности, истово надеялся на лучшее, верил, что все будет хорошо. А когда позитив запаздывал, выжимал его из того, что было, из негатива – хоть капельку, хоть намек на плюсик…

– Ваш билет, пожалуйста, – развеяла мысли пожилая и грустная с виду контролерша в выглаженной форменке. Доказав, что не «заяц», я вытянул ноги и нырнул обратно в поток сознания.

…И вот она – сбыча мечт. Всё, что нажил непосильным трудом – всё это я выложил за двушку в Подмосковье. В Щёлково.

Местечко приличное, мне нравится – и в каком-то часе езды от МКАД. Всегда хотел жить поближе к Москве – этот город мне дороже разных парижей и лондонов. В «Лондонграде» я, правда, погостить не сподобился, но на столицу Франции нагляделся вдосталь. И больше тамошнее черно-белое кино смотреть не хочу.

Поезд тронулся, я бросил взгляд на часы. 13:39. Точно по расписанию.

…В сентябре мне стукнуло шестьдесят. Именно в этом возрасте умер отец. Рак прибрал его, и я до сих пор чувствую вину, которую не искупить вовек – ведь я мог, мог вылечить папку, но мы так редко пересекались! А когда свиделись, было уже слишком поздно – четвертая стадия. Тут никакие сверхспособности не помогут.

Отец не зря считался классным инженером, и неплохо зарабатывал на новом месте, но так ничего и не скопил. И стоило тогда всё бросать? Уехать на край света «за длинным рублем», защитить докторскую – и упокоиться на запущенном кладбище?

Иногда думаю, а не стал ли и для него ошибкой тот давний переезд? Но кто же ведает судьбу?

Может, мое возвращение «на запад», как дальневосточники зовут европейскую Россию, как раз и есть исправление житейской помарки отца? Конечно, биографию уже не перепишешь, и ушедшего не вернешь, но хоть что-то, хоть как-то, хоть краешком…

Вечер того же дня

Московская область, Щёлково

Поход в «Пятерочку» на Зубеева занял у меня целый час. Сосиски кончились, хлеба была нехватка, ну, и к чаю чего-нибудь вкусненького душа требовала. Набив съестным пакет, бодро пошагал к своему новому ПМЖ.

После напряженной сутолоки, который задавала московская толпа, я не поспевал перестроиться на подмосковную размеренность. Тутошняя неспешность даже раздражала, щёлковцы будто следовали заповеди «Не спешите жить!»

Да и, правда, чего зря суету разводить? И я побрел экономичным шагом верблюда в Кара-Кумах. У монумента «Слава героям» свернул на Парковую. Улица мне нравилась своей провинциальностью – тихая, зеленая, застроенная в три-пять этажей. Истинное «Замкадье».

А вот и мой новый приют, новая нора для разведённого, куда можно забиться, отсидеться – или отлежаться, зализывая раны…

Обычная «хрущевка», ничего особенного, однако не с моими капиталами претендовать на элитную жилплощадь. Вошел в подъезд, тесный, как во всех пятиэтажках, но хоть не запакощенный, не расписанный в стиле «Вовка – дурак».

Клацнул кафель. Звякнули почтовые ящики. Переложив пакет в левую руку, и уже полностью войдя в щёлковский ритм, я стал неторопливо подниматься по ступеням.

К себе.