Быть русским

– Уважаемый, – не удержался я. – На Западе полно таких обществ, все места заняты. Денег вам никто не даст. Не обижайтесь.

Он отвернулся, махнул рукой и зашагал к выходу. Я вздохнул с облегчением: может, бросит свою затею. Тут же подумалось о нашей ассоциации, и я отмахнулся от неприятного предчувствия.

За храмом скопилось полдюжины автомобилей, в тени от соседнего дома чахли неприкаянные цветы, из открытой двери крипты доносилось пение. Я спустился по ступеням и осмотрелся. Огромный четырёхгранный столб посередине возвышался, как в Грановитой палате. Стены и своды покрывали не очень умелые росписи и узоры в ностальгическом «русском стиле». При входе на столике-прилавке лежали свечи, церковные книги на французском, открытки. Я полистал подарочный буклет. Узнал, что в середине 1950-х годов над фресками потрудились архитектор Альбер Бенуа, сын знаменитого Александра Бенуа, и его жена Маргарита.

Заканчивался молебен. Высокий седой и худой священник осенял прихожан крестом, с каждым о чём-то быстро и тихо переговаривался. Меня он остановил острым вопросительным взглядом, спросил по-французски:

– Вы у нас впервые? Православный?

– Да, я из Москвы. Можно с вами поговорить? Несколько минут.

– Хорошо, – он перешёл на русский, – подождите меня во дворе.

Так мы и познакомились, на ногах, в двух шагах от крипты. Отец Борис невольно смотрел на меня свысока, с высоты своего роста и, отчасти, графского происхождения. Оно чувствовалось в каждом повороте сухого лица, умном блеске серых глаз, интонациях, движениях. Мои упоминания о Дмитрии Дудко, Александре Мене и Всеволоде Шпиллере, о преследованиях гэбистов его заметно расположили. Рассказ о сотрудничестве с митрополитом Питиримом вызвал интерес.

– Хорошо, так что же вы собираетесь делать в Париже?

– Я приехал с надеждой… С помощью известных на Западе людей заставить советские власти вернуть православным церковные святыни. Вы ведь знаете: огромное количество храмов и монастырей уничтожено или оставлено в руинах, лучшие из уцелевших превращены в музеи.

Отец Борис недоверчиво прищурился:

– И на какую помощь вы рассчитываете?

В ответ я протянул вырезку из прошлогодней «Литгазеты» с воззванием «О будущем наших храмов». Он пробежал глазами текст:

– Да, вспоминаю. Отрадно, что такие известные люди вступились за церкви. Ну, а вы? Что теперь собираетесь предпринять?

Понятно было, его уже не раз донимали просители из России, умоляли помочь. М-да, «доброта без границ», придумают же.

– На днях я отдал в «Русскую мысль» статью «На ступенях русского храма». Иловайская обещала вскоре опубликовать. Там страшные цифры потерь приведены: Министерство культуры в Москве передало мне данные. И ещё я привёз новое воззвание. Собираю под ним подписи. Вот!

С моим собеседником непрестанно раскланивались прихожане, он кивал в ответ, благословлял наперстным крестом, говорил пару слов и снова вчитывался в мой листок:

– Так, ну, хорошо. «Вернуть святыни русского православия верующим». А кто подпишет ваше воззвание?

– Посоветуйте! Иловайская подписала, Струве, Ростропович, Вишневская, Дмитрий Шаховской. Хочу попросить Элен Каррер д’Анкосс. Может быть, и вы подпишете?

– Да, согласен, – он ещё раз посмотрел текст, мелко расписался по-французски под другими подписями и тепло улыбнулся: – Вот, держите! Рад знакомству. Приходите на службу к нам в крипту!

Отец Борис подошёл к автомобилю в углу церковного двора, сел за руль и махнул на прощанье:

– Желаю успехов.

Две просьбы

Прошла ровно неделя моей парижской жизни, и в воскресенье за ужином, выслушав мой рассказ о соборе Александра Невского, его архитектуре, иконах, о богослужении, русских эмигрантах, Филипп улыбнулся, одобрительно покивал и многозначительно продолжил:

– Замечательно. Мы очень рады за тебя. Ты много успел посмотреть в Париже, побывал в русской церкви… Мы много ещё можем тебе показать. Хорошо, что ты не только древностями интересуешься, но и авангардом. Кандинский, Малевич, Любовь Попова изучали русскую икону и многое от неё взяли.

– Да, – откликнулся я, – об этом немало написано. Кстати, я тебе дал французский перевод моей статьи «Иконосфера русской культуры»? Струве собирается опубликовать её в своём журнале. Ты её прочёл?

– Посмотрел. Очень всё интересно.

И тут я решился попросить:

– А ты мог бы напечатать эту статью в виде брошюры?

– Я об этом не думал, – Филипп слегка отвёл глаза, – не так всё просто.

– Я привёз перевод ещё трёх моих статей: «Краса всесветлая» – о дохристианской вере Руси, «Космический бунт русского авангарда» и «Амаравелла» – о космических визионерах в искусстве 1920-х годов. По-русски они уже напечатаны, и между ними есть некоторая смысловая связь. Авангардисты взрывали старое искусство, но при этом увлекались русской архаикой, пытались создать «супрематическую иконопись» и постсимволистскую фантастику. Может быть, мои статьи все вместе опубликовать? – не отставал я.

Филипп ответил уклончиво:

– Про другие статьи ты ничего не говорил. Ладно, принеси, я посмотрю. Но сейчас немного о другом хочу поговорить. Хотел попросить тебя помочь мне прочесть неизданный текст Кандинского. Я купил рукопись у его вдовы Нины Кандинской в Швейцарии много лет назад, но пока никто не смог понять его почерк. Может, попробуешь?

Ни секунды не раздумывая, я вскрикнул:

– Разумеется! В Институте искусствознания я уже работал над письмами академика Грабаря, и их издали в двух томах. Читал в архивах рукописи Флоренского, Брюсова, Андрея Белого. Слышал о таких?

– Хорошо, очень хорошо, – Филипп пропустил вопрос мимо ушей. – Тогда завтра с утра попробуем. Давай, за Кандинского!

Мы втроём подняли бокалы с самым невероятным тостом в моей жизни. Бри-жит развеселилась больше всех:

– За русских авангардистов!

– Тогда и за французских! – не удержался я.

– И за русскую икону! – добавил Филипп.

Наутро после завтрака он попросил меня приодеться:

– Мы с тобою сейчас пойдём в банк. Капиталисты. У них свой дресс-код: тёмный костюм, галстук, чёрные туфли, атташе-кейс.

Приодеться мне было не во что. Всё, что хоть отчасти отвечало вкусам «капиталистов», осталось в Москве. К несерьёзному светлому костюму и розоватой рубашке в мелкую клетку я лишь добавил полосатый сине-красный галстук и серо-жёлтые летние ботинки. Филипп скептически поджал губы:

– Ладно… А ботинки откуда?

– Венгерские, в Москве купил. Остальное – made in URSS.

– Понятно. Сойдёшь за немца, они чудаки. Пошли!

Слово «капиталисты» Филипп повторял всю дорогу, кивал на роскошные гостиницы, ювелирные магазины, модные бутики и банки. Одет он был в тёмно-синий костюм, голубую полосатую рубашку с бордовым галстуком. Лакированные чёрные туфли и массивный кожаный портфель поблёскивали на солнце.

– Подожди! – он шагнул к плоскому металлическому шкафу, вмурованному в стену дома, вставил в щель золотистую пластинку и поиграл пальцами по кнопкам.

К моему изумлению из аппарата явилась пачка крупных купюр, Филипп переложил её в бумажник и глянул на меня:

– Капиталисты… – едва выдавил я, и театрально застыл с изумлённым лицом. – Как это возможно? А я могу попробовать?