Преторианец. Кентурия особого назначения

– Сик! – кивнул Тиридат и удалился в тень.

А «инструктор» Антоний, сосредоточившись и отрешась от земного, начал обучать Лобанова науке опережать события – дал новенькому испить противного млечного настоя, и Сергей быстренько вышел «за скобки» нормального человека. Он вдруг обрел способность видеть звуки и чуять запах смеха, слышать красивую форму и осязать придуманный образ.

Антоний уселся на теплый песок, сложив голенастые ноги кренделем, смежил веки и затянул мантру, монотонно и нудно. Не размыкая глаз, инструктор показал пальцами: повторяй!

Лобанов опустился на колени и присел на пятки. Сбиваясь и путаясь, занудил за инструктором, попадая в тон. С первого раза в памяти остались лишь отдельные слова – «ка», «ба», «хуну-неферу», «сетх», «сэтеп-са», «та-кем»… Даже сейчас, в лето сто семнадцатое от Рождества Христова, от них веяло такой древностью, что мурашки по коже. А слова выговаривались и выговаривались, голос Антония повторял и повторял стародавнюю формулу, словно заклятие накладывал. И наложил-таки.

Бормотание Антония отдалилось, стало неразборчивым и пропало. Пропал теплый песок под ногами. В уши проник совершенно незнакомый шум. Сергей открыл глаза и осмотрелся.

Он не сидел. Он стоял в узком зале, окаймленном двумя рядами массивных колонн. Их капители были украшены узором хекер – вырезанными в камне метелками тростника. Высокий потолок был расписан под звездные небеса, а пол сиял розовыми гранитными плитками.

В двух шагах от Лобанова стоял столик из черного дерева, инкрустированный слоновой костью, малахитом и лазуритом. На столике пускала ароматный дымок курильница из хрусталя.

Лобанов оглянулся, шагнул нетвердо к просвету меж колонн, завешенному пестрой тканью. Перед ним открылся огромный парк, засаженный финиковыми пальмами. За парком текла широченная река, по мутным водам ее плыла ладья, живо напоминая хейердаловскую «Ра». Заслышав шорох, Лобанов обернулся. Позади стоял плотно сбитый смуглый человек. На нем была короткая юбка и пестрый воротник из бисера шириной в тетрадь, прикрывавший плечи, спускавшийся на спину и грудь.

– Сенеб, анх уда снеб[37 - Сенеб, анх уда снеб (древнеегипет.) – Здравствуй, жизнь, здоровье, сила (обращение к фараону).], – проговорил смуглый и с достоинством поклонился.

– Сенеб, – ответил Лобанов, не узнавая собственный голос. В голове у него зашумело, колыхавшиеся занавеси меж колонн стали совсем уж расплывчатыми и пропали. Сам он оказался сидящим задницей на пятках посреди палестры. Лицо Антония словно всплыло из ниоткуда, и голос его произнес:

– Сальве!

– Сенеб, – выдавил Лобанов.

– Мактэ виртут! – обрадовался Антоний. – Евге! Пербелле![38 - Salve! (лат.) – Здравствуй! Euge – превосходно. Perbelle – прекрасно. Macte virtut – молодец. Raditicus, comes! – Клево, пацан!]

Тут Антония окликнул его хозяин. Тиридат вышел из тени портика и шагнул на песок палестры. Антоний, с трудом разогнувшись, затараторил, шепеляво и взволнованно. На лице Тиридата изобразилось удивление, он уважительно глянул на Лобанова.

– Радитикус, комес! – бодро сказал фратарак и нанес молниеносный удар костяшками пальцев, выцеливая кончик Серегиного носа. Слабый удар гарантировал обильные слезы, а звезданешь посильнее, обеспечишь тяжелый болевой шок и даже смерть.

Лобанов легко ушел, щелкнув Тиридата по косточке у запястья снаружи. А надо было опередить фратарака и увернуться, взяв мысль об ударе!

Знать бы еще, как она выглядит, эта мысль… Ведь, когда бьешь кого-нибудь по морде, не представляешь образ, не думаешь словами. Отдаешь подсознательно приказ мышцам – грудным, широчайшей, бицепсу и прочим – сократиться и расслабиться так, чтобы кулак попал по подбородку неприятеля. И как ощутить этот приказ? Как поймать отпущенную мозгом мысль? Думай, голова, думай…

Фратарак связал несколько четких и звонких слов.

– «Отражение злого»! – громко перевел Тиндарид.

Кто ж тут такой злой, подумал Лобанов за секунду до того, как Тиридат толкнул его в грудь «лапой тигра».

Сергей попытался устоять, но полетел кувырком. Ошеломленный, он вскочил. Тиридат сделал движение и тут же оказался рядом. Костяшки его правой руки, сжатой в «копыто лошади», коснулись Серегиной шеи над ключицей. Лобанов увел корпус с линии атаки закручиванием торса и ответил двойным ударом, локтем и коленом. Тиридат блокировал локоть, но от колена уйти даже он не успевал и прянул влево, защищая правой рукой печень, а левой – пах.

– Мактэ! – обронил Тиридат.

Не останавливая начатого движения, он шагнул вправо, влепил Лобанову между бровей пяткой с поворотом корпуса, подскочил, обрушил удар правой рукой по косой вниз в точку над ухом, повернулся, ударил растопыренными пальцами Сереге в шею и тут же левой ногой – по одному месту.

Лобанов пропустил удар, ослабив его поворотом тела и напрягая пресс, и попал Тиридату большим пальцем в свободную точку между ребер, добавив короткий укол в солнечное сплетение.

– Есть! – завопил Эдик. – Ты взял мысль, босс!

– Да ничего я не брал! – сердито сказал Сергей, отпыхиваясь.

– Че ты гонишь? – прогудел Гефестай. – Да ты бы иначе не попал! Плавали – знаем!

Недоверчиво отмахнувшись, Лобанов бросился на фратарака.

Четыре раза раб переворачивал клепсидру, пока запаренного Лобанова и свеженького Тиридата не кликнули на обед-кену.

– Месяцок бы… позаниматься, – выдавил Лобанов.

– Позанимаешься! – обнадежил его Искандер. – Это я тебе гарантирую.

* * *

Под вечер, перекусив лепешкой с зеленым чаем, Сергей перенес постель наверх, на плоскую крышу. Он сидел и слушал, смотрел, тянул к себе все ниточки этого мира.

В синих сумерках Антиохия лежала нагромождением серых коробок и черных треугольников теней. Желтые огоньки светилен мерцали в проемах окон, красные язычки факелов дразнили небо со дворов и улиц. Город затихал, начиная дремать. Соседи лениво переговаривались, топотали животные в хлевах, хрупая зерном, по-бумажному шелестела невидимая листва, кто-то пел вдалеке, перебирая струны кифары… Лобанов сонно поморгал на иглистые звезды и заснул.

Глава 7

Охота на дэвов

Антиохия-Маргиана

На окраине Антиохии лежал большой пустырь, поросший фисташкой и саксаульником. Здесь не строили домов и не распахивали огородики – место являлось запретным. Посреди пустыря, на небольшом холме была сложена приземистая дахма – Башня молчания. За ее невысокими, в два человеческих роста, стенами хоронили умерших. В точности, как указывал Заратуштра. Ни землю, ни огонь нельзя было осквернять касанием мертвого тела, и верующие приносили трупы в дахму. Дожидались, пока птицы склюют плоть, и складывали кости на хранение – тут же, в укромных нишах башни.

Сюда-то и привел сподвижников Мир-Арзал Джуманиязов. Самое безопасное место!

– Бо-ольно! – хныкал Шавкат Айязов, хилый и квелый, вечно немытый усатенький молодчик. Он сильно хромал, подволакивая ногу, простреленную арбалетной стрелой.

– Кончай скулить! – рявкнул Тураб Мирзаев, коренастый и плотный верзила. Его квадратное лицо удлиняла аккуратная бородка от уха до уха, а вот усы он тщательно сбривал.

– Ага, тебе бы так!

Исмат Юртаев, незаметный человек среднего роста, без особых примет, в разговор не вступал, покрякивал только, когда перебрасывал два тяжелых хурджуна[39 - Хурджун – переметная сума из ковровой ткани.] с правого плеча на левое или наоборот.

– Сейчас придем, перевяжем… – проворчал Мир-Арзал, настороженно всматриваясь в сгущения теней. – Сам виноват! Зачем стрелял? Я тебе что сказал? Кафиры нам живые нужны! Как ты собираешься выбираться из этой дыры?

Он смолк. Дахма нависла над ними, пугая черными тенями. Стая огромных, откормленных воронов взлетела, оглушительно хлопая крыльями. Мир-Арзал, выпускник Пермского университета, не верил ни в Аллаха, ни в Иблиса, но и его пробрало хриплое, пронзительное карканье. Нечто зловещее, потустороннее чудилось в криках вспугнутых птиц-могильщиков.

Робко ступая, боевики прошли в башню. Запах мертвечины был устоявшимся, но в нос не ударял.

– Там кто-то есть! – глухо выговорил Исмат, хватаясь за автомат. – Вон, сидят!

Мир-Арзал быстро положил руку на «АКМ» Юртаева:

– Не стрелять! – и нервно хохотнул: – Щас увидишь, кто там сидит…

Подойдя ближе, Исмат с содроганием различил три трупа в белых саванах, перепоясанных ремнями кушти[40 - Кушти – ритуальный пояс.]. Мертвяки были привязаны за ноги и за волосы, чтобы птицы не растащили кости. В прорехах разорванных пелен торчали обклеванные ребра, черепа с ошметками скальпов бессмысленно скалились в вечереющее небо.