Донской проезд. Народная пьеса

Геннадий. Бельё я куплю.

Евдокия Ивановна. Тогда… без белья и стирки будет дешевле…

Геннадий. А гости смогут ко мне приходить?

Евдокия Ивановна. Конечно! Мне будет веселее… Девушка?

Геннадий. Да… в основном.

Евдокия Ивановна (добродушно). Пусть приходит… Ваша комната – вы в ней хозяин. Как же молодому человеку без девушки?

Геннадий. Тогда хорошо. Договорились. Завтра же стану у вас жить… Давайте вам заплачу за месяц сейчас?

Евдокия Ивановна. Молодец! Не стал тянуть резину. Вы мне, Геннадий… (смотрит на него вопросительно).

Геннадий. Александрович… А фамилия – Нечаев. Но вы зовите меня просто – Геннадий.

Евдокия Ивановна. Так вот, Геннадий Александрович, вы мне сразу понравились. Поэтому я вам и сдаю… Да, вот ещё что вам скажу – самое главное: что-то мне не нравится ваш нос, молодой человек. Его непременно нужно лечить. Да, да… У меня тоже с этого началось!

Геннадий. Хорошо, Евдокия Ивановна. Вы мне тоже понравились. Надеюсь, всё будет хорошо… И нос с вашей помощью полечим. Я действительно простужен.

Сцена 2

Вечер. На кухне Евдокия Ивановна и Геннадий. На плите чайник. Евдокия Ивановна сидит за столом и, приставив к уху радио, рассеянно слушает его. На столе бутылка постного масла.

Геннадий. Евдокия Ивановна, вы давно живёте в Москве?.. По разговору вы, похоже, не коренная москвичка.

Евдокия Ивановна (выключает радио и ставит его на стол). Какая там москвичка! Я кубанская казачка! Все мои родственники, Фоменко, – кубанские казаки… А замуж вышла за Глотова – пришлого. Голод был, а я из бедной семьи, без отца, умер он. Куда деваться? – и так задержалась в девках… А он из этих был, что в колхоз гнали. Высокий, поджарый был мужик. Стал за мной ходить, помогать и замуж звать… Я пошла за него. А уж после, перед войной, переехали в Москву…

Геннадий. Он погиб на войне?

Евдокия Ивановна Не… На войне он не был. Он всё в этих… органах служил. Из-за них испортился, страшным человеком стал. Много невинных людей загубил… Я ему говорила, Богом молила, а он – какой там! – не слушал. Антихристы они все там были… У меня трое детей было – что я могла поделать? А ему и комнаты эти дали, и платили хорошо… за иудину работу.

Геннадий. Почему иудину? Там были и хорошие люди…

Евдокия Ивановна Не… Он не такой был… доносил на людей.

Геннадий. …Стукач, что ли?

Евдокия Ивановна Во, во… стукач.

Геннадий. И что с ним случилось?

Евдокия Ивановна. Та убили его… Не хочется говорить, – но что там скрывать …столько годов прошло. Нашли после… в канаве. Порешили – весь избит и порезан был.

Геннадий (после паузы). И вы одна с детьми остались?

Евдокия Ивановна. Да… Начальство его помогало вначале, пенсию назначили, а потом, как Хрущёв пришёл, перестали помогать, ироды… Пошла работать уборщицей. Теперь на свою пенсию живу.

Кашляет. Не церемонясь, поласкает горло маслом из бутылки.

Это я, сынок, маслом подсолнечным промываю – очень помогает – всякую заразу вымывает: стрептококки, стафилококки… Вам тоже бы надо – мне нос ваш не нравится.

Геннадий. Да, да… А где ваши дети, как их зовут?

Евдокия Ивановна (продолжая свое лечение, в паузах). Детей у меня трое. Дочь, Татьяна, замужем давно. У неё двое детишек: мальчик и девочка. В Киеве с мужем живёт… Иногда приезжают в гости.

Старший сын, Женя, здесь, в Москве. Музыкант он. В оркестре народных инструментов играет. Тоже семейный. Очень редко навещает – когда ему нужно что-нибудь… А младший, Аркадий, тоже музыкант, но военный. Сейчас в Германии служит. Остался там после армии в оркестре – и вот уже года два там играет.

На кухню тихо входит женщина в летнем пальто, лет 50-ти, обычной внешности. Выделяется её лицо – одутловатое и бледное.

Евдокия Ивановна (обрадовано). А вот и Катя пришла с работы, соседка моя! (Обращаясь к ней.) Кать, это мой квартирант, учёный, о котором я тебе говорила давеча, Геннадий Александрович… Вы тут знакомьтесь, а я пойду, чтоб не мешать.

Кряхтя, уходит с бутылкой масла в свою комнату..

Катя. Совсем бабка чокнулась… с этим своим маслом. Замучила!!! День и ночь полощет свой нос и горло!

Не обращайте на неё внимания.

Геннадий. Да ничего… Вас как по отчеству?

Катя. Екатерина Фёдоровна я, а просто – Фёдоровна… Мне тут надо приготовить, молодой человек…

Геннадий. Да, да… Я пошёл, я уже попил.

Фёдоровна. Что ж, один чай?

Геннадий. Да… Но вообще я хожу в студенческую столовую. Тут, в общежитии текстильного института… (Уходит в свою комнату.)

Фёдоровна(вслед ему). Ну и хорошо… Люблю одна, чтоб не заглядывали.

Идёт в свою комнату и приносит в одной руке кастрюлю, в другой – большую чугунную сковороду. Ставит всё это на плиту разогревать. Сама в это время негромко напевает: «Хазбулат удалой…» Снова спешит в комнату и возвращается с бутылкой водки и хлебом. Потом содержимое кастрюли наливает в тарелку и ставит её на стол. Туда же водружает и сковороду. Открывает бутылку и наливает в граненый стакан (который достаёт из стола). Бутылку прячет в стол и, оглядываясь воровато на коридор, перекрестясь, одним махом выпивает. Крякает и начинает есть… Потом повторяет всё это и снова начинает петь – громче, громче…

Сама садик я садила,

Сама буду поливать,

Сама милого любила,

Сама буду и давать!

Входит Геннадий (смеётся).

Геннадий. Хорошо поёте, Екатерина Фёдоровна!

Фёдоровна. А что? Хочу – пою, хочу – пляшу. Я тут хозяйка – одна убираюсь! Твоя бабка только лечится: кхы-кхы, кхы-кхы…

Геннадий. Ну, зачем вы так? Она же старая, болеет.